Just another true love story

???????????????? ?? ????????? ?????????????????? ???????? ??????????. ???? ??? ??? ?? ??????????? 18, ?????????? ???????? ????.


Посвящается всем тем, кто верит в счастье.


Настоящее

- Вик...

Такой тихий-тихий шепот, будто шелест, будто и не слово вовсе – но я слышу, ведь его губы так близко. Жду, что он скажет – но он молчит, только быстро дышит и вздрагивает, а я вожу кончиком языка по его чувствительному ушку, ловлю губами мягкую мочку, и горячее тело в моих объятьях жжется сквозь рубашку. Я отрываюсь на миг – заглянуть в его лицо: зажмуренные глаза, раскрасневшиеся щеки... А он подается ближе, чтобы вернуть удовольствие моих губ, и снова тихонько шепчет –

- Вик...

Из него ведь слова не вытянешь, когда он такой. Спрашиваю, не отрываясь от ласки:

- Что, солнышко?

- Прикуси... – еще тише, будто дыхание...

Это только в порно – буйные вопли, стоны и крики: "Да, да, о, пожалуйста, поцелуй меня везде, да, о господи, я хочу тебя, возьми меня быстрее сильнее глубже о да, да, да!!!" – и одновременные оргазмы, сравнимые мощью с девятым валом... А наяву мы только молчим и ужасно боимся выдать свои желания, будто в удовольствии есть что-то постыдное, из-за чего потом не сможешь смотреть в глаза партнеру...

Я осторожно сжимаю зубами алеющее ушко, и Джекки – такого точно не увидишь ни в одном фильме! – тихонько мурлычет, выгибает спинку, прижимается ко мне еще ближе...

- Я, наверное, сошел с ума, - говорит Джекки слабым голосом, но уже не шепотом, от которого у меня бегут мурашки вниз по позвоночнику. Он, кажется, хочет сказать что-то еще, но вместо этого целует меня в губы. Сладкий... Всегда такой сладкий... Такой горячий... Такой дразнящий...

Ладони Джекки мягко, но настойчиво толкают мои плечи, и вот я уже лежу, а он целует меня, и кружится голова... И хочется еще, еще, никогда не останавливаться, но тело уже требует больше, много больше, и дрожащие от собственной смелости руки Джекки залезают под рубашку, а у меня вырывается невольный стон... Его дыхание на шее – так щекотно, что по всему телу пробегает дрожь... Становится жарко и тесно в одежде, и Джекки неловко расстегивает на мне джинсы...

- Витя, обними меня, крепко-крепко!..

И я обнимаю...



Прошлое

Боже мой... А ведь когда-то его не было в моей жизни. Не было улыбчивых ласковых губ, озорных глаз, ямочек на щеках, не было горячей, солоноватой кожи с уникальным ароматом, имя которому – Джекки; не было – куда уж! – сладких стонов в подушку... Сейчас в это верится с трудом, а ведь позади – годы и годы одиночества... Начиная со школы, когда я в один прекрасный день просто понял, что... ну, не сам понял, конечно, объяснили, мир не без добрых людей... Первый опыт вспоминать не хочется, уж больно грустно все закончилось. Но – черт побери, Леха, ты же сам был виноват, никто другой!

Универ. Девушка, Кристина. Мама была рада – ребенок наконец-то не один, не сидит по вечерам у себя в комнате, будто дуясь на весь мир... Пустота в сердце, хотя иногда казалось – люблю, черт побери, люблю!!! Чего бы не любить – Кристи прекрасная девчонка, добрая, красивая, умная... Но – бесслезное прощание, и опять – я даже удивился, насколько мало значило ее присутствие – опять все та же пустота.

Работа. Набитый битком трамвай дважды в день, рутина, осень, зима, весна. Лето в Прибалтике, мамина родня, мягкий акцент. Осень... Продуваемый всеми ветрами Питер, рутина, трамвай дважды в день.

Битком набитый.

Аллилуя.



Пустота – вроде моего домашнего животного. Живет где-то в районе сердца. Кормлю страданиями от одиночества, убираю за ней слезы с ресниц. Порода какая? Что-то вроде Феникса. Когда у меня кто-то появляется, временно дохнет, но очень скоро возвращается и ехидничает. Чтоб ей провалиться, или мне, честное слово.



...Первый опыт? Изнасилование.

Нет, ну, конечно, это сильно сказано. Никто меня за руки не держал и на пол не валил, не бил, не унижал и не рвал одежду. Просто сказали – или ты, или твоя девчонка. Выбирай.

А нам с Ленкой по четырнадцать было, практически нецелованные девственники...

Я этих парней знал, их в нашем дворе все знали. Банда на мотоциклах... Ивашка, Юрка-Шакал, Илья-Сильвер и Босс...

Леха...

Вообще-то – мне потом Юрка сказал – они пошутить хотели. Напугать меня: раздеть, ну там – шлепнуть по заднице... А я совершенно неожиданно для них – да и для себя тоже – согласился на все, не испугался, не разревелся. И как-то само собой получилось, что шутка зашла слишком далеко...

Всем им было по девятнадцать, у Босса уже отсидка за кражу. Во дворе на "банду" закрывали глаза: в общем-то ребята никого не беспокоили, разве что по ночам иногда ревели двигатели. Даже немножко радовались: какая-никакая, а все равно крыша.

А я был обыкновенный школьник, дружил с девочкой, ходил с ней в кино и иногда мы целовались в подъезде. И жизнь у меня была вполне обычная: порнуха в Интернете, легенды и байки одноклассников шепотом под смущенный смех, попытки курить и прочие радости детства. И ни о какой голубизне даже мыслей не было.

Однажды мы с Ленкой возвращались из кино и в темном дворе нас окружила "банда". Затащили в подвал, где в небольшой ячейке за дверью уютно горела лампа с абажуром. Я отчаянно испугался за Ленку, хотя совершенно не верил, что может случиться что-то плохое, просто она была впечатлительной и нервной... И я просил, чтобы ее не трогали, Босс сказал – или она, или ты, я ответил – все что угодно, только ее отпустите... Отпустили. Через пятнадцать минут затрезвонил мобильный: Ленка подняла на уши мою маму... Спокойным голосом я сказал, что все в порядке и никто меня насиловать не собирается, что Ленка, как всегда, все перепутала и ребята просто неудачно пошутили, а сейчас мы немножко выпили и через часик я вернусь домой... А тем временем Илья гладил мою голую спину, с осторожностью, обычно несвойственной насильникам...

Час спустя я действительно вернулся домой – точнее, Юрка донес на руках и прислонил к стенке... Разве что из ушей не капало, прости господи. Так я стал голубым...

А мама меня ждала, бледная, курила в форточку. Она все поняла по моему измученному виду и ничего не сказала, когда назавтра я не пошел в школу. Только, кажется, плакала всю ночь...

Юрка несколько раз приходил навестить: "не смертельно мы тебя заездили, герой-любовник?" В первый раз мама его отхлестала по щекам, но впустила... А я мечтал, что придет Леха, мой Леха, и обнимет не грубо, как тогда, а нежно... Но Леха не пришел.

Как ни странно, осознание того факта, что я по уши влюблен в парня, не перевернуло мой мир. Я свыкся с этим еще раньше, чем перестала болеть задница. Это все моя мама, воспитавшая меня в духе толерантного отношения к секс-меньшинствам.

Вот Джекки, он долго прятался от себя...

Мы расстались с Ленкой: здесь мне капитально повезло, она с семьей переехала не то в Норвегию, не то в Финляндию. Больше девчонок я в школе не заводил, мне никто не был нужен, только один человек, который на год сел за очередную кражу... Я очень страдал, тосковал по Лехе, а Леха был натуралом.

Год прошел, а любовь – нет. Мы встретились снова: я повзрослел, он казался более угрюмым; мои чувства мало волновали его, но развлечения ради он держал меня при себе, и иногда я был вполне счастлив. Теперь банда ввязалась в торговлю дурью, Юрка мрачнел с каждым днем и молился каждый вечер – кажется, единственный из них, кто понимал, чем это грозит; как он и боялся – однажды они чем-то не угодили более крутым ребятам, и Леху нашли в подворотне с ножом под ребрами.

