Старый Свет

Последний посетитель ушел по аллее, освещенной газовыми рожками, и метрдотель велел запирать двери. Долгий день, а впереди еще мытье посуды. Холодный зимний воздух приятно пощипывал лицо, разгоряченное беготней от стола к столу. Непростая работенка, а платят – гроши! Но зато платят, и есть, где спать, хотя на билет до Нового Света такими темпами не скопишь, это точно.

Вдалеке раздался свисток паровоза, и Бастиан погрозил кулаком ночным улицам. С поезда и начались его злоключения, но кто же знал, что выкупив целое купе, он привлечет к себе больше внимания, чем если бы ехал в общем вагоне?..

– Эй, новенький, ты заснул там, что ли? – послышалось из-за спины, и Бастиан встрепенулся, торопливо захлопнул дверь ресторации и крутанул колесо запирающего механизма. Тусклые от масла медные шестеренки закрутились, опуская в паз громадный засов.

В зале еще не погасили свет, полотеры наводили блеск на видавший виды паркет. Метрдотеля не было видно – должно быть, уже ушел к себе: вечер затянулся. Заперев вторую дверь, выходившую в холл гостиницы, Бастиан отправился на кухню. Есть уже даже не хотелось – так за день насмотрелся на еду. Около часа назад, унося пустые тарелки в кухню, он ухватил кусок ростбифа, недоеденного клиентом; наверное, Бастиану полагалось ужаснуться тому, как низко он пал. Питается объедками! Отец бы умер. Или от стыда, или от смеха.

В кухне было уже темно, только пара керосинок висела над столами. Из дальнего угла доносились всплески хохота и возгласы. Кажется, там шла какая-то игра. Бастиан покосился на гору немытой посуды. Не убежит же она, в самом деле...

Он тихонько приблизился к игравшим. Сборище было колоритным, почти всех он встречал в «Континентале» и раньше: повар, консьерж, парочка портье, ночной сторож, – все они нередко коротали время на кухне ресторации. За столом сидел один из поварят, здоровенный детина с ручищами, как окорока. Игравший против него был, похоже, постояльцем гостиницы, Бастиану было незнакомо его лицо... или, вернее, морда.

Зрители обступили игравших со всех сторон, замерли в ожидании. Бастиан тихонько обошел их за спинами. Он видел много псоглавцев за свою жизнь, но волкоголового – ни разу. Кинокефалы-волки жили севернее, там, где для защиты от ледяных ветров им требовалась шерсть; Бастиан не бывал в тех местах, но много читал о них. Это был суровый край, скупой к своим обитателям. После прошлой войны, говорили, там и вовсе не осталось ничего, кроме почерневших от гари снегов. Стоит ли удивляться, что выжившие подались южнее?

– На что они играют? – спросил он тихонько.

– На желание, – отозвался повар, не отрывая глаз от игры.

Бастиан привстал на цыпочки, чтобы заглянуть ему через плечо. Играли в «барсука», записывая счет грифелем на поварской табличке, где днем помечали заказы, и похоже, что уже давно: игроки шли ноздря в ноздрю; текущая игра была решающей.

– А на какую карту он поставил? – спросил Бастиан, но тут все сборище взвыло: ставка, видно, оказалась наконец на столе. Игра закончилась.

– Ну все, Хольгер, подставляй зад! – расхохотался поваренок и треснул по столешнице своими огромными ручищами.

Так вот какие желания здесь на кону... Бастиан на всякий случай отодвинулся за мойку: дело могло обернуться дракой. Однако волкоголовый спорить не стал, отодвинул карты, лег животом на стол и стянул штаны.

– Кто там обещал масла найти? – спросил он, посмеиваясь, и хлопнул себя по округлым ягодицам. Он совсем непохож был на человека, который проиграл и готовится отдавать тяжкий постыдный долг. Скорее уж на победителя-везунчика.

– А тебе какого? – спросил повар. – Сливочного, подсолнечного, оливкового или, может, льняного изволите?

Хольгер осклабился:

– Жарить лучше на оливковом...

– На подсолнечном! – возразил поваренок.

– Коско, да я в постели больше нажарил, чем ты – на кухне!

Поваренок торопливо развязал завязки полотняных штанов и выпростал побагровевший от возбуждения член, кривой, точно переломанный.

– Ничего, сейчас я отжарю тебя по высшему разряду!

Он полил член маслом, точно палку сырокопченой колбасы, и одним движением засадил на всю длину. Хольгер крякнул, но не дернулся даже: видно, в таком обращении с его задницей не было ничего нового.

– А правду говорят... что у псоглавцев, того... хуец-то с узлом? – спросил поваренок, пыхтя и дергая бедрами.

– Да ты никак проверить хочешь, Коско! Может, поменяемся?

Хольгер, кажется, чувствовал себя преотлично. Лежал на столе, подперев морду рукой, и позевывал.

– Надо было тебя в рот, а то болтаешь много, – проворчал поваренок, наяривая.

Бастиан снова подобрался поближе, присел на корточки. Из-за частокола ног ему хорошо была видна покрытая гладкой короткой шерстью задница и растянутая розоватая дырка, в которой, блестя от масла, ходил туда-сюда толстый член поваренка. Так непристойно, так похабно... Бастиан почувствовал возбуждение. Вот она, та самая настоящая жизнь, которой он всегда хотел. В этой жизни возможно отдаться первому встречному и больше никогда его не увидеть, ни о чем не жалеть, не думать, делать то, чего хочется прямо сейчас. Не оглядываться на последствия, не просчитывать, как неосторожный поступок может отразиться на событиях, которые на первый взгляд не имеют никакого отношения к нему лично. Он задрожал от предвкушения и страха.

