Кармическая справедливость дарга

Законодательство РФ запрещает несовершеннолетним просмотр материалов. Если вам еще не исполнилось 18, немедленно покиньте сайт.




Qui gladio ferit, gladio perit

1. Последний дарга

Монитор погас, и на долгих полминуты воцарилось гнетущее, неловкое молчание. На обзорных экранах, будто за окнами, неторопливо разворачивался меж звезд тяжеловооруженный вражеский крейсер, зловещий спрут, уверенный в своем превосходстве. Второй держался чуть поодаль, готовый преследовать добычу, если собрат умудрится ее упустить.

Капитан Майлстоун смотрел в одну точку не мигая, сцепив пальцы в замок.

– Сэр?..

Капитан оглянулся на солдатика за консолью. Того прислали недавно, первая миссия в космосе, все по правилам.

– Связать вас с командованием?

Майлстоун кивнул и нехотя встал с кресла.

– Руссо, остаешься за меня. Изложишь ситуацию, запросишь инструкции. Хотя какие уж тут инструкции... Если у кого-то есть личные звонки, поторопитесь с этим, через полчаса будут отключены коммуникации. Переходим в режим боевой тревоги.

Невысказанное «приведите дела в порядок, попрощайтесь с родными и близкими» повисло в воздухе так ощутимо, что молоденький связист стоял с раскрытым ртом, пока капитан не покинул мостик.

Дела давно были у всех в порядке, с родными прощались заранее, на всякий случай. Все они знали, на что шли, но, разумеется, надеялись на лучшее. В разгар войны нельзя вешать нос. Вот только нелегко сохранить присутствие духа, когда тебя приперли к стенке, да так, что даже самому зеленому солдатику ясно: дело дрянь.

Старший помощник Ледзински нагнал капитана у дверей его каюты.

– Ты не хочешь поговорить с адмиралом лично?

– Какой в этом смысл? – вздохнул Майлстоун. – Это лишь формальность. Я и так знаю, что они скажут. Менять ход войны ради нас никто не будет, а помочь нам Терра ничем не может. В этом секторе нет ни одного боевого корабля, они не успеют прислать никого на подмогу.

– Зачем усусбари давать нам время на размышления? Уж не думают ли они, что Терра и впрямь капитулирует, просто потому что они захватили один маленький рейдер? Не идиоты же...

– Видно, надеются, что за эти три часа мы скиснем и сами сдадимся. Может, расчищают для нас место в грузовом отсеке... Нет уж, захватить нас так легко я не позволю, мы дорого продадим свои шкуры!

Ледзински выругался сквозь зубы.

– Ну хоть дома будут знать, как все кончилось.

Майлстоун погрозил ему пальцем:

– Погоди еще нас хоронить, и не из таких передряг выкручивались.

– Если б один! – протянул Ледзински умоляющим тоном, будто через капитана обращался к Господу Богу, который единственный был в силах изменить что-то в их печальном положении. – От одного бы еще ушли...

– Может, медали дадут посмертно... Так, при команде держаться бодро и с боевым задором. Ситуации не скрывать, но паники не сеять.

– Будет сделано, кэп.

Майлстоун, шагая, в задумчивости касался рукой переборки. Он нередко делал так, идя по коридору, даже не замечая этого: словно гладил верный корабль, баловал хозяйской рукой.

– Как ты думаешь, если я отдам в столовую те три бутылки коньяка, что мне привезли из Парижа, это поднимет боевой дух команды или скорее будет расценено как свидетельство безнадежности нашего положения?

– Когда капитан открывает свои погреба народу – это хреновый знак. С другой стороны, у тебя там очень хороший коньяк... – Ледзински демонстративно облизнулся.

Майлстоун провел рукой по сенсорам на двери, и белоснежная панель бесшумно отъехала в сторону.

– Подожди меня пару минут, хорошо?

– Собираешься позвонить жене?

– Да, и предложил бы тебе заняться тем же, но я уже запутался – с которой ты сейчас?

У Эдди Ледзински было по жене в каждом порту. Формально он был разведен со всеми, но когда блудный старпом объявлялся в округе, пламя былой страсти вспыхивало с новой силой и каким-то непостижимым образом Ледзински всегда ночевал у очередной бывшей.

– В космосе я – одинокий волк, кэп.

Майлстоун вошел в капитанскую каюту, запер дверь. Не зажигая света, сел за монитор, открыл частный канал. Жена ответила почти сразу, ее лицо возникло на экране, чуть искаженное маленькой камерой наручной консоли.

– Привет, Иза, – улыбнулся капитан.

– Привет. Я не ждала твоего звонка сегодня. Рада тебя видеть!

– Как дети?

– Микки не спал всю ночь, успокоился только под утро. Джилл притащила домой грязнущую псину и хочет ее оставить. Я велела ей вымыть это безобразие, и тогда решу, место ли ему в приличном доме...

Майлстоун рассмеялся.

– Пришли мне видео, я хочу на это посмотреть.

– Хорошо. Вечером. Ты сейчас один?

Он кивнул, и жена, воровато оглянувшись, задрала свитер. Ее роскошная грудь колыхнулась, заполняя весь монитор.

– Как бы я хотел прикоснуться к тебе сейчас, – вздохнул Майлстоун. – Что ты со мной делаешь, женщина...

– Поднимаю боевой дух, медвежонок. Получается?

– Если враг перехватит наш разговор, ты его поднимешь не только мне.

– Думаю, усусбари гораздо больше волнуют военные тайны, чем мой бюст. Ты скоро вернешься со своего секретного задания?

Майлстоун жадно смотрел на ее лицо, на складочку между упругих грудей. Может ли быть так, что он видит жену в последний раз?..

– Мне пора идти, Иза.

– Уже? Так быстро...

– Поцелуй за меня детей.

– Ладно. Увидимся!

Сколько надежды и уверенности было в одном этом слове! Майлстоун завершил разговор. Если бы Иза знала, что за бортом караулят два вражеских крейсера, она превратилась бы во вдову на три часа раньше. Он дарил ей эти часы незнания. Три часа на то, чтобы купать собаку, спорить с дочерью, учить сына считать до десяти. Выбирать одежду на завтра. Есть паэлью на ужин. Смотреть мультфильмы с детьми, забравшись на диван с ногами.

Война длилась уже восьмой год. Иза привыкла к тому, что он всегда возвращается домой.

Она свыклась с тем, что безвылазно сидит в штабе. Когда только начиналась война, Иза рвалась на передовую. Майлстоун только-только получил капитана и всеми силами убеждал жену, что сам никак не справится с малышкой Джилл. Иза осталась дома. Когда она снова завела разговоры о том, что должна сражаться за родную планету, он уболтал ее родить второго ребенка, и все повторилось. Он не жалел ни минуты, что держал ее прикованной к семейному очагу. Дело не в том, что для двух капитанов Майлстоунов не было места в космофлоте. Просто вот здесь и сейчас – это могла быть Иза на его месте. Три часа до неизбежной гибели.

Встряхнувшись, капитан положил ладонь на сканер доступа к управлению.

– Тисифона, новый режим боевой тревоги – протокол альфа красный дельта дельта мю вступает в силу через двадцать минут. При попытке несанкционированного доступа уничтожить все файлы, отмеченные как «секретные». Уровень паранойи – максимальный, возвращение права доступа текущему командному составу – с обязательным подтверждением с Терры. Подготовить криоподы для аварийной эвакуации гражданского персонала. Подготовить отвлекающий маневр Б-16 для маскировки эвакуации.

Сунув под мышку бутылки с коньяком, Майлстоун покинул каюту. Старпом помахал рукой с другого конца коридора, лицо его оживилось при виде драгоценной ноши. Капитан погрозил пальцем:

– По чуть-чуть, Эдди. Не хватало еще напиться перед ответственным сражением.

В столовой коньяк был встречен бурей восторга. Плеснув на донышко в два стакана, Майлстоун безжалостно отдал все три бутылки на растерзание команде. Капитан и старпом устроились в самом углу.

Смочив губы спиртным, Ледзински поднял голову и сказал, будто подумал вслух:

– Этот мальчик у них... Наверное, кто-то должен сказать Деньяте?..

– Я допью и схожу к нему.

Старпом понимающе покивал, глянул снизу вверх:

– Мог бы просто вызвать его по интеркомму.

– Такие вещи лучше говорить лично. Вопрос только – как... Какие слова могут вместить такое? У меня не укладывается в голове...

– Кэп, может, лучше я? Зная Деньяту... Еще бросится с кулаками. Чертов дарга.

– Этот может, – усмехнулся Майлстоун.

Спарпом украдкой потер плечо. Обычно дарга задирали из-за длинных волос, из-за этих его немыслимых косичек в пояс. Деньята всегда с энтузиазмом велся на подначки, даже дурацкие, и все заканчивалось мордобоем; невозможно было считать дарга зачинщиком, но он оказывался замешан в любой потасовке. Капитан не раз и не два выговаривал ему за нарушение дисциплины, сажал под арест, но через некоторое время все повторялось снова. После хорошей драки Деньята бывал бодр и весел, даже если ему доставалось. Парадоксальным образом это поддерживало боевой дух команды, так что с некоторых пор капитан ограничивался формальным неодобрением и суровых мер не принимал.

Деньята делал много странных вещей, неподвластных терранской логике.

Майлстоун глянул на свет сквозь стакан.

– Я не рассказывал тебе, что служил на «Евразии», когда Деньяту подобрали?

Старпом присвистнул.

– Вот оно что. А я все думал, за какие это заслуги его получила именно «Тисифона».

– Это было в тот же день, когда я узнал, что мне дают мой собственный корабль, – Майлстоун с любовью погладил ладонью переборку, – семь лет назад. Война только началась, все мы хотели отличиться. Я засек чужака, чуть не пальнул по нему от воодушевления. Хватило ума доложить капитану. Подошли поближе – не усусбари, что-то незнакомое, причем висел как дохлый, а тут зашевелился, орудия навел. Расклад был – хуже, чем у нас сейчас, ты себе представляешь размеры «Евразии»? А у него кораблик типа «клопа». То есть сразу стало понятно, что пилот готовится об нас самоубиться. Капитан Токаи велел связаться. Аппаратура несовместимая, связисты в лепешку разбились, пока наладили хоть голосовую. С языком, разумеется, провал. Слава богу, был на корабле лингвист, изучавший усусбарский, на дурака попробовал – потом рассказывал, что Деньята его обложил трехэтажной руганью, бедняга хорошо если половину понял. Но зато понял! Такой вот первый контакт был у нас с дарга...

– Ну да, в новостях такого не рассказывали, конечно, – хмыкнул Ледзински. – Только перемалывали по-всякому, что «Евразия» подобрала представителя ранее неизвестной расы.

– Он согласился, чтобы его подобрали, только когда узнал, что усусбари – общий враг. Это потом выяснилось, что его кораблик был на последнем издыхании. Он вырубил систему жизнеобеспечения, чтобы хватило энергии в нас пальнуть пару раз, причем ясно же, что «Евразии» это – как слону дробина. В общем, мы тогда начали понимать, что если такая раса продула войну усусбари, то у нас с ними тоже хорошо не кончится.

– А мне всегда было любопытно: откуда он знал, куда лететь? Получается, он вообще случайно на нас наткнулся?

– Случайно, конечно. Его в червоточину засосало, через которую усусбари к нам прилетают. До этого там, у себя, дрейфовал сколько-то месяцев, отключив все, кроме системы жизнеобеспечения. Их там в живых поначалу оставалось немало – ну сам понимаешь, сколько народу в разгар войны на передовой, на кораблях. Когда усусбари сделали им из солнца сверхновую, дарга их еще долго косили. Но боевые корабли – они же не рассчитаны на полную автономию, постепенно стали выходить из строя, а возвращаться-то им уже было некуда... Что им оставалось? Кто убился об первый попавшийся вражеский корабль, у кого системы отказали...

– Выходит, не факт, что он последний дарга?

– Считали последним, потому что за семь лет больше ни одного не встретили. До сегодняшнего дня.

Ледзински помрачнел.

– Хорошо бы все же найти наконец эту чертову червоточину, – пробормотал капитан.

– За семь лет уже можно было весь сектор прочесать. Деньяту не могло отнести далеко от выхода, где-то она здесь.

– Прочесали бы, да, как видишь, враг не дремлет, – Майлстоун встряхнул коньяк, грянул стаканом о стол. – Предлагаю выдвинуть ответные требования усусбари!

– Надеешься, что они испугаются твоей решительности? – фыркнул старпом.

– Погибать – так с музыкой... Потребуем немедленной капитуляции, координат червоточины и выдачи пленного дарга, пусть офигеют от того, какие у нас стальные яйца.

– За яйца, кэп, – кивнул Ледзински, стукнул своим стаканом о его и выпил залпом.

– Ладно, пошли, чего тянуть. Деньята имеет право знать.

Запланированный переход между режимами боевой тревоги застал их в коридоре. Свет сменился на красноватый, звуковой интерфейс «Тисифоны» выдал рев предупредительного сигнала и начал читать инструкции бодрым, уверенным голосом диктора.

– Вот же геморрой будет, если выкрутимся, – фыркнул Ледзински. – Ты себе тоже доступ закрыл?

– Если выкрутимся, доступ нам вернут, это не проблема. Зато, если что, для усусбари эта красотка будет бесполезней консервной банки. С криоподами только не знаю, как быть. Маскировка там хорошая, без маячков не найти ни своим, ни чужим. Можно установить начало аварийного сигнала, например через сутки, но кто знает, вдруг усусбари все еще будут здесь ошиваться? Мало радости, если гражданские попадут в плен...

Перед глазами как живая встала обнаженная фигурка мальчика-раба. «Последняя раса, осмелившаяся нам перечить, кончила плохо», – сказал командир усусбари, и Майлстоун хотел бы забыть его ухмыляющуюся рожу, но знал, что вряд ли проживет достаточно долго.

Он с горечью покачал головой и провел ладонью по сенсорам на нужной двери.

Деньята открыл сразу – невежливо держать капитана под дверью, – но гостей он явно не ждал: едва успел надеть штаны. Капитан заметил свежие порезы на его плечах, рядом с уже поджившими, затянувшимися коркой, и совсем старыми; он знал о них от корабельного врача. Поначалу ее тревожила эта склонность наносить себе повреждения, но у дарга, похоже, бытовало какое-то ритуальное шрамирование, как у диких племен Терры в давние времена. По крайней мере, такова была одна их версий.

Деньята часто носил на голое тело нечто вроде кожаного доспеха, поверх которого набрасывал обычную терранскую одежду. Пластины «доспеха» были усыпаны маленькими треугольными шипами со стороны, прилегавшей к коже; в такие дни Деньяту можно было травмировать, всего лишь хлопнув его по плечу. Если бы речь шла о терранине, капитан однозначно счел бы, что у кого-то проблемы с головой, но Деньята не был обычным человеком.

Доктор Хризалис считала, что одержимость Деньяты болью – это стратегия переживания невероятного стресса: человек, потерявший все, лишившийся дома, целого мира и всех, кто был ему дорог, вряд ли мог обладать абсолютно здоровой психикой. Так девочки-школьницы наносят себе порезы, стремясь обрести контроль над жизнью, которая несется на всех парах, точно неуправляемый грузовик по встречке. До сегодняшнего дня никто не знал, были ли у Деньяты шрамы раньше, чем усусбари уничтожили планету дарга, или же все они появились за несколько месяцев одиночества в безбрежном космосе.

Как только Майлстоун увидел знакомый орнамент шрамов на белоснежной коже юноши, стоявшего за креслом вражеского командира, он сразу понял, что перед ним – еще один дарга, и этот вопрос решился сам собой.

Деньята незаметно убрал со стола скальпель. Глянул хмуро – ему запретили появляться на мостике, когда еще была надежда разойтись с усусбари мирно.