У меня были слезы, шок, истерики, исповедь маме. Казалось, мир лишился чего-то светлого, и больше никогда я не смогу смеяться.

Моя первая в жизни любовь началась с изнасилования и закончилась убийством... Романтично, не правда ли?..



- Вик...

Мои пальцы скользят по шелковистой коже, ласкают, доводят до мурашек и сладкого томления в животе. Какое, черт возьми, красивое тело... Совершенно обнаженное, полностью в моей власти, ждущее меня, ждущее моей любви...

Но что-то не так, что-то неправильно в наших отношениях, что-то без названия...

- Ви-ик...

Призывный голос во тьме, только мертвый устоял бы. Или я...

Не люблю – в темноте.

Я ведь могу быть сильным, если захочу. Только не хочется таким быть всегда... Иногда в эротических снах видится подвал и Леха, и тогда вспоминается ощущение беззащитности. Быть в чьей-то власти – страшно и сладко.

Леха... Неужели этот яд всю жизнь будет течь в моей крови?! Ведь столько лет прошло... Леха, Лешенька, покойся с миром, позволь мне тебя забыть...

Мои губы ласкают чувствительные коленки, с маленьким шрамиком – падение с велосипеда в далеком детстве.

- Вик, может, ты разденешься?

Нехотя подчиняюсь: настроение давно пропало. Ласковая ладошка скользит ко мне между ног, гладит, ритмично двигается... озадаченно уходит.

- Что с тобой? Я что-то делаю не так?

- Прости.

В темноте мне проще совладать с собой: я понимаю, что давно должен был все рассказать, но не мог... А надо. И сейчас.

Тщательно обдумываю, как именно это сказать, но ничего путного не приходит в голову. Будь что будет... Набираю полную грудь воздуха.

- Знаешь, я...

Не могу.

Можешь.

Теплая рука обнимает за плечи: уже по-дружески, без чувственности. Спасибо... Ты настоящий друг.

- Я думал, это все блажь, подростковые глупости... И все давно забылось... А теперь понимаю, что нет.

Я долго не могу собраться с духом, а черный силуэт рядом молчит, будто теплый сгусток тьмы. Поймет? Простит?

А, черт возьми, лучше, чем продолжать мучать друг друга.

- Кристи, я голубой.

Рука на моем плече вздрогнула.

- Голубой?..

Киваю.

- Ты... понял это, пока меня целовал?..

- Прости. Я пытался... Я очень хотел, чтобы у нас все было хорошо.

Тишина. Будто темнота поглотила все звуки. Бедная Кристина неподвижно сидит на кровати, съежившись, будто вдруг застыдившись своей наготы.

- Уходи.

Я одеваюсь и тихо ухожу, и долго-долго иду, один во всем городе, фонари провожают меня сочувственными взглядами, и я осознаю, что в зиме есть своя прелесть: по крайней мере, не разведены мосты...

Утром на лекциях Кристина задумчива, рассеяна, но ведет себя так, будто ничего не было. Только на прощание больше не целует меня.

Не то друзья, не то чуть больше... Неделя, вторая...

Потом у нее появляется парень. Настоящий парень, не то что...

Кристи иногда звонит. Рассказывает о себе, несмело интересуется – а у тебя кто-нибудь есть, Вик? И ей так неуютно, что этот кто-нибудь – парень, что она вздыхает с облегчением, когда я говорю – у меня все по-старому...

Моего секрета так никто и не узнал.



И было еще много недель пустоты. Как ни странно – Леху я все же начал забывать, и во сне больше не видел качающуюся лампу под абажуром... Время лечит, но только одно оставалось неизменным: мне никто не был нужен. Вокруг не было ни одного человека, к которому бы я потянулся, и дело вовсе не в том, что этот человек должен был быть парнем. Не в моей гомосексуальности дело было, а в самом человеке...

Я не заводил знакомств, не ходил в гей-клубы: туда идут за пониманием или за развлечениями. Развлекаться меня не тянуло, а понимание имелось дома. Когда мы разошлись с Кристинкой, мама сказала:

- Вик, не грусти. Ты обязательно найдешь девушку, которая создана для тебя, главное – не сдаваться и искать. Все будет хорошо, таков закон вселенной.

Она, по-моему, догадывалась, что меня гложет. Про ту историю с Лехой она все знала, гораздо больше, чем я рассказывал. Отсутствие порицания – уже своего рода одобрение.

Прошло десять лет с того дня, что изменил мой мир. Я жил, ждал. Мама почти не изменилась... Я же вырос. Работа, зарплата, выходные, отпуск... в Прибалтике... Осень, зима, весна...

Пока однажды не случилось что-то из ряду вон, и имя этому чему-то было Женя.



Настоящее

- Вик...

Дыхание в шею.

- Вик...

Боже, как меня это заводит.

- Ммм... Витя...

Спокойно...

Чш-ш-шчерт, котенок, не делай так... Пожалуйста... Уу!.. Вот именно так...

Спокойно, Вик, не сходи с ума, не так быстро, держи себя в руках, ты уже не мальчишка, стыдно так не контролировать свое тело, терпи, досчитай до двадцати...

Розовый язычок облизывает губы. О черт!.. До десяти, Вик... Ну хоть до трех...

- Ви-и-ик!!!

...А когда выравнивается дыхание и мы утомленно валяемся, раскинувшись по всей ширине кровати, Джекки улыбается, целует меня в ухо и спрашивает, в который раз заставляя меня подозревать его в телепатическом шпионаже:

- Вик, а ты помнишь, как мы познакомились?



Прошлое

Был август: душный, пыльный и невыносимый в большом городе. Как любой нормальный человек, я сходил с ума. Позади были две недели в Клайпеде – золотой песок, дюны в соснах, обжигающе-холодные волны с пенными гребнями, покой и тишина на пустынных пляжах. Отдохнувшим я чувствовал себя до того момента, как утром в понедельник втиснулся в обшарпанное чрево трамвая.

Вторник был ничем не лучше, среда и подавно, а к четвергу я замучался так, будто последний отпуск был по меньшей мере лет сорок назад.

Затем была пятница.

Вечером в пятницу я брел на остановку как зомби, но усталость была больше телесная: душа моя радовалась пришедшим наконец выходным. В мои планы не входило веселиться, как большинство народа – я хотел спать и черт возьми, я был твердо настроен провести субботу в кровати.

Трамвай протестующе громыхал, нас набилось в него, несчастного, как килек в банку. Можно было спокойно оторвать ноги от пола и повиснуть. Вдобавок, многие уже успели принять на грудь по поводу конца рабочего дня, так что алкогольные испарения также были весьма плотными. При всей духоте и тесноте я всегда удивляюсь – как никто не падает в обморок? О, ленинградцы видали и не такое, стойкие, закаленные люди...

Меня оттеснили к окну, что было и хорошо, и плохо. Хорошо – что теперь никто не давил спереди и не подвергал опасности удара портфелем всякие чувствительные места, к тому же, здесь были свет и воздух; плохо – что приходилось держать оборону, согнувшись над сидящими и читающими в три погибели, потому как напирали сзади.

Боком меня прижало к милому созданию, от вида которого почему-то беспокойно заворочалась моя пустота. На вид парню было чуть больше двадцати; симпатичное молодое лицо, легкая россыпь веснушек, футболка с надписью, пышные волосы до плеч – необычного бордового оттенка. И выражение безразличного отчаяния на лице...

Такой вид к концу недели бывает у многих: сие есть знак полной задолбанности этой жизнью. У парня, однако, были свои причины для грусти. Сзади к нему привалился какой-то пьяный в зюзю мужик, несомненно, принявший его за девушку по причине длинных волос, худенького телосложения и собственной неспособности воспринимать реальный мир. Выдыхая алкогольные пары, от чего бедный мальчик морщился и отворачивался, он что-то бормотал ему в ухо, и, как я понял из его же комментариев, банально лапал за зад.