Хватит ли у него смелости перейти границы?

Поваренок задергался, словно в припадке, и взвыл, кончая. Бастиан видел, как он вынул член, выплескивающий короткие струйки спермы, и растраханное отверстие на мгновение оставалось раскрытым, прежде чем стянуться. Коско шлепнул липким членом по ягодице, и за ним потянулась клейкая ниточка слизи.

– Ну что, вечер хорошо начался, – сказал Хольгер, потягиваясь, – кто еще хочет со мной сыграть?

Было очевидно, что этот не видел особой разницы между победой и поражением. Полезное умение, что и говорить.

– Я сыграю, – выпалил Бастиан, шагнув на свет.

– Что ставишь на кон? – спросил волкоголовый, оглядев его с ног до головы.

– Секс. Если проиграю – сделаю, что хочешь. Против денег.

Хольгер подтянул штаны, уселся обратно на скамью.

– Сколько именно?

– Достаточно, чтобы хватило на билет «Роял Аэро Экспресс».

Волкоголовый вынул бумажник, вытряхнул на стол две сложенные вчетверо банкноты. Выгреб из кармана жилета горсть монет – они покатились по столешнице: одна золотая, три серебряных и дюжина медяков. Недостаточно, конечно, но это куда больше, чем ничего. Бастиан кивнул и сел за стол.

– Проиграешь – будешь брать в рот, – хмыкнул Хольгер, тасуя карты.

– Проиграешь – останешься без гроша, – в тон ему ответил Бастиан. – Ставлю на принца кубков.

Хольгер ловко разложил веером запасную колоду, добыл нужную карту и бросил поверх денег. Затем перетасовал другую, полную, и мучительно медленно начал выкладывать по одной – слева, справа, слева, справа...

– Поторопись уже, – выдохнул Бастиан, не выдержав.

– Что, так не терпится проверить, есть ли у меня узел на члене?

– Заткнись и играй.

– Откуда вы берете таких бойких, – хмыкнул Хольгер.

Повар пробасил откуда-то из-за спины:

– Сам пришел, еще недели не проработал, а уже ему «Роял Аэро Экспресс». Что вы там все забыли, в этом Новом Свете...

– Всем есть, от чего бежать, дружище Золтан.

– Главное – не забыть расплатиться по счетам, – веско сказал повар, и Бастиан едва успел разозлиться, поняв, что ему не доверяют, прежде чем принц кубков лег на стол.

По левую руку. Проигрыш. За спиной заулюлюкали.

– Два из трех? – попросил Бастиан дрогнувшим голосом.

Хольгер пожал плечами и великодушно взялся за колоду. Бастиан снова поставил на ту же карту, хоть это и было дурным знаком. За спиной недовольно ворчали – похоже, зрители жаждали зрелищ. Он поежился. Отсосать псоглавцу на глазах у всех... Они были на взводе. Как бы не оказаться в этой игре призом. Он представил себя распластанным на столе, руки и ноги прижаты чужим весом, тяжелые упругие члены тычутся со всех сторон...

– Третий раз играем или сразу расплатишься? – спросил Хольгер мягко, и Бастиан встряхнулся. Он снова проиграл. Два выигрыша из трех были за Хольгером, третья игра не решала ровным счетом ничего, только давала отсрочку. – Или хочешь три из пяти? Я могу подождать, вот только сдается мне, что сегодня тебе везет в любви, а не в картах.

Коренастый консьерж оперся на стол сбоку от Бастиана – видно, готовился ловить, если тот вздумает спасаться бегством. Бастиан поморщился. Что толку оттягивать неизбежное?

– Да ну вас ко всем червям. Доставай. Быстрее закончим, быстрее начнем.

Хольгер оскалился – у псоглавцев жутковатая улыбка, все клыки наружу. Бастиан был привычен к этому зрелищу, но вот интимная анатомия кинокефалов была для него белым пятном на карте. Нельзя сказать, что у него был опыт с мужчинами-бревиорисами, но тут, по крайней мере, он мог ориентироваться на себя.

Бастиан, оттолкнув плечом консьержа, обошел стол и оседлал скамью, на которой устроился псоглавец. Хольгер перекинул через нее ногу; теперь они сидели лицом к лицу.

– Глубоко не забирай, застрянешь, – хмыкнул Хольгер и расстегнул штаны.

Его член был красноватым, с чуть заостренной, вытянутой головкой. У основания он расширялся; сборище зашумело, засуетилось, из рук в руки перекочевали монеты: похоже, персонал «Континенталя» поспорил о наличии узла на члене псоглавца и наконец-то получил ответ. Бастиан лег животом на скамью, опираясь на локти, и решительно взял в рот слегка солоноватую головку.

Зрители одобрительно засвистели, заулюлюкали, подбадривая его возгласами. В этом был некий триумф свободы, Бастиан никогда в жизни не делал ничего настолько запретного. Он словно сбросил кандалы воспитания и наконец-то был волен делать все, что ему заблагорассудится. Даже отсасывать тому, кого знал всего лишь четверть часа.