– Нам предъявили ультиматум и дали три часа на размышления, но это, ясное дело, чистое издевательство, – сказал Ледзински, оттерев капитана за спину. – Готовимся прорываться, больше делать нечего. Если не уйдем и будет драка, мы не продержимся и часа – ну что такое рейдер против двух боевых крейсеров?

– Не для того я остался последним из своего народа, чтобы умереть от рук усусбари на другом конце космоса, – буркнул дарга, натягивая куртку.

Майлстоун переглянулся с Ледзински и сделал тому знак подождать в коридоре. Старпом нехотя послушался.

– Киярран, – начал капитан, и лицо дарга вытянулось от удивления.

Это была невозможная фамильярность, как если бы его, капитана военного корабля, кто-либо кроме жены назвал Медвежонком Бубу. У дарга было своеобразное представление о том, что сие означает, Майлстоун уяснил это еще семь лет назад, когда однажды, стараясь быть дружелюбным, обратился к дарга по имени и вечером обнаружил его в своей каюте полуголым. Но Деньята прожил среди терран немало лет, научился понимать чужой ход мыслей. Ему нужно было сейчас почувствовать, что вокруг – свои, что он не один. Впрочем, он уже и не один... Капитан чертыхнулся.

– На корабле усусбари парнишка... из ваших. Пленник.



2. Враг моего врага

На экране замер на паузе командир усусбари, с полуоткрытым ртом и сложенными в оскорбительный жест шестью пальцами. За спинкой его кресла виднелась тоненькая белая фигурка: взгляд в пол, кандалы-напульсники, следы побоев по всему телу. Деньята провел пальцами по экрану, увеличивая изображение.

Он пересматривал запись раз за разом вот уже полчаса. Майлстоун покачал головой. В этом было что-то нездоровое – в том, как дарга разглядывал разноцветные гематомы впритык. Их происхождение, увы, было очевидно. Такие синяки на бедрах, несколько в ряд, оставались от грубых пальцев, а для чего нужно удерживать красивого пленника – тоже не приходилось ломать голову. Парнишке пришлось несладко в плену, и капитан Майлстоун рад бы был назвать усусбари низменными варварами, но что греха таить – подобное случалось и в терранских войсках.

Деньята коснулся экрана пальцами, явно забывшись, погладил парнишку по плечу, где едва видные пунктиры шрамов закручивались в спираль. Послушная машина проскролила изображение, и дарга отдернул руку, опомнившись.

Капитан давно зарекся выносить суждения о Деньяте, исходя из терранских представлениях о нормальности – слишком мало было известно о дарга. Деньята с готовностью рассказывал о тактике и вооружении усусбари, общего врага, но хронически уходил от ответа, когда речь заходила о его собственной расе. Майлстоун не наседал: зачем бередить чужие раны? Это на Терре все, начиная с ученых и заканчивая журналистами, гонялись за последним дарга, по крупицам вытягивая из него информацию, – ведь со смертью Деньяты исчезнет и след его расы, его уничтоженной планеты. Некому будет помнить ее историю, чтить ее традиции... Деньята скрывался от назойливых агентов, предлагавших ему договора на автобиографию и сценарии фильмов о гибели его мира. Сбежал от них аж на передовую.

Когда человек предпочитает войну многомиллионным контрактам, можно смело сделать вывод, что он не хочет «поговорить об этом».

– Он выглядит очень юным, я сказал бы, что он вряд ли видел двадцатую весну, – произнес Деньята задумчиво. – Семь лет назад он мог быть хорошо если подростком, но у него шрамы, соответствующие его теперешнему возрасту. Я бы подумал, что кто-то наносил их или же он делал это сам, но не вижу ни одного более-менее свежего, они все старые, с тех времен. Как будто он перепрыгнул через семь лет и ему уже тогда было около двадцати. Я сам был ненамного старше, когда пошел поевать.

– Криопод, может быть?

– Семь лет в заморозке? Теоретически это возможно...

Деньята встал из-за консоли. Он не выглядел подавленным: похоже, сама мысль о том, что он не последний из своего народа, грела его больше, чем то, как обращаются с его соплеменником, то, что они вряд ли вообще встретятся, ведь у «Тисифоны» почти нет шансов спастись. Это было похоже на злую шутку – последний дарга погибает, едва узнав, что он не последний...

– Мне нужно сказать ему пару слов, – попросил Деньята. – Это возможно?

Майлстоун кивнул. В сложившейся ситуации лицо старого врага рядом с новыми уже не могло сделать хуже.

– Мы собираемся выдвинуть им ответные требования. Не менее фантастические, разумеется. Как ты думаешь, они расстреляют нас издалека от такой наглости или будут пытаться сохранить корабль невредимым для захвата?

Погруженный в свои мысли, дарга отозвался не сразу.

– Усусбари любят играть с добычей. Они могут дать фору вражескому судну, если уверены, что смогут его догнать, и довести людей до отчаяния, раз за разом отбирая у них надежду. Думаю, они уничтожат нас только в том случае, если у нас появится реальный шанс ускользнуть и мы будем недостаточно шустрыми, чтобы им воспользоваться. Обычно они стараются захватить ресурсы, хотя могут пожертвовать аж целой солнечной системой, если это в их интересах.

– Значит, попробуем потягаться с ними в скорости и маневренности. Конечно, второй корабль зайдет с тыла, вот тут беда...

Деньята чему-то улыбнулся, снова задумавшись.

– Когда вы собираетесь выйти на связь с усусбари?

Он всегда произносил это слово как ругательство, сквозь зубы.

– Да уж пора, чего тянуть. Только нервы мотаем команде.

На мостике капитана встретили бодрыми возгласами, но чувствовалось, что офицерский состав подавлен и просто держит лицо. Безнадежность ситуации была очевидна даже для самых неопытных молодых солдатиков, вот только они верили в своего капитана, верили в то, что он припас какой-нибудь хитрый козырь в рукаве.

Подошел Ледзински: этот успевал везде. Наклонился к уху:

– Адмирал пожелал не запятнать честь мундира и погибнуть с честью. Разумеется, не в таких формулировках, но ясно, что это подразумевалось.

– Что ж, иного я и не ожидал.

Майлстоун потер лоб, разглаживая морщины между бровей, но они уже давно и прочно там обосновались, как и ранняя седина в волосах, остриженных по-военному коротко. Он был бы рад обнадежить своих людей, да только чем... Шансов ускользнуть было мало: усусбари всегда упрямо преследовали добычу. Сдаваться в плен не позволяла честь. Погибнуть героями – это все же не совсем те слова, что хотят услышать перед боем...

– Попингуйте-ка этого уродца, позлим его, – сказал Майлстоун, усаживаясь в капитанское кресло.

Пожилая связистка Юлдус, самовольно согнавшая с пульта неопытного солдатика, чья смена еще не закончилась формально, недрогнувшей рукой открыла канал связи. Майлстоун мысленно поблагодарил бога за офицеров старой закалки, всегда готовых встать плечом к плечу рядом со своим капитаном, даже когда он ведет их на смерть, и натянул на лицо свою самую беззаботную ухмылку, встречая врага на мониторе.

Он почти физически ощутил, как напрягся Деньята при виде сородича. Мальчик-дарга все так же стоял у командирского кресла не подымая глаз. Командир усусбари поигрывал цепочкой, закрепленной на ошейнике пленника. Каково было Деньяте видеть подобное? Ему, сыну гордой расы, что предпочла мучительную смерть в одиночестве космоса, но не сдалась врагу?

Майлстоун с нарастающим раздражением следил за цепочкой. Усусбари были шестипалы, и этот лишний большой палец на обычного вида руке выглядел чужеродно и отталкивающе. Удивительное дело – дарга были меньше похожи на терран, чем усусбари, чьим единственным отличием был этот шестой палец. Почему-то он олицетворял врага, питал ненависть, а неестественно белая, точно вымазанная известкой, кожа дарга давно не казалась чем-то чуждым.

– Командир Крааз, после непродолжительных размышлений мы пришли к выводу, что принять ваши требования невозможно. Более того, у нас есть ряд требований к вам...

Краем глаза он увидел, как Деньята отлип от стены и выступил вперед.

– Говорят так: чем туже натянута тетива... – послышался его голос.

Майлстоун много лет не слышал языка дарга. Только тогда, давно, когда закладывали базу в автопереводчик. Он уже успел забыть, что Деньята выучился чужому языку и давно не прибегал к ир-трану, крохотному устройству под кожей в ухе.

– ...тем быстрее летит стрела в горло врагу, – закончил с ним вместе юноша, впервые подняв взгляд на монитор и с удивлением видя среди терран сородича.

Крааз, командир усусбари, обернулся к своей игрушке, осмелившейся заговорить, и наотмашь ударил юношу по лицу. Хрупкий рядом со своим широкоплечим грузным мучителем, тот упал, но Деньяту это ничуть не смутило.

– Как тебя зовут? – спросил он, и Майлстоун подумал, что в подобной ситуации терранин явно интересовался бы этим вопросом в последнюю очередь.

– Акарис Идаки-тэй-то, – ответил юноша с пола.

– Иди ко мне, тэй-то, – улыбнулся Деньята, – эту стрелу пора отпустить.

Майлстоун мысленно отметил, что если они выживут, то Деньяту нужно будет отчитать за то, как нагло он перебил своего капитана, но все, что случилось дальше, заставило его забыть об этом нарушении.

Рассерженный не на шутку, Крааз дернул на себя цепочку, но она осталась в его руке, оборвавшись, как нитка. Акарис Идаки поднялся, выпрямил спину и стряхнул с рук кандалы-напульсники, точно они были всего лишь надоевшими побрякушками. Лицо его стало удивленным, точно он и сам не ожидал от себя такого. Крааз потянулся к кобуре, но тут неведомые силы подбросили его в воздух и вместе с креслом впечатали в стену. Переборки пробило этим увесистым снарядом, точно яичную скорлупу, грузное тело превратилось в мешок переломанных костей. На мостике усусбари воцарился хаос. Команда схватилась за оружие, но юный дарга легко, почти нежно повел рукой, и враги разлетелись, точно бумажные фигурки. Он рассмеялся, сделал несколько шагов, толкнул переборку кончиками пальцев – и она сломалась, как плитка шоколада в руке. Пол взбугрился вокруг юного дарга, обнажившаяся арматура закручивалась в спираль, один за другим лопались мониторы. Он пошел дальше, раздирая корабль изнутри, и почти сразу экран погас.

– Что это? Что происходит, Деньята? – спросил капитан Майлстоун, опомнившись. Все случилось так быстро... Только что несчастный пленник стоял бледный, как тень, с гематомами на бедрах и разбитой губой, а мгновением позже он уничтожил весь офицерский состав корабля усусбари и явно не собирался останавливаться на достигнутом!

– Признаться, я сам не до конца верил, что это возможно, – Деньята покачал головой. – Мальчик будет изнеможден после такого выплеска, его нужно будет подобрать, прежде чем второй корабль усусбари опомнится. Ты не мог бы отдать приказ?

На обзорных мониторах было видно, как корабль усусбари сминается, точно бумажный шарик, под воздействием необъяснимой силы. Локаторы регистрировали критическое падение численности живых существ на борту и отказ систем одной за другой. Выстрелил аварийный под, и после этого упала тишина. Огромный кусок космического мусора, еще несколько минут назад бывший грозным крейсером усусбари, безжизненно висел в пустоте. Эвакуационный под казался совсем крошечным рядом с ним.

– Это... свойственно всем дарга? – спросил капитан, совершенно новым взглядом оглядев Деньяту.

– Майлстоун, пожалуйста. Ему нужна помощь. Я клянусь тебе, он больше не опасен.

Медлить времени не было. Уже разворачивался, подходя поближе, оставшийся в живых вражеский крейсер, растопыривая гигантские щупальца и больше обычного напоминая чудовищного спрута. Теперь у «Тисифоны» появился шанс спастись бегством, но для этого нужно было поторопиться: испуганные тем, что наверняка сочли новым мощным оружием терран, усусбари готовы были стрелять на поражение, забыв и думать о захвате.

– Выловить под и приступить к маневру Б-12. Поднырнем под этого красавца и прыгнем в гипер, пока он будет дезориентирован.

– Спасибо, – прошептал Деньята, совсем по-террански сжав его плечо, и метнулся в грузовой отсек встречать гостя.



3. Резать по живому

Деньята наблюдал из-за стекла: мальчишку напичкали терранской химией, подсоединили к датчикам. Прошло не меньше часа, а Хризалис все не отходила от пациента. Видно, дело было худо. Корабль тем временем вышел из режима боевой тревоги; только так Деньята узнал, что «Тисифона» все же ускользнула от врага. Все это перестало его волновать, как только Акарис Идаки-тэй-то оказался с ним на одном корабле.

Тэй-то. Деньята беспомощно заулыбался. Не просто удача – подарок судьбы.

Наконец доктор ушла, приглушив свет, чтобы не бил спящему в глаза. Деньята пробрался в медотсек, с невозмутимым видом минуя скучающих охранников – они дежурили там скорее для порядка, капитан явно не знал, что делать с нежданным пассажиром. Идаки, как находящийся в тяжелом состоянии, был отделен от прочих пациентов голографической стенкой; Деньята прошел сквозь ее зеленоватое свечение и остановился, давая привыкнуть глазам.

Юный дарга лежал в полумраке, опутанный прозрачными трубками, точно паутиной, и укрытый до подбородка; он был без сознания и выглядел одним из самых безобидных существ в обитаемом космосе. Когда вскрыли аварийный под с усусбарского корабля, доктор Хризалис пощупала пульс на шее мальчика, попищала своим приборчиком и велела срочно транспортировать пациента в медотсек. Деньята пытался подойти поближе, но Хризалис велела ему отправляться на все четыре стороны, пока состояние пациента не стабилизируется.

Терране не разбираются в боли, это он уяснил давно.

Деньята подошел вплотную и отбросил покрывало. Теперь он смог, наконец, вблизи рассмотреть орнамент из шрамов на теле собрата. Их было не так-то много, в основном маленькие и плоские, еще детские, и кое-где старательную симметрию нарушали «дикие» шрамы – должно быть, следы бесчеловечности усусбари, – но узор был легко различим: пунктиры шрамов расходились спиралью. Деньята осторожно погладил царапины на внутренней стороне бедер и гематомы, их было много, разных цветов – разной давности.

– Я больше никому не позволю причинить тебе боль, – прошептал Деньята и достал из рукава нож с коротким, чуть загнутым лезвием.

Он разучился резать на ком-то. Царапнул на пробу, неглубоко, и капельки крови выступили вдоль пореза, как бусины на ожерелье. Чужое тело не отзывалось болью, и он не был уверен в себе. До дрожи в руках. Помнил только, что перпендикулярный надрез оставляет малозаметный след, а для выпуклого нужно наклонить нож. По белой коже мальчишки потекла кровь, тело рефлекторно дернулось, что-то пискнуло в аппаратуре. Деньята следовал за уже существовавшим узором, делая аккуратные маленькие надрезы по старым шрамам: не время и не место украшать тэй-то новыми. Мальчишка вздохнул, тихо застонал от очередного движения ножом.

– Какого черта?! – раздалось над ухом, и Деньяту оттолкнули прочь.

Нож вылетел из руки и со звоном покатился куда-то в угол. Доктор Хризалис навела на Деньяту магнетрон, другой рукой потянулась к интеркомму.

– Охрана в медотсек!

Деньята достаточно времени провел с терранами, чтобы понимать, как выглядит. Доктор увидела кровь и нож в его руке, застала дарга там, где ему не положено было находиться – разумеется, она подумала плохое. Доктор думает, что причинить боль другому существу – это зло. Впрочем, доктор считает, что резать себя самого – тоже признак какого-то там психического отклонения. Что взять с терран? Они режут под наркозом, одурманивая людей, чтобы не чувствовали боли; для дарга нет ничего более бессмысленного.