Люди делятся на две категории: хамло и те, кто не умеет их посылать. Я вот считаю себя хамом, потому что в подобных ситуациях не стесняюсь огрызнуться и поставить на место придурка; несчастный паренек, похоже, собирался молча терпеть. Редкость... Большая редкость.

Мне стало его жаль. На таком симпатичном лице не должно быть отчаяния. Я повернулся к нему и предложил:

- Хочешь, поменяемся местами?

Лицо его просветлело и стало удивительно красивым. Путем нечеловеческих усилий нам удалось повернуться, и я злобно рявкнул в морду алкашу, потянувшемуся было вслед:

- Убери лапы от моей девушки!!!

Он тут же изобразил раскаяние и минуту спустя уже жаловался на жизнь какой-то старушке, сидевшей у окна.

"Спасенный" улыбался. Нас прижало друг к другу, и улыбка эта была всего в нескольких сантиметрах от моей собственной. Уши мои предательски вспыхнули, а пустота внутри принюхалась, беспокойно поводя глазенками.

- Только не говори, что и ты тоже меня принял за девчонку!

Голос был потрясающий. Бархатистый, теплый, а главное – в нем была радость. Тут вдруг случилась очередная остановка, и от наплыва пассажиров нас вдавило друг в друга с такой силой, будто хотело сжать в одно существо. Чтобы не стукнуться со мной лбом, мой собеседник откинул голову назад, предоставив моим глазам изящную шею, а потом вдруг от очередного толчка тихонько застонал.

В такой давке у многих порой вырываются вздохи, жалобные восклицания... Но от этого звука во мне просто все перевернулось. Выгнувшееся тело... Стон... Вот так выглядит этот парень в постели.

Странно, что у меня из ушей не шел пар. Что творилось внизу, где наши бедра были прижаты друг к другу волей судьбы, вообще не поддается описанию...

- Да видеть-то я вижу, что ты парень, - ответил я на его вопрос и выдал свою самую виноватую улыбку, понизив голос и чуть склонив лицо к нему, - но осознаю, кажется, не в полной мере. Только не сердись...

Он пошевелился, пытаясь определить, где в этой давке заканчиваюсь я и начинается он, посмотрел мне в глаза и с чувством произнес:

- Ого!..

Я изобразил беспомощное пожатие плечами. С кем не бывает в набитом транспорте, верно?..

Со всеми бывает. Но особенно – с теми, кто, как я, десять лет ищут, ждут, а потом случайно прижимаются в трамвае к совершенно незнакомому человеку... А потом очень-очень хочется заглянуть в глаза и увидеть то же самое одиночество. А еще больше – исчезнуть. Испариться. Провалиться сквозь землю. Сквозь пол трамвая...

И уши горят. Очень.



- Лешик, ты меня хоть немножечко любишь?

Взгляд, каким смотрят на психов: возмущенный.

- Ты че, малой, заболел?

И правильно... Не любит меня Лешик, только имеет. Он вообще не больно-то разборчивый. Шуточка одна есть, грубоватая, но к месту: мальчик, девочка... какая, в ж***, разница? Это про него... Лехе что? Это ж я на нем висну... Ему не сложно меня поставить в позу. Хорошенький мальчик, пятнадцать лет, светленький, глазки лучистые... Горячий такой, ради своего Лешеньки на все готовый... Положим, девки на Лешке тоже виснут, но ведь мало какая девчонка позволит, чтобы ее драли на полу в каком-то подвале. А позволит – так взамен потребует большой любви.

Ну или хотя бы поцелуя после всего...

Юрка мне давно говорил: Вик, забудь ты его. Он же тебя ни во что не ставит, Вик...

Юрка – он человек хороший, душевный, ласковый, просто не в ту компанию попал. Ему бы самому уйти, давно мечтает, я же знаю... Найти б работу, учиться... И красивый ведь, шел бы в фотомодели... Мама моя, оказывается, его фотографировала раньше, еще до того как... Она у меня художник. Даже на одной из ее выставок эти фотки были. А потом, когда он меня навещал, я слышал, сказала – "чтоб я тебя возле мастерской не видела больше, гаденыш!" И накрылись медным тазом Юркины планы махнуть в Штаты, в эротике сниматься: кто ж ему бесплатно портфолио сделает?

Юрка вообще единственный из них со мной по-человечески обращался. Даже по имени звал. Учил меня целоваться и всяким секретам сексуальным... Голубой он был, Юрка. Ну, не полностью... Он и с теми, и с другими, бисексуал, – человек принципиально широких взглядов... Мой первый и единственный учитель. Юрий Олегович Соколов. В простонародье – Шакал... Ну не Соколом же Боссу было его назвать.

Так вот в Юркиных глазах, со всеми его широкими взглядами, я видел то же самое, что теперь каждое утро вижу в зеркале: пустоту, злобную тварь одиночества.



- ...А меня постоянно за девчонку принимают. То подвезти предлагают, то вот так, как этот придурок... Мне Лилька все время говорит – постригись да постригись, достала уже. Вот не буду! Принципиально.

- Лилька – это девушка твоя?

- Ну... Была, во всяком случае.

Трамвай в жестоких мучениях разродился очередной порцией счастливых людей, устало пискнул и покатился дальше, искренне надеясь, что рельсы скоро закончатся. Мы с моим собеседником, выдавленные в числе других, для кого пятница по-настоящему началась, остались на остановке.

- Женя, - протянул он мне руку.

- Витя, - ответил я и с удовольствием ее пожал.

Домой больше не хотелось. После давки я ощущал себя заново родившимся, за спиной трепетали крылья.

- Спасибо, что отшил его.

- Не стоит благодарности.

- Стоит. Можно я тебя угощу?

Признаться, я не расчитывал на продолжение знакомства. Мысль о том, что мы еще не прощаемся, была фантастически приятной.

В небольшом баре еще не было народу. Женя притащил водку и апельсиновый сок, разведя руками в ответ на мой озадаченный взгляд:

- Извини, Витя. Я думал сначала взять по пиву, но понимаешь... Ну просто я сегодня очень хочу напиться, но мне не с кем.

- Я похож на человека, с которым можно напиться? – спросил я, и он улыбнулся.

- Ты похож на хорошего человека.

Я не знал, как воспринимать этот неожиданный комплимент, что-то такое простое и бесхитростное было в Жене, искренность... И я остался.

С апельсиновым соком водка шла на удивление легко и приятно – это с моей-то неприязнью к алкоголю! Однако мое отсутствие опыта сказывалось: я быстро опьянел. Женя, правда, тоже – как видно, и для него это было делом необычным.

Под звон бокалов постепенно прорисовалась его биография. Он приехал из Омска несколько лет назад, поступил в универ и все это время жил у своей подружки Лили. Теперь, однако, Лиле он надоел. Она вообще, по-моему, та еще шалава, но Женя говорил о ней так уважительно, что вещи представлялись в ином свете. Короче, Лилька стала ему изменять, а потом пожелала делить крышу с новым ухажером и выставила Женю на улицу.

- Так что отпраздную свободу, перекантуюсь до утра на лавочке и пойду квартиру искать...

Тут только до меня дошло, что описываемые события происходили не далее чем несколько часов назад.

Еще полтора бокала спустя я решительно сказал: все, хватит. Пошли ко мне.

У Женьки стали огромные глаза. Он пытался отнекиваться, ему стало жутко неудобно, что он вроде как сам напросился в гости, но в конце концов сдался: все же ночевать на лавочке ему не хотелось, хоть ночи были еще теплыми. Я достал телефон.

- Мам, привет. Слушай, у нас поесть в доме водится? Я тут с одним человечком приду, понимаешь, ему пойти сегодня некуда... Да нет, не бомж! Нормальный парень... Да... Да. Только мам, ты не пугайся, мы пьяные немножко. Ну... Спасибо, мам, я тебя обожаю!