У него почти сразу заныли от усталости губы, затекла челюсть, но как же здорово было все это! Хольгер гладил его по волосам, ласково, будто успокаивал испуганного зверька. Сказать по совести, в этом не было нужды, Бастиан отнюдь не был испуган. Он нарастил темп, с энтузиазмом посасывая и облизывая головку, протолкнул ее чуть поглубже, скользя губами по стволу. Возбуждение нахлынуло волной. Бастиан тихонько застонал, насаживаясь ртом на член псоглавца.

– Довольно с тебя, – рассмеялся Хольгер, похлопав его по щеке, – ночь еще только впереди.

Бастиан выпрямился, вытирая рот. Вкус чужого члена будоражил, манил, но надо попытаться все-таки выиграть эти деньги. Что ж, по крайней мере, проиграть больше не страшно – он с радостью отсосал бы кому угодно, да и нагнуть себя позволил бы хоть всем сразу. Мир разнузданного либертинажа распахнул перед ним свои трепещущие створки.

– Тебе настолько нужны деньги? – спросил Хольгер, наблюдая за тем, как противник обходит стол и усаживается на свое место. – Я дам тебе их просто так. Утром возьмешь под подушкой в моей комнате.

– И как же я попаду в твою комнату? – хмыкнул Бастиан.

– Да пошли прямо сейчас, что время зря терять.

– Хочешь меня купить?

– Упаси меня Крылатая, – фыркнул Хольгер, ставя монеты на ребро и крутя их волчком. – Я не плачу за секс, это нелепо. Тем более, что ты хочешь трахаться не меньше меня. Мы можем делать это здесь, если ты предпочитаешь играть дальше, а можем – в мягкой удобной кровати, подальше от любопытных глаз. Я дарю тебе уверенность в завтрашнем дне, а то кто знает, сумеешь ли ты меня обыграть?

Псоглавец говорил дело. Лечь под него, отдавая долг проигравшего, или за деньги, как шлюха, так ли велика разница? Бастиан прихлопнул ладонью вращающиеся монеты.

– Кровать так кровать.

Сборище провожало их разочарованным завыванием и нескромными напутствиями. Хольгер нырнул в темноту узенькой служебной лестницы, Бастиан – следом за ним, нащупывая ступеньку ногой. Он налетел на псоглавца, ткнулся лицом тому в спину, и Хольгер обернулся, обнял его, потянул на ступеньку выше, выравнивая разницу в росте.

Целоваться с псоглавцем оказалось странно, но неожиданно приятно. Хольгер вылизывал его рот изнутри и снаружи, он мастерски владел своим языком. Бастиан не был уверен, что это вообще можно называть поцелуем, но это было здорово.

– Мы так не доберемся до кровати, – сказал Хольгер, нехотя оторвавшись, – а на ступеньках неудобно.

– Ну почему же, – пробормотал Бастиан и вывернулся из его объятий. Встал на колени, оперся руками парой ступенек выше. Это было так непристойно – предлагаться, оттопырив зад... Сердце колотилось как бешеное, от страха и предвкушения. Бастиан никогда еще не был с мужчиной, но горел желанием это исправить. Хольгер ощупал его в темноте, рассмеялся, легонько шлепнул:

– Шагай, торопыга.

Бастиан нехотя поплелся вверх по ступенькам, то и дело чувствуя на заднице прикосновения Хольгера, полапывающего его сквозь брюки. Лестница казалась бесконечной. Все глуше доносились голоса из кухни, пока не превратились в равномерный гул. Наконец Бастиан увидел полоску света, пробивавшегося из-под двери, и в следующий момент зажмурился, оказавшись в коридоре гостиницы. Свет был тусклый, едва освещал углы, но после полной темноты даже он слепил.

– Ну так ты идешь?

Бастиан, щурясь, нагнал псоглавца, обнял со спины. Сунул руку ему в штаны, поглаживая желанный член, высвободил его из одежды и бухнулся на колени.

– Никуда я не иду, я хочу прямо здесь.

Хольгер повернулся, и влажная красная головка ткнулась в щеку. Бастиан жадно захватил ее ртом, обсасывая и дразня кончиком языка.

– До моей комнаты всего четыре двери, – простонал Хольгер.

Оторваться от члена было невозможно, и Бастиан лишь промычал что-то одобрительное, стараясь пропихнуть его поглубже. Вот бы взять в рот целиком, вместе с узлом... Хольгер отобрал игрушку, отодвинувшись, недолго думая подхватил Бастиана и взвалил на плечо.

– Эй!

– Мы почти пришли.

Скрипнула дверь, и Хольгер внес его в комнату. Наконец-то! Швырнул на кровать, жалобно взвизгнувшую пружинами, торопливо содрал с себя одежду и плюхнулся рядом. Псоглавец был весь покрыт коротким мехом, с ног до головы. На ощупь он был гладким и шелковистым, топорщась там, где гладили против шерсти. Бастиан стянул брюки и отбросил куда-то в угол.

– Иди сюда, волчара...

– Поговори мне, – фыркнул Хольгер и навалился сверху.

Бастиан выгнулся ему навстречу. Он в жизни так не возбуждался! Хольгер лизнул его в шею, потом нырнул вниз, к паху, и провел горячим скользким языком по члену.

– А я думал еще – как, интересно, у псоглавцев с этим делом...

– Нормально у нас все, – отозвался Хольгер и, распахнув пасть, насадился на его член горлом.