В медотсек ворвались охранники. Деньята отступил, миролюбиво поднял руки в воздух: не время развлекаться. Он с удовольствием подрался бы с ними, но не здесь и не теперь, когда на одном корабле с ним – тэй-то. Пусть совсем юный и наверняка совершенно неопытный... Теперь все будет иначе.

Но для этого нужно, чтобы ему самому не вскипятили кровь магнетроном.

Охранники, похоже, удивились отсутствию сопротивления. Он знал их, не раз катался с ними по полу в страстных объятиях драки. Деньяту считали задирой. Откуда им знать, что на самом деле движет дарга?

Его вывели из медотсека и заперли в камере для военнопленных. Деньята со вздохом опустился на жесткие нары. Долго ждать не пришлось. Теперь, когда смертельная опасность была позади, дарга интересовали капитана едва ли не в первую очередь. Еще бы, после того, что устроил мальчишка...

Дверная панель отъехала в сторону, и на пороге с недовольным видом воздвигся Майлстоун. Деньята остался сидеть – в маленькой камере было тесновато вдвоем.

– Деньята-го, – начал катитан строго. Он научился все же разбираться в том, когда как прилично называть дарга. Сейчас сердился, называл официально, отстраненно. Парой часов раньше, правда, назвал по имени, и пришлось напомнить себе, что, как бы интимно это не звучало для дарга, капитан вовсе не желает причинить ему боль. – Что за чушь я слышу? Ты напал с ножом на своего соотечественника?

Деньята поморщился.

– Я не напал на него, я всего лишь немного порезал.

– Зачем?!

– Затем, что ему это нужно гораздо больше, чем вся ваша химия в капельницах.

Капитан прошелся туда-сюда по камере, оперся на стенку напротив.

– Когда ты наносишь повреждения самому себе, я молчу, потому что это твое личное дело. Но как только ты проявляешь немотивированную агрессию по отношению к кому-то другому, я вынужден вмешаться. Послушай, у меня был чудовищно долгий день. Я думал, что мы все умрем, но мы выжили. Твой дружок там, в медотсеке, – это какое-то супероружие, а я понятия не имею, ни что это, ни как с этим обращаться. Извини, но я готов держать его в отключке, а тебя – взаперти, пока не разберусь наконец, что к чему! Ты готов говорить начистоту, нет?

Деньята вздохнул. Майлстоун не шутил, а быть запертым здесь, вдали от тэй-то, не хотелось совсем. Но привычки, впитанные с молоком матери, требовали молчать.

– Ты же скажешь мне, когда его состояние изменится? – попросил он мягко.

Майлстоун глянул на него устало и вышел из камеры, ничего не ответив.

Прошло несколько часов, прежде чем дверь открылась снова. Деньята ждал, что капитан продолжит расспрашивать его о том, что случилось на корабле усусбари, но на пороге стояла доктор Хризалис.

– Я не знаю, что вы сделали, но, по всей видимости, это помогло. Он очнулся. Честно говоря, я не уверена была, что он вообще выкарабкается...

Деньята вскочил на ноги. Хризалис посторонилась, пропуская его, жестом велела идти за ней. Двое охранников потянулись следом, держась на небольшом расстоянии. Деньята вопросительно глянул на них.

– Послушайте, я понимаю, что у вас может быть море всевозможных тайн, – сказала доктор, – но вы должны поговорить хотя бы с капитаном. Эта ситуация напрягает нас всех... кто в курсе. Люди не знают, как к вам относиться.

– В курсе?..

– Капитан взял подписку о неразглашении со всех, кто был на мостике. Меня он счел возможным предупредить, и теперь я тоже вынуждена молчать. Но имейте в виду, что слухи – это еще хуже, про вашего соотечественника уже сочиняют невесть что.

Деньята нехотя кивнул. Это было ему знакомо. Точно так же настороженно с ним обращались, когда дарга впервые попал на корабль терран. Тогда тоже не знали, чего ожидать от чужака. Он старался изучить их нравы и быт, и нашел много общего; то, что различалось, брал на заметку, чтобы не шокировать новых друзей. Одному было проще ужиться с терранами. Он думал тогда, что все традиции дарга погребены в космической пустоте вместе с теми, кто рассыпался на молекулы по ту сторону червоточины, и с теми, кто пережил гибель мира лишь для того, чтобы умереть среди обломков цивилизации в последних кораблях когда-то мощного космофлота. Он оставил себе от дарга только то, без чего не мог выжить, и было тяжело, но терпимо, пока дело касалось только его одного. Теперь же... Доктор была права, наверное, стоило поговорить с Майлстоуном.

Они пришли в медотсек, и Деньята еще издалека увидел маленького дарга. Тот был пристегнут к койке ремнями, и лишь повернул голову на звук шагов.

– Тэй-то, – произнес Деньята уважительно и склонил голову.

– Здесь тоже враги?.. – пробормотал юноша.

– Нет. Они друзья, просто не знают о том, что значит быть дарга, – ответил Деньята и обернулся к Хризалис: – Док, пожалуйста. Он натерпелся у усусбари, неужели обязательно и здесь держать его, будто пленника?

– Хорошо, я сниму ремни, если вы убедите его не выдирать капельницы из вен, – сказала доктор. – В любом случае, вряд ли ремни остановят того, кто комкает корабли, как бумажные стаканчики.

Она отстегнула юношу от койки, и он осторожно сел, машинально трогая изрезанную грудь.

– Это ты меня порезал? – спросил он.

– Я. Извини, если вышло неаккуратно, я никогда не умел этого делать на ком-то.

– Ничего, – улыбнулся Идаки. – Главное, что это помогло. Спасибо.

– Справедливости ради, доктор тоже по-своему старалась.

Идаки поднял руки, разглядывая трубки капельниц.

– Я в этом совсем не разбираюсь, но... спасибо?

Хризалис покачала головой.

– Я так понимаю, в следующий раз таких пациентов следует просто потыкать скальпелем и не переводить ценные лекарства?

Она жестом велела охране убираться и отошла в сторону, фиксируя что-то в цифровой медкарте юного дарга. Сообразительная женщина. Похоже, в ее глазах Деньята был оправдан. Вряд ли с капитаном получится так же легко...

– Как долго ты был в плену, Идаки-тэй-то?

– Несколько месяцев. Я не знаю точно. Первое время я был без сознания... это, кажется, становится плохой привычкой, – он рассмеялся. – Я думал, что я единственный выживший из дарга. Поверить не могу, что есть другие!

– Это вряд ли. Я все эти семь лет считал себя последним.

Идаки погрустнел.

– Что ж, по крайней мере, мы есть теперь друг у друга... Неужели действительно прошло семь лет? Я думал, что меня обманывают, когда увидел дату. Я помню будто вчера, как подбили мой корабль...

– Расскажи мне, – попросил Деньята.

– Мы успели уйти от усусбари, но нам некуда было деваться. Корабль вышел из строя, системы отказывали, воздуха оставалось на сутки. Командир приказал ложиться в криоподы, это было единственное, что еще работало, – слава Родящей, они автономны, – только запускать их в космос пришлось вручную, просто выталкивать, представляешь? Я не знаю, как он вытолкнул себя самого, наверное, так и остался в корабле. Но мы, в общем, ни на что и не надеялись. Просто смерть в криосне – незаметная, легкая...

– Терране кладут мертвых в деревянные ящики, они называются «гробы». С виду очень похоже на криопод, только чуть поменьше... Так получается, ты проспал в заморозке семь лет, прежде чем тебя подобрали усусбари? Не дыша, не изменяясь и не чувствуя течения времени... Я не знал, что после такого срока еще можно откачать человека.

Вернувшись из мертвых, едва смахнув иней с ресниц, он оказался в плену у злейшего врага. Незавидная участь...

Идаки помолчал, задумчиво глядя в одну точку.

– Наверное, теперь уже глупо говорить «слава Родящей»? На месте солнца теперь – гигантская червоточина, дырка в космосе, и нет больше той земли... Мне кажется, как будто только пару месяцев назад я смотрел на Даргу из космоса, отправляясь на передовую. Перед тем как прыгнуть в гипер, я оглянулся на нее: она была в солнечной короне, я не видел ничего красивее. Когда мы вышли из гипера, я пытался разглядеть солнце, я знал, в какой части неба искать его крошечную сверкающую точку, но увидел только что-то странное, похожее на цветок. Командир сказал нам, что мы были последними, кто успел уйти, и в тот день, когда мы прыгнули в гипер, вся солнечная система погибла. То, что я видел, происходило уже в прошлом...

Деньята вздохнул. У него было семь лет на то, чтобы притупилась боль. Для Идаки эта рана еще была совсем свежей.

– Терране говорят «слава богу», хотя они не видели своего бога уже много тысяч лет и неизвестно, жив ли он вообще. Я думаю, можно говорить «слава Родящей», даже если саму почву разметало по атомам.

Повинуясь инстинкту, он обнял Идаки, стараясь не трогать датчиков и трубок. Тот дернулся было, но тут же расслабился, накрыл ладонью руку Деньяты, не давая отпустить себя.

– Я отвык, что чужих прикосновений можно не бояться. Но так хорошо, я хочу привыкнуть к этому снова.



4. Спруты, пасущие овец

Разработчики клялись, что такой функции было не предусмотрено, но Майлстоун всегда различал интонации сигнала интеркомма. Сейчас тот звучал неловко и немножечко виновато, и капитан сразу понял: Деньята.

– Ну заходи, что с тобой делать, – буркнул Майлстоун и ткнул пальцем в иконку двери на наручной консоли.

Дарга вошел так, будто не знал, куда себя деть. Подошел к столу, качнулся с носков на пятки и обратно, избегая прямого взгляда, потом спросил:

– Мне возвращаться в камеру или как?..

Майлстоун вздохнул.

– У меня на корабле спало супероружие. Ты же не думаешь, что доктор Хризалис о его самочувствии сообщила тебе первому? И что выпустила тебя без моего ведома? На этом корабле я в курсе всего, что происходит. Кроме, пожалуй, одной вещи: я понятия не имею, что творишь ты.

По лицу Деньяты было ясно, что он скорее вернется в камеру, чем заговорит. Чертов упрямый дарга! Майлстоун подпер голову локтем.

– Твой соотечественник тоже такой же неразговорчивый?

– Если ты будешь спрашивать об усусбари, он расскажет все, что знает.

– Я хочу поговорить с ним. Доктор Хризалис считает, что он чудесным образом выздоровел и я могу навестить его хоть сейчас. Я предпочел бы, чтобы ты присутствовал при этом, но если из-за тебя он будет молчать и запираться, я клянусь, ты из камеры больше не выйдешь.

Деньята кивнул, хотя они оба знали, что это блеф.

В медотсеке супероружие чинно сидело на краю койки. Ему выдали больничную пижаму, и теперь дарга при плохом свете можно было принять за очень бледного терранина. Обычный молодой солдатик, полтисифоны их таких. Он встал, вопросительно глянул на Деньяту – видно, доверял соотечественнику, хоть тот и порезал его. А может, именно потому: кто знает, что у них за ритуалы на крови. По дарга учебников не было до сих пор.

– Это главный человек на корабле, – сказал Деньята тихонько. – Он все решает и его нужно слушаться. Он хочет с тобой поговорить.

Они странно смотрелись вместе. Пока Деньята был единственным образцом, Майлстоун как-то привык считать, что все дарга мощные, плечистые, высокие. Идаки ростом догонял, но вот остальным не вписывался в образ: тонкий, как молоденькое деревце, он не излучал силу, а уж такую, которая разносит корабли – и подавно.

Но вот кожа их роднила безошибочно. Оба были белее терранских альбиносов, белые с ног до головы, точно выточенные из мела. Только в тех местах, где кожа была тонкой и прозрачной или кровеносные сосуды проходили у поверхности, дарга обретали некоторую цветность.

– Я рад, что вы чувствуете себя лучше. Капитан Майлстоун. Добро пожаловать на «Тисифону».

Идаки машинально потянулся к голове, будто отгонял муху – доктор вживила ему ир-тран, крохотный автоматический переводчик, и теперь тот непривычно бубнил в ухо на родном языке дарга.

Майлстоун придвинул себе кресло и сел напротив двух инопланетян, не сговариваясь устроившихся рядом на койке.

– Я хотел бы поговорить о том, что случилось с кораблем усусбари.

– Не уверен, что смогу сообщить вам что-то, чего вы еще не знаете от моего соотечественника, – ответил Идаки, и в обманчиво мягком тоне Майлстоуну почудилась неожиданная сталь.

– Беда в том, что от него я не узнал практически ничего. Этот ваш соотечественник любит отмалчиваться, – поморщился капитан, с укоризной поглядывая на Деньяту. Тот виновато потупился. Идаки, по-видимому, не обладал терранским рудиментом – совестью, которой Деньята умудрился обзавестись за семь лет, поэтому только повел плечом.

Майлстоун вздохнул. До чего же скрытная раса! Конечно, если бы терране обладали подобной мощью, они тоже вряд ли трубили бы о своих секретах направо и налево...

– Что усусбари делали в этом секторе? – спросил он, сдаваясь.

– Пасли «типи».

Майлстоун бросил взгляд на Деньяту, и тот улыбнулся.

– Типи – это такой зверек. Вроде ягненка.

– Два «спрута» усусбари пасли овец в космосе? Что за шарады?

– Он имеет в виду маяки. У типи очень характерный зов, своеобразная песня, в усусбарском фольклоре заблудившиеся путники всегда выходят к поселку с их помощью. «Спруты» следят за тем, чтобы вовремя заменять поврежденные нами маяки. Это из-за них мы никак не можем пробить в сетке координат хоть сколь-нибудь значимую брешь.

Майлстоун кивнул и снова обернулся к Идаки:

– А мы, если пользоваться этой аналогией, серые волки: втихаря задираем овечек, рвем сетку, саботируем усусбари ориентацию в пространстве, – сказал он.

Чтобы измерять расстояние, нужна точка отсчета. Для коротких полетов подходит точка на планете, из которой стартует корабль. Если полет подальше, с прыжками в гипер, ориентироваться можно по своему солнцу и по другим известным звездам. Но усусбари прошли через червоточину с другого края космоса, здесь у них не было ни одной знакомой звезды, расстояние до которой известно. А если бы и нашлись знакомые – расстояние измерялось бы в таких гигантских единицах, что использовать их было бы бессмысленно, слишком велика погрешность. Если заставить корабль вычислять эту погрешность достаточно точно, чтобы можно было видеть разницу в координатах хоть между двумя соседними солнечными системами, он будет так загружен, что на все остальное просто не хватит резервов. Чтобы не мучиться, усусбари создали новую сетку координат, разбросав по всему сектору маячки.

Все это было известно уже давно, и терране не первый год уничтожали их, надеясь оставить усусбари без рабочей сетки координат, но враг исправно восстанавливал потери. Где-то на другом конце космоса без выходных и перерывов на обед штамповали «типи» и отправляли сквозь червоточину в брюхе огромных кораблей-спрутов.

Чтобы разбить врага, нужно было отрезать усусбари от их тыла. Лишить возможности получать новые маяки, корабли, боеприпасы... Майлстоун с наслаждением запихнул бы усусбари обратно в тот рог изобилия, откуда они высыпались, да заткнул бы пробкой для надежности, но увы – червоточину искали уже семь лет. Никто не знал даже, какого она размера и как выглядит ее вход. Зато знали, откуда она взялась.

Червоточина брала начало там, где прежде сияло солнце дарга. Она образовалась семь с лишним лет назад.

Усусбари сеяли смерть во имя наживы, захватывали новые территории, начисто выдаивая из них все ресурсы. Они были невероятной силой, сметавшей все на своем пути. Встретив достойного противника, они не останавливались ни перед чем.