Тот факт, что я еще и живу не один, Женю вообще добил, но отказываться теперь было уже поздно. Ему оставалось только поверить в то, что он меня ничуть не стеснит, и нетвердой походкой пойти следом.

Женька с раскрасневшимися щеками был до неприличия хорош. На улице его слегка качало, и иногда мы сталкивались локтями; я мигом протрезвел. Я смотрел на это чудо природы и спрашивал себя: что ты делаешь, Вик, ты же не сможешь сдержаться. Ты этого ангела затащишь в постель и будешь всю жизнь об этом сожалеть, потому что утром он протрезвеет и возненавидит тебя. Ведь ты же не сдержишься, Вик, ты пьяный и у тебя слишком долго никого не было...

Но окна моего дома уже светились впереди. Мы прошли под злополучной аркой, мимо подвала, который когда-то так много для меня значил... Женя вдруг нырнул в кусты и тут же вернулся с цветком в кулаке: для твоей мамы, Вить, сказал он. Совершенно не казался пьяным. Я улыбнулся – на душе было тепло.

- Вообще-то меня все называют Вик.

- А меня – Джекки, - улыбнулся он в ответ...



В ту ночь...

В ту ночь ничего не было. Мы поели, умылись, легли спать – Джекки в моей футболке, я в сомнениях... Он сразу уснул, я еще долго смотрел на него в темноте, слушал, как он ровно дышит, такой тихий и какой-то весь уютный, будто всегда он спал рядом со мной, в моей кровати, сворачиваясь клубочком... И мне отчаянно захотелось, чтобы это было так.

Но утром мы проснулись, позавтракали и распрощались.

Стояли в коридоре – он пожал мне руку и сказал: ты классный парень, Вик, ты хороший человек... Потом порывисто обнял, хлопнул по плечу. И ушел.

Мама прибежала на звук падающего тела: я сидел на полу с дурацкой блаженной улыбкой и грустными глазами. Пустота внутри мерзко захихикала. Мама подняла меня на ноги и тихо спросила:

- Ты опять?..

- Опять, - ответил я. Мы поняли друг друга.

Вик опять влюбился не в того человека.



С того дня я захандрил. Выходные не принесли отдыха – я бесцельно слонялся из угла в угол, пытаясь найти себе занятие, но все падало из рук. К среде я ощущал себя Сизифом, не понимая, зачем мне это все, эти пыльные улицы, скучные люди, громыхающие трамваи... Жизнь потеряла краски, будто Джекки забрал с собой часть меня – ту, которая умела радоваться. Голубоглазый ангел не выходил у меня из головы. Я просыпался и от разочарования скулил в подушку: его не было рядом. Я ехал в набитых трамваях, поминутно оглядываясь, будто надеясь разглядеть среди толпы его бордовый затылок. Я засушил тот цветок, что он притащил маме, и гладил лепестки, а на глаза наворачивались слезы. А по ночам... Я сходил с ума.

Пустота разрасталась, ликуя. И теперь уж, я знал, это навсегда, потому что я больше никогда не увижу его.

Только вот субботним утром раздался звонок. Я лениво смотрел в потолок, но тут в комнату вошла улыбающаяся мама.

- К тебе пришел Джекки!

Я кубарем скатился с кровати, запутавшись в простыне.

Моя мама любит прозвища. Она не из тех, кому надо говорить "познакомься, пожалуйста, Евгений А.Б., студент." В прошлую пятницу Джекки смутился было от того как я его представил, но мама моя и глазом не моргнула: Джекки так Джекки...

Это и в самом деле был он. Смущенный, переминающийся с ноги на ногу, хорошенький, утренне-свежий, наивно-голубоглазый, легковеснушчатый, пахнущий одеколоном, обворожительный, очаровательный, просто обалденный Джекки.

- Вик, ты меня прости пожалуйста, что заявляюсь опять... Просто мне в общем-то попросить некого... Понимаешь, я нашел квартиру, и мне надо вещи перетащить от Лильки, а я так ужасно не хочу идти к ней один!

Мое сердце наполнилось солнцем.



За окном был сентябрь. Я носился по миру как окрыленный. На работе тетки перешептывались и делали ставки, что к январю я женюсь... Одна, самая наглая, с видом любящей матери подошла ко мне и спросила: "Ну и как ее зовут?" Я молчал как партизан и загадочно улыбался, а после работы летел к Джекки.

Он снимал теперь угол у одной тихой бабуси. Вернее, собирался: спал на раскладушке в коридоре и ремонтировал свою будущую комнату. Она была большая и светлая, как моя любовь, с паркетом и высоким потолком, и пол скрипел – у меня этот звук потом ассоциировался исключительно с Джекки...

Мы были друзьями. Лучшими друзьями. Но только друзьями.

Джекки ничего про меня не знал. Я и не мечтал о нем: мне хватало того, что я его вижу каждый день, что мы разговариваем, улыбаемся, что-нибудь делаем вместе. Я наслаждался каждой секундой рядом с ним, а он воспринимал мое молчаливое обожание как дружеское расположение... Я даже тогда еще не до конца понимал, что влюбился в него до потери пульса. Если он не звонил мне днем – меркло солнце и в голову лезли всякие глупые мысли, если звонил – у меня так тряслись руки, что трубка едва не падала. Взгляд его был наркотиком сильнее героина. Если мы случайно соприкасались локтями или коленями, я вздрагивал всем телом. Ночами напролет я сходил с ума от эротических кошмаров, гормоны у меня бушевали как у прыщавого подростка-онаниста... Мама крутила пальцем у виска и постоянно намекала, что стенки душевой кабины после себя надо бы споласкивать...

Жизнь пела.

...Мы с Джекки клеили обои с перерывами на тренировки. Комната была большая – как раз подходила, чтобы помахать ногами. Типа каратисты. Скрипучие полы отзывались на каждое движение, под потолком звенело эхо, в углу сох забытый клейстер. Я не знаю, как так получилось, что мы покатились по полу, и тем более не знаю, как Джекки оказался подо мной, но в ту минуту смех мой стих. Он лежал на спине, почти томно глядя мне в глаза и тяжело дыша, а я прижимал к полу его запястья.

И – будто резануло ножом. В моей власти... Мой... Близко, рядом... Губы... И худенькие плечи под майкой...

Не знаю, что бы было, если б я еще секунду смотрел в эти глаза... Вскочил, на бегу схватил свою куртку и пулей вылетел из дома. Обои Джекки пришлось доклеивать самому.

- Что на тебя нашло? – спросил он меня на следующий день.

Ох, мальчик мой милый, знал бы ты, что на меня нашло – оттолкнул бы с презрением...

Все шло по-старому, лучшие друзья, встречи каждый день, электронная почта из халявного университетского Интернет-кафе. Время от времени – обеды у моей мамы. Листья окрасились в яркие краски, птицы повально мотали на юг... Эта осень так отличалась от всех других в моей жизни! Рядом был мой Джекки, мой, несмотря на то что он и не подозревал об этом.

Мы теперь всюду ходили вместе. Гуляли по лесу, по городу, ездили на дачу – Кристинка устраивала шашлыки, при виде Джекки она одарила меня таким уважительным взглядом, что в душе просто запели фанфары...

Я понимал, что жизнь круто изменилась. Я любил. У меня наконец-то был кто-то, кто с благодарностью принимал помощь, заботу... Мама слишком самостоятельная, творческие люди такие, она сама о ком хочешь может позаботиться, а вот Джекки был иногда таким трогательно беспомощным...

Он и сам теперь без меня скучал. Звонил, чтобы спросить – как дела, Вик, как настроение... Утром, перед работой – Вик, не забудь зонтик, сегодня дождь...

А я все держал себя в ежовых рукавицах. Не подойти слишком близко, не пялиться, не рисковать. Он стал мне слишком дорог, я ценил его дружбу привыше всего, и очень хорошо понимал, что если захочу большего, потеряю все. Шел второй месяц нашего постоянного тесного общения, а Джекки и не подозревал, что по ночам я шепчу его имя в темноту... До тех пор, пока я себя не выдал с головой.