– М-м-м, я вижу, – пробормотал Бастиан и запустил пальцы в шерсть на загривке псоглавца, она была подлиннее и жесткая, но с нежным пушистым подшерстком. – Я так кончу.

– Мы, вроде, для того и собрались, – рассмеялся Хольгер, подняв голову. Бастиан нетерпеливо подтолкнул его обратно вниз, и псоглавец без лишних споров принялся за дело.

К своему смущению, Бастиан действительно кончил очень быстро, в порыве страсти едва не выдрав у Хольгера клок шерсти.

– Полегче, – псоглавец выпустил его член и облизнулся. – Что, понравилось?

Бастиан без лишних слов перевернулся на живот, раздвигая ноги пошире и демонстрируя глубину своей благодарности. Он ожидал прикосновения, но все равно сладко вздрогнул, когда Хольгер лизнул его от мошонки до копчика своим длинным собачьим языком, а потом снова и снова, пока между ягодиц не стало мокро и скользко. Тогда Бастиан почувствовал, как его анус осторожно растягивают пальцами, не переставая облизывать.

– Хочу твой член, – простонал Бастиан, – хочу его весь...

– Весь не получишь, лопнешь, – сказал Хольгер, шевеля пальцами в его заднице.

– Хольгер!

– А я, кстати, до сих пор не знаю, как тебя зовут, – невозмутимо заметил тот и добавил третий палец.

– Бастиан.

– Я очень, очень рад знакомству, Бастиан. Дотянись, будь добр, до бутылки на столе, там масло, любезно отлитое старшим поваром из запасов «Континенталя».

Обильно смазанные маслом, пальцы Хольгера легко ходили туда-сюда. Наконец он счел, что с Бастиана довольно подготовки, и пристроился к его заднице, направляя член рукой.

Это было именно так, как Бастиан себе представлял, и даже лучше. Немного больно с непривычки, но он почти не обращал на это внимания – член Хольгера стоил того, чтобы стерпеть неудобства. Он был идеален. Он, кажется, был вылеплен специально для Бастиана. Хольгер засаживал только до узла, сдерживался, стиснув его рукой. Бастиан хотел было возмутиться – он никогда не бегал от вызова! – но тут Хольгер вжался в него, и по спящим коридорам «Континенталя» разнесся торжествующий волчий вой.

– Тебе действительно нужны эти деньги? – спросил Хольгер, отдышавшись и устроившись рядом, обняв Бастиана поперек груди.

– В этой дыре платят сущие гроши. Есть, конечно, чаевые, но их тоже недостаточно. Я вовсе не собираюсь торчать здесь всю зиму.

– Ну, ты же не думал, что разбогатеешь, протирая столы?

Бастиан поморщился.

– У меня были деньги, но меня ограбили в поезде. Я должен был сделать здесь пересадку, а вместо этого застрял в этом сонном городишке без гроша в кармане. Теперь, по крайней мере, я смогу доехать до Леммингема, а там уже и воздушный порт. Может, в большом городе найдутся способы быстро и легко заработать на билет... один я уже даже знаю.

Он развернулся в кольце рук и поцеловал Хольгера. Тот усмехнулся, потом опрокинул Бастиана на спину, отвечая на поцелуй, и заерзал, явно намереваясь продолжить их интимное знакомство.

– Скажи, когда устанешь, не хотелось бы тебя заездить до упаду.

– Еще посмотрим, кто первым упадет!

Хольгер приподнялся, демонстрируя свой роскошный член.

– У меня там кость. Он не падает. Я могу хоть всю ночь.

Бастиан издал восторженный стон и подсунул под бедра подушку.

Утро было серое и явно позднее: в окно уже лился свет. Хольгер потянулся, зевнул во всю ширину пасти. Мальчишки простыл и след. Денег тоже.

Откуда-то пахло ваксой. Хольгер натянул брюки, выглянул в коридор. За дверью стояли его сапоги, начищенные до блеска, и изрядно воняли скипидаром. Хольгер поморщился: портье клялся, что вакса у них из Сабанны, отличная вакса, без запаха и не портящая сапог. Мошенник.

Рядом с сапогами он нашел корзину со свежим бельем, оставленную прачкой. Рубашки пахли той свежестью, которая всегда сопровождала сушку белья на морозе. Ну хоть кто-то понимает, как заботиться о тонком обонянии!

Он надел рубашку, затянул ремни кожаного жилета. Тот был почти негнущимся, как доспех, но зато спасал от пронизывающего ветра. Хольгер легко переносил местные зимы и посмеивался над горожанами, неповоротливыми в тяжелых шубах; сам он довольствовался брезентовым плащом.

Найдя на столе засохшую корку сыра и пару бисквитов, он торопливо съел их и спустился по черной лестнице в кухню. Хольгер предпочитал использовать служебный вход: меньше внимания, меньше суеты и нет швейцара, ожидающего монету за распахнутую дверь. Тем более, что после вчерашнего карманы пусты, а обижать старого служаку было ни к чему.

Знакомый повар, окутанный облаком аппетитных ароматов, кивнул ему, не отрываясь от плиты; Бастиана видно не было. Жаль: Хольгер не прочь бы встретиться с ним снова. Что-то в его лице было странно знакомое, как будто они встречались раньше, но где? И при каких таких обстоятельствах, что не оказались в постели сразу же, как вчера?

В этом-то Хольгер был уверен: он бы помнил.