Дарга были достойными противниками. Чтобы их победить, понадобилось нечто особенное. Сколлапсировав их солнце, усусбари лишились целой солнечной системы, зато обрели проход в другую часть космоса – уже не первый за историю их завоеваний...

– Мы знаем, что выход из червоточины, через которую приходит враг, расположен в этом секторе. Но его охраняют как зеницу ока, и посылать сюда разведчиков – все равно что обрекать их на верную смерть. Вчера у нас не было шансов, если бы один из кораблей не был уничтожен неизвестным оружием...

Глаза Идаки расширились, будто упоминание о его мощи пугало даже его самого. Деньята нервно побарабанил пальцами по краю койки, и Майлстоун решил не испытывать судьбу. На что способны дарга, было уже наглядно продемонстрировано, поэтому не стоило загонять этих двоих в угол. Деньяте он доверял, но вот Идаки...

Кто его знает. Не разнес бы еще и «Тисифону» от нервов.

– Я правильно понял, что вас захватили на той стороне? Как давно вы здесь?

– Корабль прошел червоточину около месяца назад, – торопливо ответил Идаки, явно радуясь, что не пришлось ничего объяснять про свое невероятное освобождение.

– Как это выглядело?

Идаки задумался.

– Вход похож на гигантский водоворот. Он из пыли, обломков, всякого мусора, который притянуло уже после того, как взорвалось солнце. То, что с краев, не затягивает внутрь, оно просто вращается по орбите вокруг. Корабль пошел прямиком к ее центру на большой скорости. Подойдя достаточно близко, чтобы попасть в зону сильного притяжения, заглушили двигатели. Корабль затянуло. Это заняло несколько дней. В самой червоточине корабль находился не больше получаса, обзорные мониторы не работали и я не видел ничего.

– Как выглядит выход на этой стороне?

Идаки пожал плечами.

– Никак. Едва заметное кольцо из пыли, совсем маленькое в сравнении с входом. Несколько километров в диаметре, наверное. Иногда небольшие предметы выбрасывает за пределы зоны притяжения, усусбари убирают все, даже пыль, чтобы не выдать местонахождение червоточины. Это несложно, потому что притяжение входа гораздо сильнее и то, что засасывает внутрь, чаще всего остается в конечном итоге на той стороне.

– В конечном итоге?..

– Командир сказал, что если войти недостаточно резко, то будет мотать туда-сюда внутри по тоннелю, как... как... мужской орган во время полового акта.

– Вы помните, что делала команда, что говорилось, какие-то приказы?

– Лично мне или...

– Команде, – поспешил уточнить Майлстоун. Порозовевшие щеки и уши, явление, невероятное для дарга, вполне красноречиво говорили о том, как именно усусбари измывались над бедным пленником, коротая время в чревоточине, и слышать это капитан не желал: тут могла помочь разве что Хризалис, исполнявшая на корабле роль как медика, так и психолога.

– Выйдя из червоточины, врубили двигатели, чтобы быстро вырваться из зоны притяжения. Это было важно успеть в нужный момент. Первое, что сделали, оказавшись на этой стороне, – это сверились с «типи».

– Вы помните что-нибудь из символов на мониторе, цифры, буквы?

Идаки покачал головой.

Что ж, это было больше, чем удалось узнать от Деньяты семь с лишним лет назад. Тот, давно экономя ресурсы и отключив все, кроме системы жизнеобеспечения, прошел червоточину вслепую, толком даже не поняв, что был на волосок от гибели.

Майлстоун поблагодарил дарга кивком и встал.

– Вы можете свободно передвигаться по кораблю, кроме специально отмеченных отсеков, куда имеет доступ только технический персонал, если вы обещаете не учинять разрушения. Если вам что-нибудь понадобится, вы можете обращаться ко мне напрямую или к доктору Хризалис.

– Благодарю. Деньята позаботится обо мне, я вас не потревожу.

Что ж, это вполне устраивало капитана. Похоже, инцидент с ножом ничуть не смутил Идаки. Тем лучше: не хватало только вражды между двумя последними дарга, как минимум один из которых мог снести полкорабля щелчком пальцев.



5. Быть дарга

Встреченные в коридорах члены команды старались не подавать виду, но вовсю пялились на Идаки. Тот нервничал от обилия внимания, вздернул подбородок, напуская на себя холодный, надменный вид. Деньята подумал, что показать тэй-то корабль оказалось не лучшей затеей. Получилось, будто показывал Идаки – кораблю.

– Зачем они делают так светло? Это просто невыносимо.

– На Терре очень яркое солнце. Но ты привыкнешь, это не так уж и страшно. За несколько месяцев я почти перестал обращать внимание на свет. Зрачок сужается до точки... Ты знаешь, что терране не видят в темноте? У них совсем нет аке в атмосфере, и солнечный свет проходит прямо до самой планеты. Они даже время считают по смене света и темноты. Есть места, где целых полгода не видно солнца, но там холодно, как в космосе. Я не очень понимаю, как они там живут, по мне, так на Терре только вдоль экватора условия, пригодные для жизни.

– На этом корабле мне холодно все время.

– Для них это нормальная температура. К тому же они носят одежду. Когда-то она была необходима, чтобы защититься от холода, но с течением тысячелетий превратилась в общепринятую традицию, и теперь у них считается чем-то шокирующим быть обнаженным, даже когда тепло.

– Какая-то чудовищная планета...

Молоденький связист, бывший вчера на мостике, обошел их по кривой дуге. Деньята поморщился: судя по наколке – протерранист, ксенофоб, «Терра для терран». Движение развернулось на фоне войны с усусбари, но Деньята не строил иллюзий: дарга эти молодчики ненавидели ничуть не меньше.

– Хочешь, пойдем ко мне в каюту? Там не будет никого, кроме нас.

– Пожалуй, так будет лучше всего.

Межуровневый лифт бесшумно распахнул створки, и тэй-то, зайдя в его сияющую кабину, вздохнул за плечом Деньяты:

– Он назвал меня оружием, твой командир. Ты ведь понимаешь, что это значит?

– Я поговорю с ним, тэй-то. Майлстоун не плохой человек, особенно для терранина, и я уверен, что он не даст нас в обиду.

– Почему тогда я чувствую себя так, будто из одного плена вот-вот попаду в другой?..

Деньята не знал, чем его обнадежить. Тэй-то не был далек от истины: они оба находились теперь в довольно шатком положении. Терране много бы отдали за такое оружие! Одно неосторожное движение – и из союзников дарга могли превратиться в подопытных мышей. За ними не стояла мощь великой цивилизации – лишь тени прошлого, призраки, которые ничем не смогут помочь последним сыновьям Дарги. То, что было их силой, теперь могло погубить.

Лифт выпустил их в жилой сектор, и Деньята свернул к своей каюте.

– Ты здесь живешь? – спросил Идаки, входя за ним следом и оглядываясь по сторонам. – Здесь теплее!

Он обошел небольшое помещение по кругу, сунул нос в темноту за дверным проемом, вздрогнул, когда индикатор движения зажег в ванной свет. Деньята присел на край койки, переключил систему в ненавязчивый «ночной» режим.

Тэй-то взял с подставки нож с резной рукояткой, залюбовался, гладя пальцами орнамент.

У Деньяты не много вещей осталось с Дарги. Корабль покоился где-то на складах терранского минобороны, он забрал оттуда только личные вещи, да и тех было-то всего ничего: бондаж да пара ножей. Этот уже столько раз был заточен, что лезвие позабыло свою изначальную форму, рукоятка изменила цвет от крови и антисептиков. Деньята давно перешел на терранские скальпели, но старый нож оставил на память.

– У меня не было толком времени, чтобы оплакивать всех, кого я потерял, – сказал Идаки, разглядывая истончившееся по краю лезвие. – Я даже не знаю как. Можно молча страдать и плакать, когда умирает кто-то близкий, или кричать, рвать на себе волосы... Но как уместить в голове, что умерли вообще все? Все, кого я когда-либо знал, кого не знал даже, ни разу не видел. Взрослые, дети. Даже животные. Даже все те места, где я бывал, предметы, которые трогал, все мои вещи – всего этого нет. Нет целой планеты, нет других планет, про которые рассказывали старшие. Нет даже солнца, вместо него – дыра, червоточина. Мне кажется, что у меня все онемело там, где должно быть больно. Я ничего не чувствую.

Нож смотрелся в чужих руках так, словно был для них создан. Идаки сел на кровать, сбросил больничные пластиковые шлепанцы, потер друг о друга худенькие лодыжки, отчего-то трогательные и мало вязавшиеся с образом типичного тэй-то. Сердце забилось чаще, и Деньята обругал себя за неуместные мысли.

– Ты хочешь поговорить? – спросил он, понимая, что совершенно не в состоянии быть сейчас ни молчаливым слушателем, ни советчиком; последний раз с тэй-то был так давно, что и не вспомнить.

– Давай начистоту, Киярран: ты ведь не для этого привел меня к себе, – Идаки улыбнулся ласково, будто ребенку-несмышленышу.

В животе сладко екнуло: назвал по имени. Принял, сделал своим, пообещал то, о чем и не мечталось давно. Деньята опустился на колени у его ног.

– Я семь лет был один. Не сердись на меня, тэй-то. Я хотел бы узнать тебя получше, не торопить события, но тело требует своего.

– Что ж, – кивнул Идаки, – разденься, посмотрим, чем я смогу тебе помочь. Здесь не лучшая звукоизоляция. Надеюсь, твои друзья не сбегутся на крики?

– Придется не кричать.

– Какая возмутительная самоуверенность, – рассмеялся тэй-то.

Подумав, Деньята оставил белье: дарга относились к наготе не так щепетильно, как терране, но Идаки в плену явно повидал больше мужских орудий, чем ему бы хотелось. Незачем было лишний раз напрягать тэй-то, от этого никому не лучше.

– Ты так любишь нож? – Идаки подошел вплотную, провел ладонью по старым и новым порезам. – Это не слишком безопасно.

– Зато эффективно. У меня не было особого выбора, я делал много небезопасных вещей... Включая то, что делаю сейчас.

– После того, что я сделал на корабле усусбари, я сам себя боюсь.

Идаки зашел за спину, погладил по пояснице. Затем легонько хлопнул между лопаток, будто приняв решение.

– У тебя есть что-то подходящее для ар-амны?

Деньята шагнул к стене, отодвинул одну из панелей, порылся на полках с одеждой. Бросил на кровать пару ремней. Идаки подобрал один, подергал, проверяя на прочность.

– Неплохо.

Он махнул на пробу, и ремень с тихим свистом рассек воздух. Деньята почувствовал, как внутри все сжалось от предвкушения.

– С некоторых пор я питаю неприязнь ко всему, что насильно ограничивает подвижность, – сказал Идаки, – поэтому мы сделаем так. Встань здесь. Обопрись руками на дверной косяк. Ты будешь держаться крепко, пока сможешь терпеть, и еще немного после этого. Если ты опустишь руки, я прекращу. Если я спрошу тебя, все ли в порядке, и не получу ответа, я прекращу. Тебе ясно?

Деньята кивнул, перенес вес с ноги на ногу, становясь прочнее.

Затем пришла боль.

Первый удар лег на плечо, холодный как лед, но еще не успел упасть второй, как под кожей будто загорелось огнем. Второй лег рядом, затем третий – с мастерством тэй-то, которого даже после долгих лет перерыва не подводила рука. Деньята едва сдержал крик. Боль нападала на него неторопливо, равномерно, удар за ударом. Кожа горела. Он стискивал пальцами дверной косяк, цеплялся за металлическую панель, царапал, пытаясь впиться ногтями. Тэй-то подобрал сброшенную им одежду, прежде чем нанести очередь безжалостных ударов, заботливо накрыл тканью поясницу, чтобы не повредить почки. Затем прохладные руки Идаки стянули с него белье, и Деньята остался перед ним совершенно обнаженным.

– Ягодицы – самое безопасное место на теле для ударов ар-амны. Там нечего повреждать. Ты чего-то боишься?

– Нет, – выдохнул Деньята.

– Не слышу.

– Нет, тэй-то.

– Хорошо.

Ремень лизнул бедро, как раскаленный прут. Деньята дернулся, с шипением втянул воздух сквозь зубы. Удары посыпались градом, с обеих сторон, словно Идаки выписывал ремнем восьмерку в воздухе. Они медленно спускались с ягодиц на бедра, пока до самых колен не начал полыхать пожар.

– Раздвинь ноги.

Ремень захлестнул бедро, кончик обжег болью внутреннюю сторону, и Деньята не сдержался, вскрикнул. Рука Идаки ободряюще потрепала по боку. После первого стона уже не утерпеть – рвется второй; Деньята напрочь забыл о терранах, которые могли его услышать. Ноги отказывались держать его, колени подгибались. Цепляясь за косяк сильными пальцами, он сполз на пол, обдирая ногтями краску. Идаки хлестнул несколько раз по спине, которую пекло уже невыносимо, попал по бокам, протянул вдоль ребер, и Деньята свалился на пол.

– Хорошо, – сказал Идаки над ним, – хватит на первый раз.

Деньята почувствовал, как его укрыли одеялом, и закрыл глаза. Бесконечно долго он лежал, вздрагивая, и существовала только боль в избитом теле.

И наконец следом за болью расцвела эйфория.

Она понеслась по венам, как весна, пробуждая каждую клетку, пока не заполнила все тело целиком. Словно кровь его превратилась в терранское игристое вино, и тысячи крохотных пузырьков лопались, заставляя мурашки бегать по коже. Элке. Лучшее, что может быть. Бросило в жар, и он откинул одеяло, перевернулся на спину, отозвавшуюся одновременно глухой болью и взрывом удовольствия.

Идаки сидел рядом с ним на полу.

– Тэй-то... – шепнул Деньята и уткнулся лбом в его руку.

– Я бы принес тебе чего-нибудь теплого попить, но я не сумел справиться с этой упрямой машиной, там все на терранском, – сказал он виновато и погладил Деньяту по голове. – Как ты?

– Изумительно.

– Я боялся, что утратил квалификацию.

– О, нет! – Деньята рассмеялся, неловко сел, опираясь на руки. – Это последнее, о чем тебе стоит волноваться.

Он с трудом поднялся, выгнул спину до хруста. На каждое движение тело отзывалось эхом боли и приливом бодрости. Подобрав с пола одежду, он неторопясь привел себя в порядок.

– Я уже забыл, как ощущается элке.

– Первый раз за семь лет? – улыбнулся Идаки. – Да уж, невесело тебе жилось.

Громко пискнул компьютер, и Деньята с удивлением глянул на время.

– Уже так поздно? Мне пора идти на дежурство...

Идаки присел на край кровати.

– Можно я пока останусь у тебя? Не хочу возвращаться в ту комнату, где лечат, она холодная и необжитая, здесь мне нравится больше.

– Оставайся. Я не вернусь до утра, тебя никто не потревожит.

Когда он уже закрывал за собой дверь, Идаки окликнул его:

– Киярран, как ты думаешь, твой капитан не будет против пары-тройки крючьев в потолке?..

Деньята почувствовал, как сладкая судорога пробежалась по всему телу.

– Думаю, это можно устроить.

Шагая по коридору, Деньята думал о тэй-то. У самых створок межуровнего лифта, полупрозрачных и нервно подмигивающих цветными огоньками, он поймал себя на том, что улыбается.



6. Не говори им правды

– Думается мне, надо возвращаться на то место, Эдди. Неспроста там сразу два «спрута» ошивались, где-то близко у них нора, нюхом чую.

– Ой, зря ты опять завелся. Наше дело – маяки сбивать, а не червоточину разыскивать. И так вон еле ушли. Люди только расслабились.

– А нечего расслабляться, когда родина в опасности.

Ледзински пожал плечами.

– Это команда думает, что мы только по маякам стреляем, – сказал Майлстоун, понизив голос до шепота, – а у меня секретная директива.