Однажды Джекки мне сказал:

- Вик, я бы на месте Кристинки никуда тебя не отпустил. Ты же удивительный человек... Как я жил без тебя?

Тогда, на даче, Кристи ему сказала, что по дурости своей меня бросила... Она хорошая, Кристи. Все-то она понимает...



Он писал кому-то там реферат, он с этого практически и живет, - и просидел за компом целый день, не разгибая шеи, и вечером жаловался, что свело спину. Он даже встречать меня не вышел – оставил дверь открытой. Как пришел – сразу упал на кровать... У него к тому времени мебель появилась: шкаф, столик, тумбочка и этакий средних размеров полигон из бабкиной коллекции...

Я когда пришел, двери закрыл аккуратно, чай заварил. Хозяйка меня знала, я тут не реже ее жильца бывал, мы с Джекки никогда не шумели и не бардачили, так что она нас любила. Тем более что Джекки постоянно бегал для нее в магазин, в аптеку, на почту... Бабка мне дала сушеной мяты и еще какой-то травы, чтобы в чай кинуть. Ароматы были небесные!

Бедняжка Джекки лежал поперек кровати и не хотел вставать даже ради чая. У меня просто сердце кровью обливалось.

- Вик, - сказал он замучаным голосом без всякой надежды, - а сделай мне массаж?

Я тут же согласился. Без всякой задней мысли, просто я на все был готов, лишь бы ему полегчало. И только когда Джекки со стонами содрал с себя рубашку, я понял, на какую сладостную муку я себя обрек.

На кровать...

Рядом с ним...

И я впервые по-настоящему коснулся его тела.



Я разминал его затекшие плечи, и Джекки быстро расслабился подо мной. Неизвестно еще кто из нас получал от этого больше удовольствия... Во мне бурлила кровь, джинсы вздулись так, что я начал бояться за их прочность, а Джекки уже было так хорошо, что он тихонечко мурлыкал. Я только тихо себе радовался, что он не видит меня.

А потом в какой-то момент я слишком увлекся. Энергичное разминание превратилось в поглаживание, ласковые касания кончиками пальцев, Джекки вздрогнул, по его спине побежали мурашки, и я понял, что напал на эрогенную зону... И я все ласкал его спинку, понимая, что у меня сносит башню и еще чуть-чуть – и я вообще перестану себя контролировать, он все изгибался, вздрагивал и изо всех сил старался не стонать... И я видел, как между рассыпавшимися прядками алеет от жгучего стыда его ушко: как он боялся - я пойму, что он завелся от моих прикосновений... От простого массажа, от рук своего друга, мужчины... Мой мальчик был в шоке, он просто не понимал, что с ним происходит, он считал это предательством по отношению ко мне, глупый, если бы он знал, что творится за его спиной – в моих джинсах...

Потом я, забыв обо всем, целовал его нежную кожу, касаясь позвонков кончиком языка, а руки мои гладили его ноги и бедра сквозь тоненькую ткань брюк. И голова у меня кружилась, будто какое-то затмение нашло... Джекки был такой податливый, горячий, все вздрагивал... Я любил его в тот момент так, что весь мир готов был приподнести на блюдце. Такого счастья я не ощущал еще никогда. Я хотел, чтобы ему было хорошо, я знал, как сделать ему хорошо, а после этого я готов был даже умереть.

- Джекки, - шепнул я хриплым голосом, - перевернись на спинку.

Он отчаянно помотал головой, уши его снова вспыхнули.

- Джекки, ну пожалуйста.

Он дрожал теперь не переставая, будто его бил озноб. Едва ли не силой я повернул его на бок, глянул вниз... удивился краешком сознания, как у него еще брюки не порвались... Джекки зажмурился, ожидая чего угодно – только не ласки, не моих теплых ладоней на груди... Мой бедный мальчик, он просто сходил с ума, тщетно пытаясь осознать, что же, в конце концов, происходит...

А я ласкал его и мне все было мало. Целовал его шею и плечи, ключицы и ямочку между ними, грудь и живот, и Джекки выгибался навстречу моим губам. Я был как путник в пустыне, припавший к воде, никакая сила не оторвала бы меня сейчас от этого существа, разве что сам он сказал бы мне – перестань, не смей, не трогай меня, идиот... Потом я наконец вытряхнул его из проклятых брюк – Джекки распахнул глаза и как-то жалко, затравленно посмотрел на меня, - незабываемо... Он лежал передо мной, голый, абсолютно голый и жутко возбужденный Джекки, раскинув руки, и судорожно ловил ртом воздух... И когда мои поцелуи начали целенаправленно спускаться вниз по его животу, он успел только слабым голосом сказать –

- Вик, ты с ума сошел, ну не надо...

А потом он все же не сдержал стон, и еще один, и еще... Пальцы его яростно комкали покрывало. Черт, спорю на что угодно, Лилька ему так не делала! И его голос был музыкой, и в глазах у меня темнело от возбуждения... Очень скоро Джекки заметался, вскрикнул... О, как это было сладко – знать, что я доставляю ему удовольствие!

Потом он затих, только часто-часто подымалась грудь.

Я, пошатываясь от наплыва эмоций, направился в ванную. Прикрыл дверь... Оперся рукой о край раковины, наконец-то дал свободу неуемной плоти – вскрики Джекки еще звучали в ушах, а его образ кипятил кровь... Закусил губу, чтоб не стонать...

И тут вдруг поверх моей руки легла его ладонь, и все такой же горячий Джекки прижался ко мне сзади.

Я задрожал и еще ниже опустил голову, чтобы не дай бог не встретиться с ним взглядом в зеркале –

- Джекки, ты не должен... Я хочу сказать, это совсем не...

- Я справлюсь, Вик, не переживай, - твердо сказал он, и я убрал свою руку.

Я даже не мечтал, что он когда-нибудь меня коснется там. Такой осторожный, но уверенный. Движения, привычные и естественные для любого мужчины...

Я не выдержал и минуты – а хотелось застыть вот так навечно.

Джекки сполоснул руки и вернулся в постель. В комнате, оказывается, стало совсем темно; давно пора было уходить. Интуиция подсказала, что Джекки сейчас лучше не трогать, так что я ушел не прощаясь.

На улице был ветер... Тогда ко мне вернулся разум и вместе с ним – холод.

Что ты наделал, Вик, ты все испортил. Он был твоим другом, а теперь будет презирать... Прогонит... У тебя было самое крепкое, самое постоянное – его дружба, но тебе ведь всегда мало, ты все разрушил...

Я шел по улице, по щекам текли слезы, на губах был вкус Джекки... Я должен был быть счастлив – сбылись мои эротические грезы, но вместо этого я плакал...

Джекки...

Джекки, любовь моя...

Прости...



Но на следующий день он позвонил, как ни в чем не бывало, и я перевел дух. Голос у него был слегка напряженным, но в остальном он держался вполне нормально. Все снова пошло по-старому: прогулки, болтовня ни о чем, чай из блюдечек... Я немного успокоился, хотя прекрасно осознавал хрупкость наших с ним отношений. То, что Джекки делал вид, будто ничего не случилось, еще не значило, что действительно ничего не случилось. Он меня не послал – и это было хорошо, но он теперь знал, что я не такой, каким кажусь, и это пугало.

Вообще-то наши с ним отношения всегда как-то выходили за рамки обыкновенной мужской дружбы. Мы все время были вместе, готовили ужин на двоих, скучали друг без друга, все перезванивались... Да я вообще домой только ночевать ездил, даже какие-то мои шмотки у него хранились, чтобы я мог после работы переодеться. По выходным пропадали где-нибудь с самого утра. Мама не сердилась, у нее горел какой-то большой проект и она сама дома почти не бывала.

Я уже не мог даже представить, что всего этого может не быть, это было бы все равно что лишиться руки или ноги. И в то же время я очень хорошо понимал, что у меня имеются все шансы потерять Джекки. Я как будто стоял на краю пропасти, изо всех сил пытаясь не упасть, но в то же время почему-то раз за разом делая шаг ближе.