Мальчишка был дивно хорош. Неопытен – да, но опыт – дело наживное, а гораздо важнее этого – неуемное желание, которое Хольгер не без удивления в новом знакомце обнаружил. То, что он парень бойкий, ясно стало сразу, но сколько раз бывало, что бойкие на вид моментально сходили с дистанции, когда доходило до дела, а то и вовсе сдувались от одного вида его члена! Хольгер всегда берег своих партнеров: на всю длину, с узлом, засаживал только ветеранам любовных похождений, растянутым достаточно, чтобы не испытывать боли.

Вчерашний знакомец в их число явно не входил, но под утро Хольгер уже близок был к тому, чтобы внять его мольбам. Это же надо!

Хольгер прошел через задний дворик, мимо курятника, миновал ворота, едва разминувшись с тележкой зеленщика, и оказался на улице несколько менее чистой и более оживленной, чем та, на которую вели парадные двери. Воздух пах морозной свежестью, перебивавшей обычный для города смрад, и печным дымом. Ночью шел снег; в середине мостовой его успели утоптать множеством ног, но у стен он лежал никем не потревоженный. А на ступеньках, прямо на снегу и с ковровым саквояжем у ног, сидел Бастиан, беззаботно подбрасывая монету.

Хольгер улыбнулся. У парня не было никаких навыков выживания на улице. Откуда его только занесло в эту дыру? Неслышно приблизившись к нему, Хольгер ловко поймал монету в воздухе.

– Эй! – Бастиан вскочил, переполошившись, но возмущение на его лице немедленно сменилось на радость узнавания.

– Не стоит играть золотыми монетами на улицах, кто-нибудь может решить, что ему они нужны больше, чем тебе. – Он повертел монету в пальцах – та была юбилейная, с чеканным профилем. – Тебе никто не говорил, что ты похож на нашего кронпринца?

– Тебе никто не говорил, что нехорошо отбирать честно заработанное? – огрызнулся Бастиан, пытаясь вернуть золотой.

Хольгер кивнул на саквояж:

– Собрался в Леммингем? Быстро ты!

– Разругался с метрдотелем, – поморщился Бастиан. – Мы не сошлись во мнениях о немытой посуде и пришли к выводу, что пришло время завершить наше сотрудничество.

– Иными словами, тебя уволили.

Бастиан закатил глаза и пожал плечами, давая понять, что это вопрос точки зрения.

Мимо с гиканьем и воплями проскочила стайка детворы. Чумазый растрепанный малыш отстал от товарищей и восхищенно разглядывал Хольгера, сунув палец в рот – в этом городишке, видно, псоглавцы редкость, не то, что в столице. Хольгер грозно клацнул пастью, и кроха с визгом умчался. Бастиан фыркнул.

– Повар обещал собрать мне еды в дорогу, а если одна наглая волчья морда вернет мой золотой, мне вполне хватит на билет в один конец. Так что я даже рад, что не связан никакими обязательствами!

Хольгер еще раз глянул на монету.

– Видишь ли, парень, я вчера сдуру выгреб тебе все, что у меня было, и теперь в карманах ветер свищет, а мне нужно заплатить механикам за работу. – По лицу Бастиана было видно, как вулканом закипает возмущение, и Хольгер торопливо продолжил, пока не рвануло: – Я отвезу тебя в Леммингем, клянусь! Мой локомобиль отремонтирован и готов к путешествиям, и тебе не придется тратиться на билет.

Бастиан прищурился, изучающе глядя на него.

– Локомобиль?

– Согласен, не самая быстрая машина и поезду не чета, но за три-четыре дня доедем. Ну-ка, пойдем, посмотришь сам!

Бастиан подхватил саквояж, облепленный снегом, и в два прыжка нагнал Хольгера.

Мастерская располагалась совсем рядом, однако на пути к ней путников подстерегала засада. Стоило им завернуть за угол, как с низенькой крыши раздался удалой свист, и воздух наполнился снежками, обледеневшими и твердыми, как орехи. Хольгер вскинул руки, Бастиан спрятал голову за саквояжем, но атака не прекращалась, и они пустились бежать, не зная, смеяться или злиться. Вслед им летели торжествующие вопли детворы.

– Их надо рекрутировать в солдаты, – проворчал Бастиан, потирая побитый лоб, – уж эти бы повергли рогачей в бегство.

– Думаю, их братья и отцы уже призваны на защиту Сабанны, то-то некому проучить маленьких поганцев за такие выходки. Но войны же не будет, верно я говорю? Наш принц женится на их принцессе, и солдаты вернутся по домам, к женам и детям.

– Я б в жизни не женился на рогачке.

– Даже ради мира?

Бастиан равнодушно пожал плечами и зашагал вперед.

Свежевыкрашенный локомобиль сиял во дворике мастерской. Через распахнутые настежь ворота видны были его внушительные колеса и тяжелый маховик, паровая труба рвалась в небеса, словно бросая вызов своим красным кирпичным товаркам, высившимся над заводами и фабриками. Крыша навеса была еще снята – видно, мастера ждали, пока краска досохнет окончательно. Бастиан протер рукавом бронзовую табличку на боку и рассмеялся: на ней красивым шрифтом выгравировано было «Крошка».

Грамотный; Хольгер нисколько не удивился.

Навстречу им вышел знакомый механик.

– Красавица! – крикнул Хольгер, похлопывая ладонью гладкий металлический бок. – Славная работа, Генек!