Старпом присвистнул.

– Это нас что же, в смертники записали? Без спросу?

– Не заводись, это нормальная практика. Кто идет в этот сектор – фиксирует точно свои передвижения. Не знаем, где она есть, так хоть будем знать, где ее нет. А если вдруг найдем...

– ...для медалей груди не хватит, – понимающе закончил Ледзински и кивнул в сторону дверей: – Гляди, кто к нам пожаловал.

Майлстоун оглянулся.

К второму дарга на корабле еще не привыкли, но глазеть разинув рот вроде перестали после инструктажа. Солдатики помоложе еще шушукались за спиной, а вот старушка Юлдус и бровью не повела, когда Идаки забрел на мостик. Первые дни он сидел в каюте Деньяты неотлучно, но потом потихоньку освоился, совершая короткие вылазки. Где в это время шлялся Деньята, было неясно: его вообще видели только во время дежурств. Выглядел он как на амфетаминах, будто его перло не переставая.

Майлстоун глянул на время. Деньяте уже давно пора было появиться на мостике.

– Идаки-тэй-то, вы не в курсе случайно, где мой тактический консультант? – спросил он.

– Вы ищете Кияррана?

Капитан едва не поперхнулся, услышав столь интимное обращение. Похоже, дарга времени зря не теряли... Идаки как ни в чем не бывало продолжил:

– Я прошу прощения, это, разумеется, моя вина. Я плохо ориентируюсь по терранской системе подсчета времени. Пожалуй, пора его снимать, и в самом деле.

«Снимать»?..

Майлстоун нагнал его в коридоре. Скрытными дарга он был сыт по горло.

Идаки не возражал и вообще вел себя на удивление нормально. К жилищу Деньяты у него оказался безусловный доступ: дверная панель послушно скользнула в сторону, стоило Идаки приложить ладонь к сенсорам. Войдя следом за ним в каюту, Майлстоун обнаружил, что это не единственное нововведение.

Обнаженный и крайне непристойный Деньята висел над полом; из груди его торчали ключья. Они протыкали оттянутую кожу и крепились веревками к неуставному кольце в потолке – капитан узнал стандартные нейлоновые тросы со склада. Вокруг проколов подсыхала светлая кровь, лицо Деньяты было мокрым от пота и искаженным гримасой боли.

– Вы в своем уме? – воскликнул Майлстоун. – Отпустите его немедленно!

Идаки взялся за другой конец веревки, привязанный к изножью койки. По чуть-чуть отпуская через какой-то хитрый узел, не дававший тяжелому Деньяте перетянуть весом и вырвать веревку из рук, он уложил беспомощное тело на пол.

Деньята скорчился, подтянув колени к груди, но почти сразу сел, вопреки опасениям Майлстоуна, и первым делом прикрылся простыней.

– Перестань вести себя так, будто я никогда в жизни не видел возбужденного мужчины, – сказал Идаки вполголоса на языке дарга, – это случается чаще, чем ты думаешь.

– Терране считают это неприличным, – прокряхтел Деньята и каким-то чудом умудрился встать на ноги и вынуть крючья.

Майлстоун наблюдал за ним, скрестив руки на груди.

– Тебе нужен врач? – спросил он.

– Я в полном порядке, капитан.

– В таком случае одевайся и мы, наконец, поговорим начистоту. Хватит играть со мной в игры.

Через четверть часа Деньята сидел через стол от него в капитанском штабе.

– Мне нужно отослать рапорт о том, что случилось. Я тяну с этим уже который день. Что я должен написать там, Деньята?

Дарга привычно молчал, но что-то в его молчании на этот раз было иначе, словно он просчитывал на пятнадцать ходов вперед.

– Эта комната прослушивается? – спросил он наконец.

Майлстоун выдвинул ящик стола и достал глушитель. Демонстративно повернув его экраном к Деньяте, включил прибор, намертво усыпляя все передатчики в радиусе действия.

– Не знаю, капитан, но... лучше бы там ничего не говорилось о том, как дарга зависят от боли. Для меня и для Идаки это кончится плохо.

– Я слушаю.

– Я не уверен, что тут есть, о чем говорить. Боль дает нам силу. Много боли дает нам много силы. То, чему ты стал свидетелем в моей каюте – можно сказать, это был терапевтический сеанс.

Майлстоун нетерпеливо махнул рукой.

– По терранским меркам вы оба – взрослые люди, и мне нет дела до того, как вы разнообразите свою интимную жизнь, пока это не представляет угрозы для здоровья. Но когда вы переходите эту грань, я считаю себя вправе вмешаться. Ты мне нужен здоровый, а не измученный.

– Майлстоун, я кажусь тебе измученным?

Деньята выглядел... отдохнувшим. Даже как будто помолодевшим. Разгладились морщины между бровей, придававшие дарга суровый вид, заблестели глаза. Если отбросить несвойственную терранам бледность, так выглядят люди, которые пару недель купались, прыгая с яхты, прогуливались по пляжу и пили через соломинку легкие коктейли.

По-видимому, все это дарга с успехом заменяли самоистязанием.

– Так ты это в прямом смысле?.. Что боль дает вам силу? Я заподозрил, что с тобой что-то нечисто, еще когда ты впервые отказался от наркоза, но я не думал, что все так... буквально. Ты помнишь? Это было на второй неделе твоего пребывания на «Тисифоне», Хризалис зашивала тебе рану после аварии в топливном отсеке. Я просил ее держать меня в курсе твоего здоровья – сам понимаешь, какую ответственность на меня взвалили, приписав к команде единственного дарга на Терре!

– Я помню. Я был влюблен в ее руки целых два месяца, пока она не послала меня лесом, – фыркнул Деньята.

– Я думал, что это какой-то нездоровый мазохизм, свойственный лично тебе. Мне и в голову не могло прийти, что в этом был какой-то терапевтический эффект... Я начинаю многое о тебе понимать. Хризалис права – с дарга медицина бессильна!

Деньята покачал головой.

– Испытывая боль, организм выделяет определенные вещества, от которых мы сильно зависим. Без них мы быстро выдыхаемся, впадаем в хандру, устаем. Есть много способов получить боль, далеко не все они безопасны и удобны. К тому же инстинкт самосохранения не дает причинять себе вред. У меня было много времени, чтобы перебороть себя, я приучился время от времени резаться. Вы, терране, начинаете утро с кофе, я – с ножа. К сожалению, этого не всегда достаточно, а я не слишком изобретателен. Для этого нужен определенный талант. Идаки относится к категории людей, называемых тэй-то. Он обладает таким талантом и развивал его, обучаясь техникам безопасной пытки. Идаки способен причинить человеку сильную боль без вреда для организма. Его познания в этой области куда шире моих. Я понимаю, для терранина это звучит чудовищно, но в этом заключается существенное различие между нами. Для дарга боль – источник сил и удовольствия.

– Вы получаете удовольствие от боли?

– Нет. Боль сама по себе неприятна нам не меньше, чем терранам, но мы получаем удовольствие от химических веществ, выделяющихся от нее. Ну и... еще есть элке.

– Элке?

– Это измененное состояние сознания. Умелый тэй-то может добиться выброса, который ощущается как оргазм всего тела. Так или иначе, это вторичная причина, как удовольствие от вкуса кофе, который пьют, чтобы проснуться и начать функционировать. Те же вещества в прямом смысле дают нам силы, мобилизуют организм. При постоянном избытке они постепенно накапливаются, открывая нам недоступные в обычное время физические возможности. То, что случилось с кораблем усусбари – закономерный результат долгих и бесчеловечных пыток. Теперь ты понимаешь, почему я молчал? Почему молчит Идаки?

– Полагаю, ты опасался, что я сдам тебя в лаборатории минобороны, учитывая, каковы масштабы этой силы.

Деньята поморщился, скрестил руки на груди.

– Я знаю вас, терран. Вы нас обоих затолкаете в условия, максимально приближенные к усусбарскому плену, и будете делать из нас оружие. Никакая гуманность не встанет на пути военных ученых. Разумеется, я не хотел себе такой судьбы! И я не могу позволить, чтобы Идаки истязали и насиловали месяцами, выращивая в нем мощь, которая сминает корабли.

– Ты мне так и не ответил: ты тоже способен на такое? Ты можешь в любой момент разнести мне весь корабль?

Деньята покачал головой.

– В повседневной жизни мы причиняем себе довольно мало боли. Нам хватает этого прилива сил на то, чтобы жить, двигаться, заниматься обычными делами. Для того чтобы сминать корабли, нужно в сто раз больше, чем кто-либо согласился бы вытерпеть добровольно. То, что случилось с ним... Такого не случается обычно.

– Та фраза, что ты тогда сказал ему, про стрелу...

– Это из сказки. Так говорят, когда герой страдает, но страдание лишь делает его сильнее. В конце он побеждает всех врагов, демонстрируя нечеловеческие силы. В сказках это частый мотив, возможно, наши предки знали что-то, что не дошло до нас... или дошло лишь частично.

– И ты решил проверить, есть ли правда в этих сказках? Мало же у нас было шансов!

– До войны ходили... скажем так, слухи о бесчеловечных экспериментах. Что в определенных кругах изучают, сколько боли может выдержать человек и что с ним от этого будет. Разумеется, власти скрывали это. В ходе экспериментов просыпались совершенно неожиданные участки мозга, проявлялись невероятные способности, вплоть до телекинеза... так говорят.

– Что нам и продемонстрировал твой приятель.

– Если эти слухи были верны, то человек, имевший отношение к этим «определенным кругам», чисто гипотетически, мог бы сделать некоторые выводы из состояния пленника, подвергавшегося насилию...

Майлстоун сдержано кивнул. О прошлом Деньяты можно было только догадываться, но широта его познаний в отдельных областях подсказывала, что он не был полностью откровенен, называясь простым солдатом.

Деньята встал, беспокойно прошелся по комнате, как зверь в клетке.

– Майлстоун, мы знакомы почти восемь лет, и я считаю тебя другом. Только поэтому я доверился тебе сейчас. Я знаю, что сказанное мною не покинет этих стен. Пожалуйста, найди способ защитить меня и Идаки, потому что эксперименты с этой силой закончатся плохо для всех.



7. Для кого кричит тэй-то

Для тэй-то Идаки был очень чувственным. Это можно было назвать непрофессиональным, если бы не тот факт, что Деньята истосковался и по этому тоже.

Идаки мог, порезав ножом, слизать каплю крови с кожи, и язык его, горячий и влажный, бередил что-то темное в душе. Идаки гладил, как домашнего питомца, ласково и ободряюще, когда порол или связывал. Ставя на четвереньки, ладонями и коленями на шипы, любил лечь на пол рядом с ним, а то и подлезть под руки, глядя снизу вверх. Деньята не понимал, зачем ему это нужно. В плену тэй-то регулярно оказывался под мужчинами, но зачем было напоминать себе об этом?

Деньята думал о нем, стоя неподвижно в центре каюты. Крохотные шипы впивались в ступни. Тэй-то велел стоять, пока это не станет невыносимым. Невыносимо было уже добрую минуту, но чтобы сделать шаг и сойди с шипов на пол, требовалось перенести вес на одну ногу – а это было бы еще страшнее. Он порывисто вздохнул, готовя себя к боли, но тэй-то заметил, подошел, подставил плечо.

– Почему молчишь? – спросил он строго.

Волна благодарности, граничащей с щенячьей преданностью, заполнила Деньяту от измученных ног до макушки. Это было правильно – чувствовать себя так с ним.

– Идаки-тэй-то... – начал он, не зная, как выразить переполнявшую его радость, но Идаки не дал ему договорить:

– Назови по имени. Однажды ты меня уже резал, значит, так тому и быть: теперь мне кричать только для тебя.

– Акарис, – прошептал Деньята восхищенно.

– Вот так.

Он никогда бы не причинил непрошенной боли, тем более – тэй-то, требующему особого уважения и подчинения. Тогда, в медотсеке, это была вынужденная мера, он и мечтать не мог, что Идаки так приблизит его к себе. Впрочем, у него ведь не было конкурентов за внимание тэй-то... Идаки больше некого было просить о том, что нужно как воздух.

– Как подарить тебе боль? – спросил он, решаясь.

Идаки отвернулся, скрестил руки на груди.

– То, чего я хочу, ты не сможешь мне дать.

– Я мало что умею, но я сделаю для тебя что угодно. Научи меня.

– Это не слишком безопасно и уж точно совсем не разумно. А если что-то пойдет не так, я начну тебя бояться... Не много толку будет от такого тэй-то.

– Ты всегда можешь меня связать, я уж точно не буду против.

– Я не люблю беспомощности. Ни своей, ни чужой. А ты хочешь, чтобы я связывал тебя?

Деньята улыбнулся.

– Это все от жадности, тэй-то. Когда у тела нет выбора, оно может вытерпеть куда больше.

– О, это мне хорошо известно!

– Прости. Я не хотел...

Идаки вздохнул.

– Ну что ты опять не хотел? Помолчи уже, во имя Родящей. Ты так хочешь мне помочь? Хочешь подарить мне боль? А не боишься, что у меня после усусбари все перепуталось в голове?

– Акарис, я достаточно долго был один, чтобы понимать, насколько это трудно. Скажи, что я должен сделать, научи меня, и я это сделаю.

– Хорошо же, – процедил Идаки сквозь зубы.

Не нужно было особенной наблюдательности, чтобы понять, насколько он неуверен в себе. Невероятное зрелище! Тэй-то, который не знает, с какой стороны подойти к реализации своих желаний! Впору испугаться, растеряться на пару с ним...

Идаки вскочил, прошелся по каюте туда-сюда, похлопывая по бедру.

– Хорошо, – повторил он, словно успокаивая себя.

Он взял в шкафу веревку, из тех, что были чуть потоньше и особенно красиво ложились на тело. От нее оставались следы – словно ожерелье, Деньяте всегда было немного жаль видеть, как они исчезают. Тэй-то опустился на пол, не глядя похлопал рукой с собой рядом, и Деньята торопливо сполз на колени. Первые многообещающие витки стянули руки за спиной, легли поперек груди, по плечу. Деньята не сразу узнал обвязку – слишком много времени прошло с тех пор, как он угадывал их с начала, по движению рук. Не болевая; скорее, фиксирующая. Как он, обездвиженный, сможет причинить тэй-то боль?.. Виток за витком – Идаки успокоился, или, скорее, утопил сомнения в сосредоточенности.

– На живот, – коротко приказал тэй-то, и такого его слушаться было легко и радостно.

Прикосновения его умелых рук будоражили, кожа стала невероятно чувствительной. Прохладные пальцы ныряли под готовые витки, расправляли веревки. Деньята зажмурился. Уже не первый раз случался этот конфуз: он возбуждался от обвязки, как подросток, впервые оставшийся голым наедине с прекрасной тэй-то. Может быть, он не смущался бы так, если бы не семь лет среди терран, для которых не только это, но даже сама нагота была непристойной. Впрочем, Идаки всегда замечал его реакцию, но в следующий раз без малейших признаков сомнения вязал его снова.

Вывернутые назад плечи сразу же заныли: что ж, что бы там ни задумал Идаки, о своем подопечном он позаботится. Мягкая, тянущая боль почти сразу отозвалась во всех уголках тела сладостью, и Деньята вздрогнул, выгнулся.

– Все хорошо? – заботливо спросил Идаки.

– Да, тэй-то.

Ласковая рука одобряюще погладила по загривку.

Все это отнюдь не спасало от неуместного возбуждения. Наоборот... Идаки притянул ему лодыжки к ягодицам, связал с запястьями. Напряженный член оказался зажат между животом и твердым полом, придавлен всем весом. Деньята заерзал.

– Я почти закончил, – сказал Идаки строго.