Настоящее

- Вик, - шепнул он, прижимаясь ко мне, - а помнишь тот арбуз?

Он покусывает мою шею. От этого у меня в ушах звенит, так что я просто киваю, мне не до слов. Как я могу забыть тот раз?

Джекки ерзает у меня на коленях, ему уже тоже невтерпеж, но сделать мы в общем-то ничего не можем – руки липкие, в арбузном соке, мы их держим за спинами, чтобы ничего не заляпать... Ну кто ж знал, что мы так заведемся, знали б – разделись бы прежде чем есть...

А завело больше всего, наверное, именно то, что мы ничего не можем сделать, что нельзя друг друга коснуться, запустить руки в волосы, обнять. Мы только целуемся, как очумелые, тремся друг о друга, а на столе одиноко алеет забытый кусок арбуза, да возвышается полосатый штабель корок...



Прошлое

Я просто обожаю круглые питерские ларьки, раскрашеные под арбуз. Не знаю, кто их придумал, но этот человек заслуживает Нобелевской премии. Посмотришь на такой полосатый шар, набитый такими же, только маленькими – и настроение сразу улучшается, и тут же приходит в голову мысль: а не купить ли..?

Тем более что Джекки проговорился, что обожает арбузы. Недолго думая, я потащил его выбирать. Джекки с видом специалиста похлопывал по полосатым бокам, прислушиваясь к звукам, с лицом настолько серьезным и сосредоточенным, что я только сгибался от хохота, потом все же выбрал один – огромный, килограм на двенадцать, и мы его потащили домой... Двенадцать килограм, казалось бы, не так уж много. Но во-первых, он круглый и все норовит выскользнуть из рук, чего допустить никак нельзя, потому что во-вторых он хрупкий; а в-третьих, мы так ржали, что сил просто не оставалось... Несли мы его в четыре руки, чуть ли не обнимаясь, и Голос Разума грозил мне пальчиком и мурлыкал: аккуратно, Вик, осторожно. Не забывайся...

Потом мы его ели, сидя на полу в комнате у Джекки. Мы часто так делали – у него стульев не было, да и удобнее на полу. У него всегда чисто было, мы уборку делали каждую субботу, а по будням он один то мыл, то подметал.

Арбуз Джекки выбрал действительно обалденный. Сладкий, сочный, он так хрустел, когда его резали, потом раскрылся, будто цветок – ярко-красный до самой корки... Сок тут же потек по тарелке, и пока Джекки нарезал гигантские ломти, пальцы извозились в сладкой, липкой мякоти... Я смотрел и изо всех сил отгонял мысль, что сегодня опять что-то случится; с того вечера прошло чуть больше недели...

Я не чувствовал вкуса, даже не морщился, когда попадалась косточка – я не сводил глаз с Джекки. Он наклонялся над тарелкой, арбуз капал, у меня в голове зашумело, потом по подбородку Джекки потек сок, он облизнул нижнюю губу...

- Вот черт, - сказал он, держа руки на весу и улыбаясь, - надо было полотенце принести!

- Не надо полотенца, - ответил я тихо. И опять шагнул к пропасти.

Он еще продолжал улыбаться, когда я начал вылизывать его пальцы. Один за другим, нежно, губами, забирая их в рот – сначала по одному, потом по два... Джекки задышал, улыбка его стала немножко испуганной, но руку он не убрал...

Потом я оказался между его колен, потянулся губами к его подбородку, слизал сладкие розовые капли... И тогда Джекки просто закрыл глаза. Будто устав бороться со своим желанием, устав дрожать как пойманный зверек, отгородился от всего мира закрытыми веками – и все стало просто. Едва заметно разомкнулись губы...

Я вложил в этот поцелуй все, что бурлило в моем сердце. Страсть, нежность к нему, и то, как долго я его ждал... И всю свою любовь, потому что я был уверен, что этот первый поцелуй окажется и последним.

Когда я оторвался от его губ, я был спокоен. Даже желание, казалось, тоже ушло, я ощущал себя пустой оболочкой, и далеко не сразу до меня дошло, что Джекки неуверенно, мягко, но все-таки отвечал на мой поцелуй...

Я лег на пол, лицом вниз, и замер. Мне больше ничего не хотелось.

- Я так и думал, что ты это сделаешь, рано или поздно, - сказал Джекки и облокотился на мою спину.

Как странно было чувствовать его рядом. Слышать совсем близко стук сердца, дыхание. Мы помолчали с минуту – он будто собирался с мыслями, хотел сказать что-то, но не знал, с чего начать. Я ждал, что он скажет – и ужасно боялся этого.

- Пошли руки мыть? – Джекки решил устроить себе передышку: те несколько минут, которые уйдут на это занятие, можно не разговаривать.

Я понуро поплелся за ним в ванную. Щеки вспыхнули, и ни с того ни с сего появилось ощущение дежа вю: все так же Джекки откручивает кран, трет ладони одна о другую...

Потом мы вернулись в комнату, сели на кровать, как школьники.

- Вик, - начал он, и я замер, - Объясни мне, что происходит. Пожалуйста.

- Ты уверен, что хочешь знать?

Он кивнул – взметнулись и опали две челочки, вечно лезшие ему в глаза.

- Вик, просто ты иногда ведешь себя как... Как...

- Как пидор, – подсказал я ему, и Джекки вздрогнул. Грубовато, конечно, но ведь если меня назвать геем, суть в принципе не изменится.

- Так это правда?.. – тихо шепнул он.

Через окно еще пробивались косые солнечные лучи, падая на паркет золотистыми квадратами, отдаленно напоминающими очертания рамы. Тикали часы. Джекки тяжело вздохнул, а потом его будто прорвало:

- Вик, я к тебе очень привязался, я ужасно не хочу тебя потерять. Если это единственный вариант, на который ты согласен... чтобы мы были вместе... значит... пусть так, только не уходи, Витя, я тебя очень прошу!..

Тут я не выдержал и обнял его за плечи. Казалось, что еще немного – и Джекки заплачет.

- Тогда, когда ты мне делал... массаж... Хорошо, что ты ушел. Я потом лежал и думал, я ведь тебе ни в чем отказать не могу, даже... ну... Вик, но ты же меня после этого уважать не будешь!!!..

- Джекки!.. Ну кто тебя сказал такую чушь?! Не надо мне никакого "даже", мне с тобой и так хорошо... Почему когда говорят "голубой", у всех сразу мысли только об одном?!

Почему?!

- Если ты мне скажешь "нет", моих чувств к тебе это не изменит. Я только хочу, чтоб тебе было хорошо, я ничего не прошу за это.

- Разве так может быть, Вик? Только получать и ничего не давать взамен?

- У нас – может быть.

У нас. Боже мой, мир повернулся каким-то совершенно неожиданным углом. Вот сижу я, кажется, тот же, но в руках у меня – человек, которого я люблю, мы так запросто говорим о том, про что я и думать боялся еще час назад, и он не убегает, не смеется надо мной, не сердится... И "у нас" просто пугающе реально...

- Джекки, ты мне веришь?

- Верю, - ответил он и едва заметно поцеловал меня в шею.



Первое время я старался его не напрягать. Иногда целовал, брал за руку, гладил по волосам, но в постель не тянул – Джекки должен был привыкнуть к мысли, что мы больше, чем друзья. На самом деле ничего не изменилось: просто появилась интимность, близость не только душ, но и тел.

К моему удивлению, он довольно быстро свыкся и снова стал неунывающим, жизнерадостным Джекки. Из его взгляда изчезла зашуганность, он больше не дергался, если меня тянуло на нежности. Наконец начал отпускать всякие шуточки про нас с ним, прикалываться по поводу собственной "голубизны", и я понял, что все будет хорошо.