Механик протянул ему руку, и Хольгер пожал ее, дивясь сложности конструкции. Рука была механической; живую Генек утратил много лет назад, когда сорвалась с держателя циркулярная пила. Мастеру повезло: чуть в сторону – и распрощался бы с жизнью, а рука – что, рука – дело наживное. Привык и рад был даже: механическая оказалась и сильней, и удобней, да и девки млели, что крепче него никто не обнимет.

Во дворе показался хозяин мастерской. Хольгер не любил этого типа: тот врал как дышал, аж пах ложью. Нелюбовь была взаимной – пожалуй, не в последнюю очередь оттого, что Хольгер его ложь чуял. Обычно встречи этот хорек избегал, сидел в конторе, весь в бумажках, точно червь в коконе. Чего теперь вылез? Хольгер проследил направление взгляда и хмыкнул: Бастиан, что ли, приглянулся? Что ж, парень видный, чему удивляться.

– Генек расстарался, вон, выкрасил даже, – сказал хозяин таким голосом, что сразу стало ясно: хочет денег. – Краска – высший сорт, из Сабанны привезли. Препятствует коррозии, защищает от износа...

– Генек знает толк в механизмах, оттого и еду к нему в эту дыру каждую зиму.

– Доплатить надо, псоглавец.

Хольгер поморщился. Ему стоило бы догадаться, что этим все кончится. По итогам почти всегда приходилось платить больше, чем договаривались. Генек виновато развел руками, живой и механической, та шла по поворотной шестеренке, чуть цепляясь, подергиваясь.

– Пошли, что ли, навес поставим, – сказал он, – а Ядзя сварит вам кофею. Ядзя!

В окне второго этажа мелькнуло миловидное девичье личико: Ядвига, племянница старика. Стеснительная девица, шепелявая до невозможности, она ни с кем не говорила, страшась насмешек, никуда не выходила и оттого была печально одинока. Прошлой зимой Хольгер раз-другой доставил ей удовольствие языком. Она мокла моментально от любого прикосновения, и могла бы сделать какого-нибудь парня очень счастливым, если б не пряталась от мира.

В мастерской воняло краской и керосином. Бастиан куда-то пропал – видно, решил подождать на свежем воздухе. Взявшись за опоры, Хольгер со вторым механиком потащили тяжелый навес во двор. Генек руководил.

– Влево, влево забирай! Да куда ж ты тянешь, курва!

Мысли Хольгера были безрадостны. Все деньги, кроме единственного золотого, перекочевали к Бастиану, доплатить за ремонт сверх договоренности нечем. Значит, сразу локомобиль не забрать, придется сначала подзаработать. Как назло, из гостиницы надобно как раз сегодня съезжать, хотя это волновало Хольгера меньше: приятели-собутыльники наверняка разрешат ему перекантоваться ночь-другую на кухне ресторации или где-нибудь в сторожке. Но где взять денег? Зима – глухая пора, работы мало, а тем более – без машины. Разве что дрова рубить какой-нибудь немощной вдове, или же пойти кочегаром в паровоз. Сколько еще затребуют за эту сабаннскую краску... Понадобится время, а непоседливый Бастиан жаждет быть в Леммингеме как можно скорее, и отпустить его поездом – значит лишиться последнего золотого. К тому же Хольгер не оставлял надежды разгадать этого парня – чутье подсказывало, что тот до отказа забит секретами, как ларчик купчихи – перстнями, и что дороги их теперь нескоро разойдутся.

– Выше подымай, братцы!

Навес взгромоздили на место, опоры встали в пазы. Генек молниеносно затянул гайки одним из многочисленных ключей, встроенных в его механическую руку.

– Ну все, стало быть. Готова красотка.

– Пойду ругаться с Клаусом, – поморщился Хольгер.

– Да чтоб ему черви жрали печень, – Генек в сердцах сплюнул и растер сапогом.

Хольгер поднялся на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице. Едва он потянулся к дверной ручке, как та дернулась, и дверь распахнулась ему навстречу; из конторы вышел Бастиан, растрепанный, раскрасневшийся и веселый.

– Клаус согласился сделать тебе скидку, – сказал он, вытирая рот. – Собственно, ты ему больше ничего не должен. Он милейший человек, правда же?

Хольгер хмыкнул. От Бастиана пахло спермой и потом. Шустрый, однако, парень!

– Я прямо не знаю, что тебе ответить.

– Можешь не благодарить. Я просто хотел попробовать, как ощущается во рту член менее экзотической формы, чем у псоглавца, а все остальное оказалось приятной неожиданностью.

– Да ты, я смотрю, вразнос пошел, – рассмеялся Хольгер.

– Долгое воздержание никому не идет на пользу. Когда мы выезжаем?

– Мне нужно забрать вещи из гостиницы, закупить угля, лучше – антрациту, и добыть провизии на дорогу. Раз ты сэкономил мне золотой, можем сделать это прямо сейчас и отправляться в путь. Генек разогреет котел, как раз управится к нашему приходу.

Бастиан радостно подкинул в воздух свой саквояж и едва не скатился кубарем по стертым ступенькам.