Виток, еще виток – прижимая икры к бедрам. Затем, ухватившись за веревки, Идаки перевернул его на спину и с трудом подтянул, ставя на колени. Без помощи Деньяты неизвестно еще, как бы справился – непросто быть хрупким тэй-то, когда связанное тело тяжелее чуть ли не вдвое! Стянул с кровати матрас, подушку, дал опору под спину; полусидя, полулежа – это было удобно, но одна беда: в таком положении член торчал словно флагшток.

Деньята отвел взгляд, виновато хмыкнул. Обычно тэй-то не обращал внимания на это досадное недоразумение. Обычно, но не сегодня.

Идаки положил прохладную ладонь ему на мошонку. Осторожно, но уверенно сдавил, оттянул, заставляя Деньяту гортанно застонать.

– Моя прежняя тэй-то считала генитальные пытки недостойными, низменными, – едва выговорил Деньята, чувствуя необходимость хоть что-то сказать. Как будто, если они будут поддерживать светскую беседу, происходящее станет менее... ненормальным.

– Боюсь даже предположить, что она сказала бы обо мне.

Не то чтобы пытки гениталий были чем-то редким. Просто в руках Идаки... это было совсем о другом.

Он достал из кармана широкую ленту, кажется, эластичный бинт – не иначе как нанес визит доброй доктор Хризалис. Взялся за член Деньяты, заставляя того ахнуть, парой энергичных движений привел в состояние максимальной твердости. Накинул ленту в несколько тугих витков и осторожно затянул на основании.

У него в глазах снова появилась эта неуверенность, смешанная с упрямством.

– Колени шире, – велел Идаки и устроился между его ног, прижавшись спиной к груди Деньяты. Стянул штаны на бедра. Плюнув в ладонь, сунул руку между их телами, провел по члену Деньяты, размазывая слюну по головке, направил и мгновение спустя решительно насадился до самой ленты.

Деньята со свистом втянул воздух через зубы. Не то чтобы неясно было, к чему все идет, но это... это...

Идаки сполз, почти выпуская член из тесного капкана, а потом, ухватившись за веревки обвязки, швырнул свое тело навстречу боли. Снова и снова он насаживался на орудие плоти, сокрушая себя. Так убийца, потеряв над собой контроль, раз за разом вонзает клинок в тело уже мертвого врага.

– У тебя огромный, как у командира Крааза, ты порвешь меня напополам, проткнешь до самого горла, – простонал Идаки, и стало ясно, что из глаз его брызнули слезы, а сам он уже не вполне здесь и сейчас.

Вцепившись в обвязку покрасневшими пальцами, он насаживался на член Деньяты. Выгнул спину, откинул голову ему на плечо, хлестнув косами. По щекам Идаки текли слезы. Стоны, вскрики, почти что всхлипывания – не потому ли на Дарге говорили, что не стоит спать со своими тэй-то? Как слушаться его, доверять себя его рукам, если он разваливается перед тобой на куски?

Так же, как и прежде. Только с еще большей нежностью и заботой.

Идаки выпустил веревки и соскользнул с члена. На короткое мгновение Деньята увидел расселинку между его худых ягодиц и покрасневший, натертый анус, но потом Идаки привел в порядок одежду и быстро, не глядя в глаза, срезал ножом обвязку виток за витком.

Кончики пальцев закололо от восстанавливающегося кровообращения, и Деньята перекатился на бок, впился зубами в подушку, чтобы не взвыть. Его накрыло почти сразу же – блаженство пополам с болевыми ощущениями, где-то на подходе, кажется, маячил оргазм, но это было бы неприлично даже на фоне всего остального. Дав себе пару минут, чтобы прийти в чувство, Деньята встал на ноги. Сняв ленту с багрового от прилившей крови члена, он осторожно помял его в кулаке, молясь, чтобы ненароком не эякулировать; к счастью, после такого обращения организм был способен только на отток крови.

Идаки сидел на полу, обняв колени руками. Он выглядел потерянным. Деньята укрыл его плечи одеялом, и Идаки вздохнул.

– Я все испортил, и теперь ты будешь меня презирать.

– Кто я такой, чтобы сомневаться в правоте моего тэй-то? – сказал Деньята, коснувшись его щеки.

Идаки поднял на него взгляд, полный удивления и надежды. Одеяло соскользнуло с худого плеча, и Деньята поправил его, укутал тэй-то получше.

– Если ты еще когда-нибудь решишь повторить нечто подобное... Давай обойдемся без ленты. Я не хочу лишиться члена, он мне дорог, мы неразлучны с раннего детства.

Идаки улыбнулся и вытер глаза.



8. Поющие среди звезд

– Довольно однообразная мелодия, – сказал Деньята, потягиваясь, – что это за песня?

– Не знаю, о чем ты, – отозвался Идаки из ванной.

– Мелодия, которую ты напеваешь уже третий день. – Деньята поднялся с пола, свернул матрас в тугой рулон, сунул под койку, чтоб не мешался под ногами. Потом подумал – что если Идаки захочет... тогда... лучше ведь на матрасе?..

Он помотал головой. Не стоило думать об этом слишком много. Идаки не заговаривал о том, что случилось, и не предпринимал попыток это повторить. Их отношения вернулись в норму, и только одно беспокоило Деньяту: тэй-то отвергал его попытки помочь.

Идаки вернулся в каюту, натянул одежду поверх бондажа. Теперь, когда Деньята чуть ли не ежедневно получал свою дозу боли в заботливых руках тэй-то, кусачие маленькие шипы были ему не нужны. Терране считали бондаж дарга похожим на доспехи своих воинов древности; правда, вряд ли те надевали поверх своих доспехов пижаму с мультяшными ракетами. Идаки, несмотря на разъяснения, не улавливал разницы между видами терранской одежды и носил то, что доставляло ему меньше неудобств. Деньята не настаивал: в таком виде Идаки хотя бы вызывал у команды улыбку, а не страх.

– Тебе неудобно спать на полу, – Идаки виновато вздохнул. – Послушай, мы поместимся на койке оба, хватит жертвовать собой.

Деньята пожал плечами и послушно вытащил свернутый матрас.

– Ты мне так и не ответил.

– Это песня типи, – нехотя пояснил Идаки, – я вспомнил ее, ну... тогда.

Можно ли было считать, что он наконец заговорил о том, что между ними случилось?.. По крайней мере, он не стал делать вид, что этого не было.

– Усусбари держат на корабле живность? – хмыкнул Деньята.

– Да нет же, глупый. «Типи»-маяка. Когда корабль вышел из червоточины, усусбари сверились с ближайшими маяками, чтобы сориентироваться. У них был такой ответный сигнал.

Деньята задумался. Терране во всем полагались на зрение, традиционно их обмен информацией представлял собой изображение или текст – общепринятые символы. Усусбари гораздо чаще них использовали звук – возможно, потому что их органы слуха были развиты куда сильнее, чем у терран.

– Спой мне эту песенку еще раз, тэй-то, – попросил он, роясь в меню наручной консоли.

Идаки повел плечом, выражая свое недовольство, но все же напел коротенькую мелодию.

Одевшись и на ходу прихлебывая витаминный коктейль, Деньята вышел из каюты. Майлстоун, если верить корабельному треккеру, был в столовой, однако, войдя в помещение и оглядевшись, Деньята увидел только старпома.

– Кэп отошел отлить, – сообщил тот. – Присаживайся, Снежинка.

В другое время Деньята не упустил бы такого повода украсить физиономию Ледзински фингалом и обзавестись парочкой в ответ – рука у старпома была тяжелая; однако с тех пор, как на «Тисифоне» появился его персональный тэй-то, Деньята не видел смысла искать боли на стороне.

– Ты все не просыхаешь, Ледзински?

– Деньята... а впрочем, ладно. Каждый раз, когда я говорю «эй, называй меня просто Эдди», все почему-то заканчивается дракой.

Деньята усмехнулся.

– В моей культуре назвать кого-то по имени – значит пообещать ему боль, а я никогда не любил копить долги. Но теперь все иначе. Я больше не ищу драки... Эдди.

– Ну и славненько. Давай, дарга, выпьем за мир.

– У меня еще утро, – улыбнулся Деньята. – Терранский алкоголь притупляет мое восприятие действительности. Не говоря уж о том, что от него повышается болевой порог, а это мне совершенно ни к чему.

– А у меня вечер, – зевнул старпом, – я после дежурства, и мне надо расслабиться. Из дарга хреновые собутыльники, а кэп через час должен быть на мостике. Так вот и спиваются – в одиночестве! – он демонстративно отхлебнул из стакана что-то бурое и резко пахнущее. – Ты знаешь, что за последние тридцать секунд я узнал о тебе больше, чем до того за пять лет?

– Можешь считать это информационной взяткой. Мне нужен совет от кого-то, кто хорошо разбирается в... определенной сфере.

– Выкладывай.

Деньята откинулся на стуле, щелкнул пальцами по краю стакана, прочертил дорожку в конденсате. Неловкий разговор...

– Меня беспокоит Идаки. Он повредился рассудком от всего этого кошмара – я понимаю, что на твой взгляд мы вообще в принципе странные, но поверь мне: для дарга он ведет себя очень необычно. Наши отношения... скажем так, вышли далеко за рамки того, что считается нормальным и приличным.

Старпом опустил стакан.

– Вы что, трахнулись?

– Эдди. Когда ты так выражаешься, ир-тран зависает.

– Можно подумать, ты не знаешь этого слова, – хмыкнул Ледзински.

Деньята улыбнулся. Так сложилось исторически, что брань сыграла не последнюю роль в его взаимоотношениях с терранами. Изучение их языка началось с тех слов, которые Деньята знал на усусбарском, а у него был очень, очень специфический словарный запас.

– Мы... да, пожалуй, это можно и так назвать. Хотя к сексу это имело мало отношения. Мне кажется, это деструктивно.

– У вас не принято, ну, когда парни с парнями? – старпом изобразил в воздухе неопределенный жест, не выпуская стакана.

Деньята пожал плечами.

– У нас вообще не принято заниматься этим. Терране придают огромное значение сексу, насколько я могу судить. Дарга – нет. Мы испытываем ощущения, сравнимые с оргазмом, во время других практик, и то же относится к близости и доверию. Секс необходим для того, чтобы делать детей. Практически все остальное я узнал от терран. Что касается Идаки... его опыт в этой сфере куда больше моего, но, боюсь, несколько односторонний.

У Идаки не было за спиной семи лет с терранами, помешанными на сексе, думающими об этом каждые несколько минут. В его гостиничный номер не стучались незнакомые люди, предлагая себя просто потому, что он единственный дарга на планете и его знает весь мир. Ему не предлагали сниматься в порно, продать оттиск члена для производства секс-игрушек, не присылали в подарок нижнее белье с просьбой отправить обратно, поносив денек-другой. В его мусорном ведре не рылась в поисках использованного презерватива сумасшедшая фанатка, мечтающая забеременеть от инопланетянина. На него не нападали в темном переулке протерранистские борцы за чистоту расы, уверенные, что пришелец ни о чем другом не думает, кроме осеменения их женщин.

Идаки знал о сексе только то, чему его научили на корабле усусбари, а это был весьма своеобразный опыт, плохо ложившийся на те отношения, которые завязывались между ним и Деньятой.

– Послушай, я широко смотрю на вещи, но все ж вряд ли смогу провести тебе мастер-класс. Не потому, что ты дарга, но потому, что ты ж, блин, мужик. Я, извини, не по этой части. А так-то я б тебя, пожалуй, трахнул из коллекционного интереса... Потом вышел бы на пенсию после войны и забабахал книженцию с каким-нибудь громким названием, типа «В постели с дарга». А что, мне нравится эта мысль!

– Мне хватит и теории, Эдди, – фыркнул Деньята. – Я встречал в разных источниках одну и ту же мысль: секс не должен причинять боли, иначе это плохой секс. Это действительно так?

– С такими вопросами тебе впору в центр этот, как его, семейной психологии доктора Зойдберга, который везде рекламируют без остановки. Ты пойми: некоторые любят нежно и при свечах, а некоторые ломают кровати от усердия, тут нет одной нормы. Кому-то нравится грубо... Иногда не лишнее добавить перчинку.

– Я не против боли, Эдди, поверь мне. Но она должна быть не целью, а средством, и в ней нет ничего хорошего, если она оставляет человека страдающим и опустошенным.

Взгляд старпома выдавал непонимание. Деньята пошарил в карманах, достал складной нож и с щелчком выдвинул лезвие. Уткнул острый кончик себе в ладонь.

– Когда я нажимаю, мне больно. Но стоит убрать нож, и боль проходит, я испытываю приятное облегчение. Это нормально. Ненормально, когда избавление от боли не приносит радости. Когда оно только усиливает боль. Идаки... он словно нырнул, задержав дыхание, и гребет на глубину, но чем глубже, тем труднее оттуда вернуться. Я боюсь, что помогаю ему разрушить себя.

Из-за плеча высунулась рука и ловко выхватила нож из пальцев Деньяты.

– Я плохо реагирую на дарга с ножами в последнее время, – сказал Майлстоун, придвигая себе стул и усаживаясь. – Я вам помешал?

– Нет, что ты. Я как раз тебя искал. Послушай-ка...

Деньята нашел звуковой файл, сбросил капитану на консоль.

– Слава богу, а я уж подумал, ты и у него собрался просить совета по своей интимной жизни, – фыркнул Ледзински.

Капитан и бровью не повел, сосредоточась на файле. Голос Идаки напевал мелодию, мало похожую на песню.

– Что это?

– Он слышал это на корабле усусбари, когда тот только вышел из червоточины. Майлстоун, ты помнишь те сигналы, что мы ловили от маяков? Мы всегда считали, что это какие-то зашифрованные данные, но не могли их декодировать. Что, если сигнал, посылаемый маяком, – это простой набор звуков? Ведь была такая теория! Усусбари в равной степени полагаются на зрение и слух. И не зря же они называют маяки «типи», как зверьков, песней указывающих дорогу путникам в сказках!

Майлстоун проиграл файл еще раз, вслушиваясь.

– Если теория верна, то этот мотивчик может изменить ход войны...

– Погодите, помедленнее для тех, кто уже на отдыхе, – сказал Ледзински, многозначительно помахав стаканом.

– Мы предполагаем, что посылаемый маяком сигнал содержит некий код, относящийся к самому маяку, вроде серийного номера, – начал Майлстоун. – Маяки держатся на равном расстоянии друг друга, но при этом в пределах допустимой погрешности дрейфуют за счет солнечного ветра и прочих факторов. Вряд ли они отмечают некие фиксированные координаты – скорее всего, в системе навигации усусбари существует каталог с последовательностью самих маяков, делящих пространство на секторы. Допустим, корабль выходит из червоточины, – Майлстоун положил на стол нож и выхватил у старпома стакан, – а вот это – точка, в которую он направляется. Как ему узнать, в какую сторону лететь? По тому, возле какого маяка находится нужная точка... Он сверяется с каталогом, выясняет, какие маяки его окружают, и двигается как по карте, ориентируясь по ним.

Нож вильнул туда-сюда, изображая корабль, и спикировал в стакан, расплескав по столу янтарные брызги.

– Да я знаю это все, – отмахнулся Ледзински, недовольно извлекая вражеского лазутчика из алкоголя, – но как этот платиновый сингл Белоснежки-младшей может изменить ход войны? Даже если вы двое правы.

– Если мы правы, то у нас в руках ключ к обнаружению червоточины. Месяц назад маяк с этим звучанием был ближе всех к ней! Все, что нам нужно, – это найти его, и мы отыщем ее, Эдди, отыщем эту чертову дырку.

– Если, конечно, мы его не расхерачили за этот месяц, – сказал старпом и опустошил свой стакан в повисшей тишине.



9. Доброе утро

Проснувшись и первым делом просмотрев лог событий, капитан Майлстоун обнаружил, что корабль приблизился к очередному маяку. Больше об этом ничего не говорилось; это означало, что сигнал маяка либо не совпал, либо – Майлстоун проверил время сообщения – анализ еще в процессе.