Часто шел дождь, холодало. Деревья стояли голые, а люди, наоборот, одевали толстые свитера. Впервые в жизни мое настроение не зависело от погоды: я ходил по улицам и улыбался в спину ветру, который кидал мне вслед пригоршни засохших сморщившихся листьев, он провожал меня до дома и там бессильно выл под дверями, пока мы с Джекки пили горячий чай с вишневым вареньем, укрыв одеялом ноги в шерстяных носках. Идея залечь в постель принадлежала Джекки, что не могло меня не радовать: он наконец-то перестал бояться моей близости. Джекки адаптировался, он теперь воспринимал себя как гея, хотя дальше невинных поцелуев мы не заходили ни разу после того разговора. У нас было главное: доверие.

...Он забрал у меня из рук чашку, нагнулся, поставил ее на пол. Обнял меня за шею.

И поцеловал.



Где-то в середине ноября ранним утром меня разбудил звонок в дверь. Спросонья я обычно бываю злой, особенно по субботам, но тут уж от удивления всю сонливость как рукой сняло.

За дверью стоял Джекки с букетом.

- Ты чего?.. – спросил я, обалдев настолько, что так и застыл в дверях. Он посмотрел на меня со смущенной улыбкой:

- Вик, я встал сегодня в пять утра, я перся через весь город, принес тебе этот веник... Сегодня три месяца, как мы познакомились... Вик, я чувствую себя полным идиотом, может ты мне все-таки дашь войти?!

Я наконец-то опомнился и посторонился. Стоило мне закрыть дверь – теплые ладони легли на мои плечи, цветы выпали из рук, и я забыл про все на свете: про нечищенные зубы, про бардак в комнате, про маму, наверняка проснувшуюся от звонка... Помнил только руки Джекки, неторопливо блуждавшие по спине, будто впереди была вся жизнь, и как он вдруг поднял меня и дотащил до постели, чуть пошатываясь – все-таки вес у меня уже не детский, хоть Джекки и сильный парень... И как кололся его свитер, пока мы пятнадцать минут кряду целовались, свесив ноги с края кровати...

- Одевайся и пошли гулять, там снег выпал, - сказал он, когда мы смогли оторваться друг от друга. Я тяжко вздохнул и пошел в душ.

Когда я вышел из ванной, благоухая одеколоном, Джекки болтал с моей мамой на кухне. На столе в вазочке стоял букет. Значит, мама все же проснулась, подумал я, - или еще не ложилась? У нее была привычка сидеть за компом до рассвета, благо плата за Интернет начислялась не по минутам, и при этом она умудрялась выглядеть такой бодрой и свежей, что даже я не всегда мог определить, спала она или нет. Интересно, что она подумала – звонок в дверь, пятнадцать минут тишины, а потом я иду в душ?



Настоящее

- Пока тебя не было, мы с ней поговорили... Она сказала – Джекки, сейчас ты еще можешь уйти. Он – в смысле, ты – он будет переживать, страдать, но это пройдет. Я сказал, что ты мне дорог и я не хочу уходить. Она ответила – береги его, Джекки. И кое-что мне рассказала... Что когда-то у тебя была большая любовь, а потом ты резал вены...

Это когда убили Лешу. Я вспоминаю, как мама вытаскивала меня из ванны и содрогаюсь. Бритва, воткнутая в мыло... Я тогда так и не резанул, не хватило смелости. Слишком боялся боли.

Именно после этого у нас появилась душевая кабина.

- Пока ты со мной, я вены не буду резать, честное слово!

- А я еще очень долго намереваюсь быть с тобой, - шепчет он мне и прижимается щекой к ладони...

Тот день я тоже хорошо помню. С неба падали первые снежинки, город был холодным и мрачным – а мы с Джекки не замечали этого. Мы смеялись, будто дети, носились по улицам, еще пустым – утром в субботу приличные люди еще спят... Погасли фонари. Потом начали попадаться первые прохожие, а нам было плевать на всех: мы держались за руки и смотрели друг на друга влюбленными глазами.



Прошлое

Едва за нами захлопнулась дверь, Джекки был в моих объятьях. Снова неистовые поцелуи, попытки снять куртку, не отрываясь от его губ... Потом Джекки стянул с меня свитер, майку... Больше я ни о чем не думал: на полдороге к кровати он остался в одних носках, и мое лицо скрылось меж его колен.

Между прочим, у него волосы в паху тоже красноватого оттенка. И короткие, будто у мальчишки.

Мама родная, как он стонал и извивался, мой чувствительный Джекки! Как шептал мое имя, как подавался мне навстречу, приподнимая бедра!

Мои руки ласкали все, до чего могли дотянуться. Ступни, колени, бедра, впалый живот. Джекки прогибался всем телом, а меня переполняла нежность. Я был абсолютно счастлив.

Такое счастье, конечно, недолговечно, но все равно приятно...

Потом, обняв его коленки, я сам долго не мог отдышаться, и еще кашлял, позорно захлебнувшись – ну надо же, разучился... Расстегнул джинсы – до безумия хотелось свободы, - облизнул губы, пошел к столу: глотнуть водички...

И опять прикосновение было неожиданностью.

Чашка едва не выпала из мигом ослабевших пальцев. Поцелуй на спине, ладони на плечах, вниз по рукам, затем меня развернули, Джекки опустился на корточки, стянул мои джинсы и белье до колен... Кончиками пальцев, легко, будто изучая, пробежал по стволу, взъерошил волосы, плотным кольцом взялся у основания... Двинул рукой, приноравливаясь, перехватил поудобнее... Смотрел, сосредоточенно и серьезно, только раз глянул мне в глаза – снизу вверх, у меня аж дыхание разом метнулось куда-то в сторону, отрывистое, быстрое...

Я вцепился в край стола. Джекки на корточках, голый, в одних только этих своих сереньких носочках, и напряженное лицо – так опасно близко...

- Джекки... пожалуйста...

Я и сам не знал, чего именно просил. То ли чтобы он остановился, не нарушал наш договор, то ли чтобы продолжал и не останавливался никогда...

Он обнял меня, прижался щекой к бедру, искоса следил, как двигается его рука – то быстро, то дразняще-медленно... Мне казалось – я взлетаю, где-то над облаками, и лечу к солнцу. Где-то далеко-далеко, в реальном мире, тикали часы, за стеной скрипел паркет – хозяйка заваривала чай, - и краешком сознания я еще помнил, что нельзя стонать, потому что она услышит. Потом весь мир скрутился, будто пружина, мысли слились в одну тугую спираль, я изогнулся, не удержав вскрика... Отпущенная на волю пружина резко развернулась, меня с головой накрыло оргазмом, и уже вернувшимся сознанием я увидел, как Джекки метнулся и успел поймать губами пряные жемчужные капли...

- Ты просто псих, - шепнул я, задыхаясь.

- Я просто педик, - ответил он в тон мне, и мы засмеялись. Джекки поднялся и обнял меня, теплый, мягкий, слегка трясущийся от собственной смелости. Я взял его за подбородок, заглянул в глаза; Джекки хмыкнул и сказал: я думал, будет хуже. И облизнулся, хулиган.

Мы чуть помолчали, наслаждаясь теплом друг друга. Вселенная вернулась на свое законное место, часы тикали вполне благостно, бабуся что-то напевала на кухне, какой-то романс, и я со стыдом поймал себя на мысли, что рад ее глуховатости... Джекки вздохнул и потерся щекой об мое ухо...

- Чего только не сделает человек, чтобы лишний раз не протирать пол!

Наш общий хохот грянул только секунд через пять – этой глубокой философской мысли требовалось осознание.



Наступила зима – монохромная, с постоянной слякотью и людьми, чихающими в транспорте. Когда-то зима для меня была временем эмоциональной спячки: меня ничто не интересовало, я ходил в шарфе даже дома и вечно мерз, бродя по коридору туда-сюда. Теперь же еще в последних числах ноября установилось новогоднее предвкушение праздника.