Несколько часов спустя локомобиль мчал их по заснеженным полям. Холодный ветер бил в лицо, жар из топки опалял, к этому сложно привыкнуть поначалу. Вдвоем управляться с локомобилем было куда сподручнее, Бастиан оказался неплохим помощником: неумелым, но старательным. Зимние сумерки уже спускались на землю, но было довольно светло из-за снега, и Хольгер счел, что есть смысл продолжать путь, пока совсем не стемнеет. Он неплохо знал эти места, потому и съехал с большака: перед заморозками его весь размесили, и теперь там были сплошные ледяные ухабы. По ровному полю ехалось куда приятней.

– Где мы будем ночевать? – спросил Бастиан, перекрикивая ветер.

– Я знаю одно место.

Совсем стемнело, и локомобиль еле полз, освещая путь фонарем. Наконец впереди мелькнул огонек, и почти сразу они выбрались на проселочную дорогу, припорошенную снегом. На ближайшей развилке Хольгер свернул, и вскоре далекий огонек обернулся окошком дома.

Хозяин вышел на крыльцо с керосиновой лампой в руке, и, после непродолжительного обмена любезностями, путникам позволено было устроиться на сеновале. Хольгер уверенно зашагал к одному из кособоких строений. Он бывал здесь раньше, осенью помогал чинить крышу в жилом доме.

В сарае тревожно заблеяли овцы, сбились в угол подальше от холодного зимнего воздуха, который впустили непрошенные гости. Внутри было душно и оттого почти что тепло. Хольгер потряс ветхую лесенку, проверяя на прочность: две кривые жерди да березовые полешки вместо ступеней.

– Ничего себе, – пробормотал Бастиан.

– В деревнях царит прошлый век, прогресс сюда доберется еще нескоро, – отозвался Хольгер и аккуратно полез на сеновал.

Сено уже давно потеряло свой острый аромат, и теперь только откуда-то из глубин пахло прелым. Овцы вскоре успокоились и лишь перекликались внизу в темноте, словно репетируя некую нелепую ораторию.

– Да, кстати... а в чью пользу оказалось сравнение? – спросил Хольгер, устраиваясь поудобнее.

– Ты про то, у кого член круче, у псоглавцев или у нас? Я еще не решил. Эксперимент требует больше данных, – Бастиан завозился у него в ногах, погладил сквозь штаны, потянулся расстегнуть.

Хольгер приподнял бедра, помогая ему, и выпустил член на волю. Едва почувствовав прикосновение прохладного воздуха, тот снова оказался в плену: Бастиан старательно облизал его и взял глубоко в рот. В темноте ощущения обострились. «Не свалился бы на овец», – подумал Хольгер, усмехнувшись, и зажмурился от удовольствия. Парень пытался заглотнуть, получалось пока неважно, но все равно приятно.

– Застрянешь, экспериментатор, – хмыкнул Хольгер, – не все, что можно в рот засунуть, потом получится вытащить.

– Клаус хотел, чтобы я взял у него в самое горло, а я так не умею, – послышалось из темноты, и жаркий влажный рот снова заскользил по члену.

Очередная попытка увенчалась успехом – Бастиан наконец-то нашел правильный угол. Головка вошла в горло. Рвотный рефлекс у парня, похоже, отсутствовал полностью, редко кто с первого раза не отдергивался, судорожно переводя дыхание. Прерываясь лишь на то, чтобы хватануть воздуха, Бастиан отсасывал как заправская шлюха и готов был на новые подвиги. Член Хольгера входил в его рот почти полностью, и узел стремительно набухал. Это было редкое удовольствие – минет с узлом, – и увы, быстротечное: Бастиан вдруг замер и замычал, сначала возмущенно, потом жалобно.

– А я говорил, что застрянешь. Я ж пока не кончу, узел не спадет. Соси теперь, а то задохнешься еще.

Бастиан ощутимо сглотнул и зашевелил языком. Узел застрял у него во рту, слишком крупный, чтобы выпустить. Хольгер нащупал булавку на воротнике – на крайний случай: от боли узел тоже спадал, – но Бастиан, похоже, имел все шансы с честью выйти из положения. Насаживаясь горлом на член, языком лаская узел, он не терял самообладания, не дергался инстинктивно, рискуя вывихнуть челюсть или поцарапать Хольгера зубами.

– Хороший мальчик, – пробормотал Хольгер, чувствуя приближение оргазма.

Он излился Бастиану в горло, и несколько мгновений спустя тот сумел наконец освободиться. Кашляя и хватая ртом воздух, Бастиан повалился на сено.

– Ничего себе капкан! – прохрипел он.

– В прежние времена, говорят, молодежь шутки ради жереха на член ловила.

– Врешь ты все, – по голосу видно было, что Бастиан улыбается.

– Так говорят.

Бастиан поерзал, перекатился поближе. Уперся твердым в бедро. Не много ж времени ему потребовалось на то, чтобы отойти от испуга!

– Давай-ка, я тоже хочу кончить. И вообще, за тобой должок еще со вчерашней ночи.

Хольгер лениво перевернулся на бок. Что и говорить, парень заслужил хороший трах! Сено кололо в голое бедро, Бастиан ругнулся шепотом – верно, оттого же. Пристроившись сзади, толкнулся вслепую.

– Направь, чучело. И поплюй, насухую-то не вставишь.

Бастиан, кажется, хотел ответить что-нибудь язвительное, но его внимания требовали более срочные дела. Со слюной дело пошло на лад, и вскоре он вбивался в задницу Хольгера, как хороший механизм. Хольгер подмахивал – славный член был у парнишки, аж шерсть на загривке встала дыбом от удовольствия. Подольше бы, да что взять с девственника. Впрочем, опыт придет, был бы талант.