В капитанском штабе Майлстоуна встретила кислая рожа старпома.

– Пятый маяк за неделю, – сказал тот, указывая себе в ухо. – В предыдущем кто-то из аналитиков слышит Моцарта, мне явно не хватает образования.

Ир-тран, спроектированный как персональный синхроный переводчик, с успехом функционировал в качестве беспроводного наушника. Производители последних держали это в секрете, предвидя крах индустрии, но на кораблях давно использовали вживленный ир-тран в связке с наручной консолью. Это было куда практичнее, чем прослушивание звуковых файлов средствами самого браслета, особенно в условиях ограниченного пространства.

Майлстоун устало швырнул себя в кресло рядом.

– Один из первых звучал точь-в-точь как «Янки-дудл».

– И ничего похожего на то, что запомнила мелкая Беляночка... Надеюсь, проблема не в отсутствии у дарга музыкального слуха.

Майлстоун задумчиво покачал головой.

– Мне все труднее избавиться от опасения, что мы уничтожили нужный маяк. За месяц их было немало... Долго еще?

– Анализ почти закончен, сейчас увидим.

Будто услышав его слова, консоль пискнула и выдала колонку цифр с красивой диаграммой. Майлстоун хотел было съязвить, что тяжелая графика явно является основной причиной затянутости анализа, но старпом вдруг изменился в лице.

– Кэп, это он! Чтоб мне сдохнуть, нашли!

– Сколько процентов совпадение?

– Девяносто семь. Ближе уже и быть не может, разве что мелкий дарга профессиональный вокалист...

Майлстоун щелкнул по комму. Деньята ответил не сразу и загнанным голосом.

– Я отправляю тебе звуковой файл, – сказал Майлстоун, подтянув поближе руку старпома и торопливым жестом скидывая себе на консоль сигнал последнего маяка. – Скажи Идаки, чтобы прослушал.

Связь молчала добрую минуту. Ледзински барабанил толстыми пальцами по колену.

– Кто бы мог подумать, что Деньята играет за другую команду. Ты знал?

– Ну я, в общем, догадывался, что на «Евразии» он ко мне ночью полуголый не стихи читать приперся.

– Деньята покушался на твою гетеросексуальность, кэп? Вот это номер!

Пискнул комм, и Майлстоун поспешно отозвался.

– Да, капитан, похоже, что это тот самый.

– Нашли все-таки! – Эдди хлопнул себя по бедрам, вскочил и пустился в пляс.

– Сядь, бесноватый! – расхохотался капитан. – Это только первый шаг, рано праздновать победу...

– Отправляй данные, – выпалил старпом, – если вдруг нас через час захватят или подобьют, Терра должна знать об этом прорыве.

Иногда Эдди начисто забывал о субординации. Майлстоун только улыбнулся: в такой момент это было простительно.

Он вызвал над настольной консолью голографическую проекцию карты.

– Мы в основном фокусировали свои усилия здесь, – сказал он, указывая на зону, отмеченную цветом, – поэтому уже давно ясно, что червоточина в другом секторе. Здесь тоже все обыскано вдоль и поперек... Вот тут начинается интересное. Тут много пробелов.

– А также много обломков наших кораблей. Там, видишь ли, постреливают!

– И неспроста! Понятно же, что червоточину охраняют. Тут и надо искать, а не под фонарем...

– Кэп, ты же не хочешь сунуться сюда без подкрепления?

– Эдди, послушай. Мы можем изменить ход войны. Остаться в истории как герои! Разве можно сидеть на заднице и ждать?

– Твое честолюбие нас вгонит в могилу, – буркнул старпом себе под нос.

Наручная консоль взвыла и замигала красным. Вражеский корабль! Оба метнулись на мостик.

– Зараза!!! – Ледзински едва не скрежетал зубами. – Это тот самый, от которого мы ушли, когда подобрали Белоснежку. Вот же упрямец! Небось весь флот на уши поставил после нашей прошлой встречи, думают, что у нас новое оружие...

– Спокойно, он еще далеко. Уйдем. Руссо, давай в гипер!

Штурман отозвался коротеньким «есть», не отрывая взгляда от консоли.

– Чертовы усусбари! Все, сел нам на хвост, теперь будет все время гонять, не отстанет...

«Тисифона» нырнула в гиперпространство, вышла и немедленно нырнула опять, запутывая преследователя. Штурман ввел новые координаты. «Спрута» не было видно – ему предстояло некоторое время анализировать следы и высчитывать направление второго прыжка. К тому времени, как он продолжит преследование, «Тисифона» собиралась быть где-нибудь далеко-далеко, желательно в другом секторе. Уйти от усусбари было нелегко – они отставали только на территориях, защищенных терранскими войсками, а таких с каждым годом становилось все меньше.

– Иногда я думаю – а если бы я тогда на «Евразии» пальнул? – сказал Майлстоун. – Не было бы Деньяты. Не было бы технологий дарга. Мы не умели бы сигать в гипер. Каждая стычка с усусбари заканчивалась бы полным разгромом одного из кораблей...

– Просрали б мы войну, интересно?

– Уж точно потруднее бы пришлось. Это один из повортных моментов, как если бы червоточину нашли и уничтожили...

– Твои бы слова – да протерранистам в уши. Как малые дети, наслушаются всяких имбецилов... История Терры ничему их не научила, ни-че-му.

Молоденький связист, сутулясь и глядя в пол, стыдливо одернул рукав, пряча татуировку. Майлстоун фыркнул и вернулся в штаб.



***

Деньята старался не думать слишком много о том, что происходило между ними. В этом не было вожделения. Идаки желал вполне определенной боли, и ему негде было получить ее, кроме как с ним. Не к терранам же идти с такими потребностями! Нет, терране бы, пожалуй, сумели дать ему желаемое – в их культуре подобные отношения были едва ли не нормой, но для них это было о другом.

Дарга нужна боль, а не секс.

В том, что между ними происходило, была боль и не было вожделения, ровно до того утра, когда Деньята, еще не проснувшись толком, прижался к теплому и нежному телу рядом и чужая ласковая рука направила его член. Растревоженный снами, более подходящими терранину, Деньята чувствовал жар в паху, жар изнутри, довольно редко сопровождавший случайные эрекции во время сессий с тэй-то. Он не стал бы обращать внимания на выходки своенравного тела, но Идаки, сам еще во власти сна, решил все за них обоих.

Это было странное удовольствие – без боли: просто сразу стало хорошо. Головка члена оказалась скользкой от предэякулята и вошла легко, словно ей было самое место в тайниках чужого тела. Идаки легонько повел бедрами, почти выпуская ее и снова возвращая внутрь, так плавно, будто ничего и не происходило вовсе. Не нужно было вбиваться в него, швырять тело вперед, сотрясая койку и втягивая воздух сквозь зубы, – только чуть подаваться навстречу, быть с ним, быть в нем, долго-долго и сладко-сладко.

– Тебе нравится? – прошептал он, гладя Идаки по щеке.

– Молчи.

Он едва не отозвался привычным «да, тэй-то», но передумал и уткнулся лицом в шею Идаки. Было что-то волшебное в том, какой бархатистой казалась его кожа, как проступали позвонки. Он хотел бы, чтобы это продолжалось вечно, но глубоко внутри будто распрямилась туго свернутая пружина, и Деньята кончил, вжимаясь бедрами в податливое тело.

Он еще отходил от яркого, головокружительного оргазма, когда Идаки отодвинулся, перекинул через Деньяту ноги и слез с койки.

– Куда ты?

– Хочу умыться.

– Подожди... Так неправильно. Ты не... Секс должен доставлять удовольствие обоим.

Напряженные плечи Идаки казались угловатыми, острыми, будто хотели защитить хозяина, обернувшись броней. Он застыл не оборачиваясь и проговорил едва слышно:

– Я не заслуживаю удовольствия, Киярран. Я выродок, которому самое место на четвереньках перед усусбари.

Деньята прикусил губу. Вот оно, наконец-то: Акарис Идаки-тэй-то готов впустить его под тот невероятный панцирь, что нарастил на своих чувствах.

– Не говори так.

Идаки обернулся, сделал несколько шажков обратно, к нему.

– Из всех, кто мог выжить, из миллиардов людей... Почему именно я? Почему не кто-то, чье существование было бы, по крайней мере, оправдано? Ты семь лет мстишь врагу за то, что сделали с нами. А я готов был терпеть все те унижения и побои, которые на меня обрушивали, лишь бы чувствовать в заднице крепкий усусбарский член.

– У тебя не было выбора, – он постарался, чтобы это прозвучало помягче.

Идаки неприятно, горько улыбнулся одними губами, наклонился к нему, потерся животом и грудью. Оседлал его бедра, прижимаясь всем телом.

– Каждый раз первый сразу же растягивает невероятно, и кажется, что это уже предел, что дальше уже невозможно. Но всегда оказывается, что возможно еще немало... Сила, зреющая внутри, ощущается точно так же. Как что-то в твоей оболочке, распирающее день за днем все сильнее. Я чувствовал ее в себе все это время, я мог бы разнести их проклятый корабль задолго до того, как увидел тебя на мониторах...

– Ты погиб бы.

– Так было бы даже лучше.

– Не для меня, Акарис.

– Если бы у меня была хоть крупица твоей храбрости, я сделал бы это. Разве у меня оставалась хоть одна достойная причина не умереть? Одни только недостойные... Космос такой холодный, а я... я слишком хочу жить. Не знаю только зачем.

– Послушай... Я долго думал о том, что случилось с нашим миром. Мне было некуда деваться, мой корабль дрейфовал на последних крупинках топлива. Я хотел закончить жизнь красивым боем, но мне попалась «Евразия», и я передумал. Я узнал, что чужаки воюют против усусбари, и решил пожить еще немного, помочь врагу своего врага. И это было лучшее из всего, что могло в то время случиться со мной. Я многому научился у этих людей.

Идаки отвел глаза, полные злых слез, выпрямил спину.

– Чего ты от меня хочешь?

– Терране делают это для удовольствия, – сказал Деньята, – а еще для выражения любви и привязанности, для того чтобы утвердить над другим свое превосходство, в качестве аргумента при переговорах, из боязни прекращения отношений, для подтверждения собственного статуса и самомнения, ради денег или известности. И для продолжения рода, но этот пункт – где-то в самом низу списка. Нет ничего плохого в том, чтобы хотеть секса, Акарис.

– Ни один дарга не стелился под врага, забывая обо всем, даже о боли! Киярран, я опозорил всю нашу расу!

– Нашей расы нет в живых, мальчик, очнись. Есть только ты и я, есть раса врагов и раса союзников, которая нас приютила. И нам не помешало бы сменить мировоззрение, раз мы живем среди них!

«Иначе может прийти день, когда врагами станем мы», – продолжил Деньята мысленно, но вслух говорить не стал. Идаки лег рядом с ним, прижался к боку. Провел пальцами по выпуклому узору шрамов. Потом больно щипнул за сосок:

– Не называй меня «мальчик», понял?!

– Да, тэй-то, – послушно отозвался Деньята, и все вернулось в привычную колею.

Можно было думать по-террански, не переставая быть дарга. Он знал это как никто другой.

Пора было вставать. Деньята потянулся, проверил консоль. Нахмурился.

– Что? – встревоженно спросил Идаки.

– Пока мы спали, корабль чуть не сцепился со «спрутом». Но обошлось, ушли. Видимо, издалека засекли, даже боевую тревогу не включали.

– Я живу в страхе, – сказал Идаки тихо. – Каждое утро, едва проснувшись, я думаю – что, если сегодня корабль захватят? Что, если я снова окажусь в плену? Теперь, когда все позади, я не понимаю, как сумел это выдержать. Мне хочется вскочить и убежать, спрятаться, но бежать некуда.

Деньята высвободил руку, обнял его. Поцеловал в макушку, в лоб, в висок.

– Потерпи еще немного, Акарис. Скоро закончится эта миссия, и корабль вернется на Терру. Там ты будешь в безопасности.

– Те, кто всю войну отсиживался на Дарге, тоже думали, что им ничего не грозит, – горько усмехнулся Идаки.

– Посмотри на меня. Пожалуйста, тэй-то. Я не позволю усусбари убить еще одну звезду. Ты мне веришь?

Идаки вздохнул, опустил голову ему на плечо.

– Что ты можешь, Киярран? Что ты можешь один...

– Ради тебя я могу все, – сказал Деньята серьезно.

Он думал об этом разговоре весь день. Во время брифинга в голове звучали горькие слова Идаки, и голос капитана Майлстоуна раздражал, как назойливая муха.

– Где ты витаешь? – спросил тот, когда они остались наедине.

Деньята встал. Решение оформилось у него в голове, как будто ждало этого вопроса.

– Капитан Майлстоун, я предоставляю себя в распоряжение терранского минобороны в качестве оружия. Я добровольно иду на это, отдавая себе отчет в том, что меня ожидает. Мое единственное условие – безопасность Акарис Идаки тэй-то.

Ошеломленный капитан едва не разинул рот.

– Ты в своем уме? Всего несколько дней назад ты просил меня молчать о ваших... особенностях.

– Я предпочел бы избежать этого, но я должен стать сильным. Для него. Я должен защитить его, капитан, но ни Акарис, ни я сам не в состоянии причинить мне достаточно боли. У тэй-то есть моральные ограничители, он остановится, когда я начну об этом умолять. Он не сможет зайти за эту грань.

– Ты же понимаешь, что это значит? Что сделают с тобой...

– Я знаю.



10. Это конец

Это случилось внезапно и без малейших изменений в показаниях аппаратуры. В чернильной глубине космоса мелькнул разрез. Показался – и исчез; не искать – не заметишь.

– Ты видел? – Деньята аж подскочил, встал к экранам вплотную.

Майлстоун почувствовал, как екнуло сердце. Он велел сдать назад, и «Тисифона» медленно попятилась, ни на сантиметр не отклоняясь от пройденного маршрута. Майлстоун вгрызался взглядом в черноту на мониторах – и загадочное явление не разочаровало, снова показало сизое нутро. От волнения взмокли ладони; он повернул корабль к аномалии, уже зная, что нашел.

Он подумал – если они вернутся с этой миссии живыми, однажды ведь какой-нибудь репортер спросит у него, что происходило вокруг за секунду до того, как изменился ход войны. И ведь придется говорить, что было смертельно скучно, штурман мечтал вслух о тарелке настоящей жареной картошки с кетчупом, а сам Майлстоун поскребывал щетину на подбородке и думал, что пора побриться. И в этот совершенно ничем не примечательный момент случилось то, чего Терра ждала семь лет: нашлась злополучная червоточина.

Прошло не больше получаса, и она развернулась по всем мониторам, выпрыгнула навстречу из ниоткуда. Не зря ее звали аномалией – ничего естественного не было в этой воронке, видной издали только под определенным углом. Она, должно быть, была смертельной ловушкой для кораблей, влетавших в нее с тыльной стороны, – они даже не знали, что их погубило, когда страшная пасть разверзалась за спиной, а притяжение было слишком сильным, чтобы с ним бороться. Майлстоун подумал, что немало, должно быть, потерянных кораблей, приписанных усусбари в этом секторе, были на деле разорваны в клочки этой чудовищной дырой.

Запыхавшийся Эдди шумно дышал за плечом: это была не его смена, но неугомонный старпом не мог усидеть на месте, когда на мостике делалась история. Всклокоченный, с помятым лицом, он явно спал, когда новость облетела все наручные консоли.

– Это противоречит всем законам физики, – сказал он, качая головой.

– На то она и аномалия... Но у этого есть свои преимущества.

– И какие же?

– Аномалии нестабильны. Как мыльные пузыри. Потыкаешь в нее палочкой, а она возьмет и схлопнется.