Я все еще не мог поверить, что Джекки разделяет мои чувства. Все ждал, мучаясь, что он меня пошлет, ну просто скажет – знаешь, Вик, мне с тобой, конечно, хорошо, но давай лучше будем просто друзьями... Но каждый день, приходя с работы, я видел, как его лицо озаряется искренней улыбкой, и на душе становилось сладко. Неужели все это – мое, этот чудесный солнечный человек, от которого даже зима становится разноцветной и блестящей? Этот невероятный парень, да за ним же в универе небось девчонки стадами бегают... Возможно ли это?!

И губы пульсировали от поцелуя, а я понимал: возможно.

Мой.

И от нежности хотелось носить его на руках, шептать милые глупости в его ушко и совершать безумства. И любить его, пока не запросит пощады.

Я притащил ему розу – белую, нежное дитя оранжереи, с ворохом листьев и маленькими острыми шипами, и мы пошли в кафе, чувствуя себя как два идиота со своими улыбками до ушей в толпе угрюмых, замерзших людей; мы пили мартини и ели картошку фри из одной тарелки, а на десерт взяли мороженое назло всем стихиям... И я кормил Джекки этим мороженым с ложечки, сограждане недоуменно косились, а потом замерзший язычок Джекки со вкусом сиропа оказался у меня во рту, и я начисто забыл про все на свете... И только его голос – Вик, пойдем домой, пока нас не линчевали, - вернул меня на землю...

Потом мы еще не сразу добрались до дома: кидались снежками, синими в темноте и желтыми в свете фонарей, хохоча и бегая, как пара мальчишек, вспотели, раскраснелись, и прохожие в ужасе шарахались от нас – расстегнутые куртки, голые шеи...

В коридоре мы долго вытряхивали снег из карманов, капюшонов и из-за шиворотов; по паркету текли грязноватые лужицы от ботинок. Джекки схватил тряпку и бросился протирать пол; сказать, что от его вида меня бросило в жар, значит не сказать ничего...

Когда с полом было покончено, а мокрые джинсы, носки и куртки заняли свое место в ванной на веревке, Джекки вдруг сказал:

- Вик... останься у меня сегодня!

Дыхание перехватило.

И вовсе не из-за того он это сказал, что одежда не высохнет до завтра... В том, как он это сказал, была какая-то новая грань интимности, доверия, он словно впускал меня в свой мир еще глубже.



- Добрый вечер!

- Привет, Джекки, - раздался в трубке мамин голос, - как дела?

- Отлично! Тут такое дело... В общем, Вик сегодня ночевать не придет.

Я иногда сам поражаюсь своей маме. Она и глазом не моргнула:

- Он с тобой?

- Да.

- Тогда я могу не волноваться. Доброй ночи, Джекки, - все-таки я ее неплохо знаю: даю руку на отсечение, что она улыбалась.

- Доброй ночи, - повторил он и обалдело посмотрел на меня.



И была роза, белая, с нежными ласковыми лепестками, так приятно остужающими кожу, и настольная лампа, создавая интимный полумрак, горела до самого утра, потому что среди ночи мы просто отрубились, забыв про нее... И единственная свеча, романтично устремившаяся в потолок – тонкая, изящная, - ее таки задули, проваливаясь в сон... И были ласки, все более и более нетерпеливые, взаимные – то одновременные, то поочередные... И было –

- Вик... - такой тихий-тихий шепот, будто шелест, будто и не слово вовсе...

Я слушал его стоны и вздохи, его и свои, и ласкал его спинку и чувствительные ушки, целовал пальцы ног, слепым котенком тыкался в шею, снова и снова слыша жаркое, полное и нежности, и желания –

- Вик...

Я слушал свое имя и хотел, чтобы он повторял его еще и еще, я не мог насытиться этим голосом. Мы путались с простынях, подушка упала на пол, мы даже не заметили... Пламя свечи дрожало от напряжения, в воздухе пахло страстью, наши пальцы нашли друг друга и сплелись с неожиданной силой...

Боже всевышний, а ведь были времена, когда я думал, что шесть и девять – это обыкновенные цифры...

Когда мы просто лежали рядом и обнимались, от нежности, переполнявшей меня, наворачивались слезы. Джекки, солнышко мое, как же долго я тебя ждал! Я тянулся к тебе сквозь года, я знал, я верил, что однажды ты придешь, и ты не обманул, ты здесь, со мной...

- О чем ты сейчас думаешь? – спросил он.

- О том, что я, кажется, тебя люблю, - ответил я и опять потянулся губами к его телу.

Как в дешевых женских романах: никогда еще в моей жизни не было такой восхитительной ночи...



Потом еще был капучино, который я ему притащил в постель утром...

Только-только светало, меня обычно подъемным краном из кровати не вытащить, откуда что взялось... Труды мои, однако, пропали зря: проснувшийся Джекки возжелал иных вкусовых ощущений, и пока я стонал и метался по кровати, кофе остыл совершенно. С ума меня сводить Джекки научился быстро: да что там учиться, мне одного вида хватало – как он ласковыми своими губами... ммм...

Я уплывал...

Когда я уже лежал и смотрел в потолок, пытаясь отдышаться – расслабленный, теплый и совсем дурной, - Джекки сгреб меня в охапку и долго мурлыкал в ухо всякие нежные глупости, и я был на седьмом небе от счастья...

Потом еще была сессия, на время которой я переселился к нему. Готовил поесть, приносил чай, – незаметный, неслышный, будто тень, и тщательно пресекавший все попытки Джекки затащить себя в постель вместо того чтобы учиться. Жестокий – да. Но справедливо жестокий. Вошедший во вкус Джекки из постели, где был я, теперь мог не выбираться часами.

Мы не могли насмотреться друг на друга, нам не всегда даже надо было касаться. Казалось, будто мы знали друг друга всю жизнь, просто однажды надолго расстались... Кончиками пальцев запоминали лица. Улыбались. Разговаривали. Целовались. Спали в обнимку.

И потихоньку, опасливо, начинали верить, что это навсегда.

Еще был Новый год. Елка, мандарины, оливье и шампанское. Джекки в кожаных брючках, обалденно обтягивавших зад, шокированные Кристинкины друзья с отпавшими челюстями. Горячие, безумные в своем эротизме, грязные танцы, больше похожие на то, что мы вытворяли в постели: присутствие зрителей заводило и я всерьез боялся, что еще чуть чуть – и начнутся уже вещи не совсем цензурные. От легких золотистых пузырьков шампанского сорвало башню, особенно у меня, обычно в компании предпочитающего сидеть где-нибудь на подлокотнике кресла и потягивать коктейль. Танец закончился чувственным, долгим поцелуем; девушки хлопали, парни напускали на себя вид тотального Фе. Мне было плевать и на тех, и на тех, в голове была легкость, и больше всего хотелось найти какой-нибудь темный угол и затащить в него Джекки.

Кристи как хозяйка вечеринки тогда торжественно объявила нас самой шикарной парой этой ночи...

Еще была сережка в его ухе, с кусочком бирюзы и гравировкой "Вик", был совместный отпуск в Вильнюсе и пиво "Калнапилис", фотографии в обнимку на фоне костела Святой Анны, так полюбившегося Наполеону... Кино, прогулки под дождем, ласки сквозь одежду в недрах вечернего метро, бесстыдные поцелуи на церемонии вручения дипломов и много-много любви... И серебряные, а ля обручальные, колечки на безымянных пальцах.

Было еще много всего за эти два года...

Но в то утро, когда мы впервые по-настоящему проснулись вместе, случилось чудо. Пустота, легонько дрыгнув лапкой, вылезла из груди, с минуту посидела на кровати, привыкая к серым сумеркам, потом неловко вскарабкалась на подоконник и вывалилась в форточку: искать другого хозяина. В моем сердце ей больше не осталось места, оно теперь все целиком было занято одним человеком.

Я встал, торопливо закрыл за ней окно, будто боясь, что она передумает и вернется... Помахал рукой, ничуть не сожалея, и пошел делать кофе.

Пустота маленькой крыской спешила по заснеженным улицам Питера, вставало солнце, а на кровати тихонько посапывал самый лучший и самый любимый.

Мой Джекки.


Осень 2003