Ледзински с сомнением оглядел гигантскую воронку.

– Нам понадобится большая палочка...

– Если бы у нас была огневая мощь «Евразии»! Мы уничтожили бы эту проклятую дыру прямо сейчас...

– Черт! У нас проблемы...

Майлстоун обернулся к боковым мониторам и почувствовал, как встали дыбом волоски на затылке. Огромный «спрут» разворачивался для нападения. Выследил!

– Из гипера вылез, скотина. Боевая тревога!

Убегать было поздно. Вражеский корабль подкрался слишком близко, в момент прыжка он разнес бы «Тисифону» на атомы. Разве что обмануть удалось бы, вильнуть в сторону, да только проклятая дырка не оставляла большой свободы для маневров – того и гляди, попадешь в зону притяжения. К тому же теперь, когда терране нашли червоточину, игры в кошки-мышки закончились.

Ледзински схватил его за плечо, прошипел в ухо:

– Кэп, погибнем ни за что и Терра не узнает. Мы должны сообщить адмиралу, где эта чертова воронка, пока нас не разнесло на молекулы.

– Нет времени, – Майлстоун вырвал руку из цепких пальцев старпома. – Или связь, или щиты, а без щитов мы как мишени в тире.

– Что со щитами, что без них, мы все равно сдохнем. «Спрута» нам не убить. Послушай меня, кэп. Лучше быть мертвым героем, чем мертвым никем, пропавшим без вести.

Майлстоун стиснул зубы. Старпом давил на больное.

– Юлдус, дай мне адмирала, – решился он. – Тисифона, боевая готовность! Держитесь, придется повилять...

Связистка выверенными, скупыми движениями пухлых рук открыла канал связи, и тут же корабль ощутимо тряхнуло.

– Помял, зараза! – прорычал старпом, вонзая взгляд в схему корабля с диаграммами целостности.

Лицо адмирала на мониторе выглядело так, будто его пропустили через десяток художественных фильтров. Раскрашенное во все цвета спектра, пикселизованное, оно было неузнаваемым из-за сбоев в системе.

– Майлстоун! В чем дело? Какого черта у вас там происходит? – искаженный голос не утратил своей властности.

– Нарвались на спрута. Мы нашли червоточину! Координаты проходят?

– Что? Что ты говоришь? Ты пропадаешь!

– Мы у червоточины!

«Тисифону» снова тряхнуло, да так, что на пару секунд отказала искусственная гравитация и всех дернуло вверх, а затем швырнуло на пол.

– Еще один такой удар, и мы лопнем, как забродивший арбуз, – пробормотал кто-то из офицеров, и Майлстоун гаркнул в сердцах:

– Тисифона, щиты на полную!

Связь окончательно разорвалась. Следующее попадание не причинило кораблю особого вреда – пришлось на защиту. Ледзински озабоченно следил за диаграммами.

– Долго мы не продержимся. Щиты сядут, и тогда нам не хватит энергии даже для того, чтобы прыгнуть в гипер, а тем более драться. Надо драпать, кэп.

– Если мы уйдем, ничего не сделав с червоточиной, в следующий раз здесь будет вся армада. Они знают, что мы знаем. Больше нас не подпустят даже близко к этому сектору.

– Терра направит весь космофлот.

– И усусбари ответят тем же. Порубят друг друга в капусту! Нет уж, пусть лучше погибнет один корабль, чем тысячи... Тисифона, орудия к бою! На нас лежит ответственность за будущее всей планеты! Зафигачим самую здоровую торпеду в горло этой космической аномалии! Огонь!

Команда затаила дыхание, глядя, как космическая боеголовка ныряет в разноцветное нутро червоточины. Взрыв закрутил в спираль газовые облака внутри аномалии, радужный огонь метнулся к открытому космосу и исчез на границе с вакуумом, будто натолкнувшись на невидимую стену; взрывная волна помчалась дальше, и штурман резко увел корабль в сторону, смягчая удар. «Спрут» усусбари оказался не так проворен, но с запозданием вывернулся, потеряв половину «щупалец» и спасаясь от гибели только мощью своих щитов.

– Твою мать! – взревел Ледзински. – Держится, зараза!

Червоточина, сверкая молниями из глубины, держалась на месте. Чтобы дистабилизировать ее, нужно было что-то гораздо мощнее.

– Руссо, в чем дело? – спросил Майлстоун вполголоса, обернувшись к штурману: тот был белее дарга.

– Нас затягивает...

– И не нас одних! – оскалился Ледзински.

«Спрут» дергался, будто в конвульсиях, и нехотя полз к червоточине.

– У него на той стороне – родная империя, а у нас...

– Не доберется он до дома, – отрезал Майлстоун. – В червоточине ему придется опустить щиты и вырубить двигатели, или его раздерет на части.

– Нам тоже придется, кэп.

Майлстоун кивнул.

– Что ж, поглядим, кто первый дрогнет.

Штурман направил корабль к краю, стараясь входить в червоточину по касательной; с краев тянуло не так сильно, и «Тисифона» выиграла несколько драгоценых минут. Зияющее нутро червоточины разверзлось на экранах. В ней была какая-то зловещая красота: так может быть красива опухоль или смертельная рана.

«Тисифона» дрожала в агонии. Сопротивляющийся «спрут» затянуло чуть глубже нее, но он все еще держал щиты. На мониторах было видно, как его дергает, обрывая клочья обшивки в тех местах, где корабль был поврежден. Майлстоуну не нужно было даже смотреть на диаграммы, чтобы понять, что то же происходит и с его кораблем.

– Отключить все, кроме щитов.

– Капитан, нас раздерет на куски. Надо вырубать двигатели!

– Еще нет, – голос Майлстоуна был спокоен, противореча гримасам ярости.

Это была битва нервов и отчаянности. Один выстрел добил бы любой из кораблей, но кто первым не выдержит, сбросит щиты? Майлстоун обладал стальными нервами, но командир усусбари был достойным противником.

– Этот космос слишком тесен для нас двоих, – прошептал Майлстоун и едва удержался на ногах – корабль дергался, словно в припадке. Многотонная махина для червоточины была игрушкой.

«Спрут» завертелся на одном месте, соря клочьями «щупалец», и не выдержал: сбросил щиты.

– Огонь! – заорал Майлстоун и метнулся к штурману: – Руссо, в гипер, нас вынесет взрывной волной...

Вся огневая мощь «Тисифоны» устремилась к вражескому кораблю в одном сокрушительном ударе. «Спрут» рассыпался на мелкие кусочки. В короткой вспышке сгорел кислород, вырвавшийся изнутри корабля, и пламя, меняя цвет, переметнулось на облака горючих газов. Медленно, словно нехотя, к «Тисифоне» двинулся сам ад.

– Прыжок!!!

Двигатели взвыли, мониторы вырубились окончательно. Свет заморгал, как стробоскоп, и погас.

– Служить с вами было честью, капитан, – проговорила невозмутимая Юлдус и забормотала шахаду.

Взрывная волна обрушилась на «Тисифону», едва не разнося ее на части, – и вырвала из пасти червоточины. Корабль швырнуло в открытый космос, будто камень из пращи.

И все стихло.

В темноте было не разобрать, где верх, где низ: одна сплошная пустота. Искусственная гравитация отказала, и в первое мгновение команду охватил ужас: разбились!

Но вокруг был воздух. Кто-то застонал, и хриплый голос старпома пробормотал:

– Живы, что ли?..

Надсадно загудело где-то в сердце корабля, и без всякого предупреждения заработала искусственная гравитация. Грохот тел, стоны и ругань донеслись со всех сторон. Мигнул синий аварийный свет от панелей пола, непростительно запоздав, и Майлстоун отстраненно подумал, что это баг и надо сообщить конструкторам. Мысль эта была такой нелепой, неуместной, что помогла ему прийти в себя.

– Где мы?

Руссо, кряхтя, подтянулся на консоли, пошарил руками в темноте.

– Не знаю, капитан. Придется подождать, пока система восстановится.

– Как слепые котята в коробке!

Он с трудом встал на ноги, отряхнулся. Без особой надежды щелкнул по комму, и слабые голоса неожиданно ответили, рапортуя о повреждениях в других частях корабля. Откуда-то из грузового отсека сообщили, что работают консоли, и Майлстоун велел оглядеться: неизвестно, куда «Тисифону» занесло, и нет ли поблизости вражеских кораблей.

– Героический рейдер «Тисифона», единолично справившийся с усусбарским «спрутом», находится далеко от дома, – прокряхтел штурман, считывая присланные координаты с наручной консоли. – Нам оторвало сопла, левый борт – всмятку, но есть и хорошие новости – врагов вокруг не наблюдается. Пока.

На консоль сыпались рапорты о травмах, зажигаясь красными точками на плане, затем о медицинской помощи: доктор Хризалис методично спасала людей. Красные точки одна за другой меняли цвет.

– Мы понесли относительно небольшие потери, – сказала доктор в ухе, обойдя все жилые зоны корабля. У Майлстоуна немного отлегло от сердца, когда он глянул на цифры.

– Вероятность того, что этот сумасшедший план сработает, была, наверное, один к миллиону, – хмыкнул Ледзински, потирая рассеченную бровь.

– Я в юности увлекался серфингом, – капитан рассыпался в нервном смехе. Теперь, когда опасность миновала, его железная хватка на собственном самообладании таяла на глазах, запоздалая паника овладела им.

– Тебе надо выпить.

В полумраке, едва разгоняемом аварийным светом, Ледзински извлек из-за пазухи фляжку и протянул капитану.

– Это что, мой французский коньяк? – возмутился Майлстоун, отхлебнув.

– А ты думал, я его весь техникам оставлю?

– Только ты мог предвидеть, что мы окажемся в тылу врага без света, оружия и возможности двигаться. Как тут не напиться?..



Эпилог

На четвертый день заработала внешняя связь. Деньята был на мостике, когда раздалась чуть охрипшая трель сигнала, на ходу выправляясь. Лицо адмирала появилось на всех обзорных мониторах, перекошенное и расцвеченное, но «Тисифона» тут же, словно спохватившись, откалибровала изображение и сняла с лишних экранов.

– Майлстоун! Где ты шляешься, черт тебя побери? Объясни мне, что должно быть в том месте, откуда ты отправлял свои координаты?

– Червоточина, адмирал! Мы нашли ее! – Майлстоун улыбался: похоже, он был рад адмиралу больше, чем находке. Немудрено – после четырех дней тишины в эфире! Мало кто на «Тисифоне» все еще верил, что вернется домой.

– Ты в этом абсолютно уверен?.. Боевой крейсер «Джибути» под командованием Эштона был отправлен в эту точку и ничего не обнаружил, – сказал адмирал как-то растерянно.

– Как это не обнаружил?..

Деньята почувствовал невероятную легкость во всем теле, будто отрубило гравитацию. Судя по лицам, что-то подобное испытали все, кто слышал эти слова.

– Адмирал... Мы взорвали «спрута» в червоточине, внутри... Если «Джибути» ничего не находит, то это может означать лишь одно...

– Она схлопнулась, – с трудом выговорил адмирал.

– Схлопнулась, – повторил Майлстоун моментально севшим голосом, будто тот был одним из сигналов глючащей «Тисифоны».

– Майлстоун, чертов сукин сын, ты что, выиграл нам войну?!

Он видел, как адмирал вскочил из-за стола и метнулся за край кадра, а потом все на мостике кричали, хлопали друг друга по плечам – то, что обычно делают терране, когда у них праздник. Деньята улыбнулся. Невозможно было оставаться в стороне – пусть война еще не закончена, но то, что они сделали, предрешило ее исход.

Деньята покинул мостик – стоило обрадовать Идаки. Однако едва за его спиной закрылись створки из сияющего белого пластика, в коридор вышел Майлстоун.

– Без тебя мы не справились бы, дарга, – сказал он, подходя поближе. – Я страшно рад, что не подстрелил тебя тогда.

– Ты кинул адмирала, чтобы поблагодарить меня?..

– Адмирал кинул меня, он созывает срочное заседание Мирового Правительства. Послушай, Деньята... Со всем этим дурдомом я все еще не отправил рапорт. Я имею в виду, если ты передумал... Я мог бы написать, что Идаки тогда, на «спруте», сумел активировать какую-нибудь систему самоуничтожения. На мостике было не так много народу, они дали подписку о неразглашении. Никому не обязательно знать, что там произошло на самом деле. Мы перебьем усусбари и без супероружия.

Невыносимая тяжесть принятого решения свалилась с плеч. Деньята обнял его, они соприкоснулись лбами – со стороны, должно быть, это выглядело довольно двусмысленно.

– Снова спасаешь мне жизнь, Марк. Ты хороший друг.

– Если бы это было кино, мы бы сейчас целовались взасос на фоне фейерверков.

– У тебя дома жена и двое детей...

– А у тебя в каюте доминатрикс с ангельским личиком, я помню. И я страшно рад за тебя. Не придется больше переживать, что я разбил тебе сердце.

Деньята добродушно фыркнул и направился в каюту.

...Громадный боевой крейсер «Джибути» подобрал их несколько часов спустя. Раскрыв грузовой отсек, он медленно надвигался, словно чудовищный кит, пока «Тисифона» не оказалась в его безопасных недрах. Майлстоуна пригласили на мостик; по пути туда шеренги солдат, выстроившихся вдоль стен, отдавали ему честь. Майлстоун смахнул слезы. Он сказал бы, что это был лучший момент его жизни, но впереди маячил сияющий зал во дворце Мирового Правительства и непривычная тяжесть на груди парадной формы. Капитан Майлстоун и его «Тисифона» отныне и навеки часть истории.

Дело не в том, что для двух капитанов Майлстоунов не было места в космофлоте. Просто вот здесь и сейчас – это могла быть Иза на его месте...

Эдди Ледзински пил коньяк, закинув ноги на консоль, и наблюдал за этим парадом на мониторах.

– Нам еще немало придется повоевать, – вздохнул Деньята, – рановато вы праздновать начали.

– С одной стороны, ты прав, Снежинка. В этой части космоса осталось предостаточно вражеских кораблей, чтобы еще долго отравлять нам жизнь. Но с другой стороны – они отрезаны от своих корней. У них больше нет дома, им некуда возвращаться. Кто-кто, а уж ты-то точно должен оценить...

– Как у вас говорят? Кармическая справедливость? Что ж, за это даже я готов выпить, – Ледзински без лишних слов передал ему бутылку, и Деньята осторожно отхлебнул, помня об отвратительных вкусовых качествах терранских напитков. – Вот уж в чем мы с вами похожи... Любите вы делать себе больно!

– Больно будет только утром, – хмыкнул старпом, прикладываясь к бутылке.

Прохладная ладонь коснулась плеча Деньяты.

– Ты закончил свои дела?

Он обернулся. Идаки смотрел лукаво, будто светился изнутри, но не улыбался, сохраняя вид сурового тэй-то.

– Да, – ответил Деньята. – Хочешь погулять по «Джибути»?

– Чуть позже. Сейчас мы пойдем в каюту. Ты снимешь одежду, умоешься и встанешь на колени, оперевшись локтями на койку. Я высеку тебя плеткой, которую доделал еще позавчера. Это будет долго и больно. Ты будешь кричать для меня, сначала сдерживаясь, чтобы не услышали терране, потом – позабыв обо всем. Я подарю тебе чистое, яркое элке. Затем ты встанешь с колен и мы займемся любовью. Я разрешу тебе быть нежным и ласкать меня, как ты научился на Терре, и ты сделаешь нам обоим хорошо. Тебе все понятно?

Деньята опустил взгляд, чувствуя, как забилось быстрее сердце. И, не в силах сдержать счастливую улыбку, ответил:

– Да, тэй-то.

За их спинами мучительно кашлял Эдди Ледзински, поперхнувшийся коньяком.


16 сентября 2013 – 3 февраля 2014