Кончив, Бастиан почти мгновенно отрубился. Долгий день, темнота... Хольгер зевнул во всю пасть, высунув язык, подгреб парня под бок – замерзнет без шерсти-то – и тоже уснул.

Ночью он пару раз вставал, ходил к локомобилю – подбрасывал торфяных брикетов в топку, чтобы на морозе не замерзла вода в котле. Дым от торфа шел душный, едкий – ох и заругает хозяин поутру. Каждый раз панически блеяли овцы, и Бастиан вздыхал, не просыпаясь – как человек, привыкший спать в покое и безопасности.

Утром Бастиан прижимался к нему, едва не трясясь от холода и завернувшись в полу хольгерова плаща. Хольгер мог спать хоть на снегу, а вот бесшерстным бревиорисам зимой приходилось несладко. Он разбудил Бастиана: светало, давно пора в путь.

Вид у мальчишки был презабавный: нахохлившийся, с соломой в буйных кудрях, растрепавшихся за ночь. Теперь, не убранные в узел, они придавали лицу Бастиана строгости, какого-то достоинства, что ли. Хольгер нашарил в кармане тот самый последний золотой с профилем кронпринца.

Императорский бастард?.. При всей фантастичности это было бы самым вероятным объяснением, но неужели сумели б утаить такой скандал? Парень рос среди благородных, не где-нибудь в глуши.

– Тебя назвали в честь кронпринца Зебастиана? Вы, кажется, ровесники?

– Можно и так сказать, – буркнул тот.

Так много совпадений, но если не бастард, то...

Это было слишком абсурдно, чтобы даже подумать о таком всерьез.

– Пора в дорогу. До Леммингема путь неблизкий.

Оставив Бастиана разбрасывать по обледенелому двору еще горячую золу от торфа, чтобы не скользили колеса, Хольгер отправился проститься с хозяином. Нашел того по стуку топора за домом.

– Ну-ка, псоглавец, подсоби!

Хольгер поймал топор налету и без лишних слов принялся колоть дрова. Чем-то надо было отблагодарить за ночлег, хоть бы и таким пустяком, да заодно извиниться за вонючий дым.

– Славное утречко выдалось! – сказал хозяин, щурясь на солнце. – Далеко ли путь держите?

– В Леммингем.

Хозяин помрачнел, запустил пальцы в бороду.

– Неспокойно, говорят, в тех краях. Рогачи стоят лагерем на другом берегу Менги. Мосты-то стерегут наши, да только уже неделю морозы, как бы по льду не перешли. Сосед ездил в город давеча, говорил с одним купцом. Тот свернул лавку, собрал манатки и уехал, говорит, подальше от беды.

– Не верит, стало быть, что миром дело решится?

– Больно долго тянет император. Когда еще говорили про это дело, а день свадьбы до сих пор не назначен, Унельму-то, принцессу эту их рогатую, ко двору не приглашают, одно слово – темнят.

– Может, кронпринц вовсе не хочет на ней жениться, – послышался голос Бастиана, и Хольгер обернулся.

– Мало что он не хочет, – фыркнул хозяин и многозначительно поднял к небу узловатый палец. – Долг у него, смекаешь? Перед народом, перед государством! А то что ж это выходит – мы горбатимся, налоги плотим, а как защитить нас – так некому?

Бастиан поежился, похлопал себя по плечам, с явной завистью поглядывая на Хольгера, упарившегося так, что расстегнул плащ и ворот рубашки.

– На, согрейся.

Хольгер протянул ему топор, и мальчишка, взвесив его в руке, принялся за дело. Колоть дрова ему, похоже, прежде не доводилось; впрочем, он был городским жителем, так что это еще ни о чем не говорило.

– Не, парень, кронпринц наш женится как миленький, это они там при дворе что-то удумали, – продолжил хозяин, – я так мыслю, кому-то выгодно, чтобы мы повоевали. Какому-нибудь там министру, который по вооружению заведует. Небось сидел трясся, что вытурят его под зад да на улицу – мирному-то государству на хрена оружие? А случись война – вот он и будет уважаемый человек, а не тля какая!

Из дому вышла сухонькая женщина в пестром платке, в руке она несла маленькую корзинку.

– Все умничаешь? Сходил бы до колодца, воды скотине принес, – сказала она хозяину, потом протянула Хольгеру корзинку: – Вот вам на дорожку, добрые люди.

– Не найдется ли ненужных тряпок, хозяюшка?

Обтирочные концы подходили к концу, замасленных он старался не хранить – упаси Крылатая попадет искра. Механизмы «Крошки» требовали регулярной смазки, и ветоши на протирку уходила уйма. Хольгеру нравился запах машинного масла, в этом была некая особая романтика дороги. «Крошка» шла по земле, как корабль, разве что трясло посильнее.

В корзинке обнаружились горшочек молока, пара лепешек и полдюжины вареных яиц. Все это было путниками с благодарностью съедено еще во дворе. Женщина вынесла ему льняную сорочку, застиранную до дыр; славно! Простившись с хозяевами, отправились в путь.

Проселочная дорога оказалась не такой разбитой, как большак, и Хольгер держался ее, пока это было удобно. К полудню небо затянуло, посыпалась крупа. Бастиан замотал лицо платком – мелкие ледышки царапали, врезаясь в кожу на скорости. Остаток дня прошел малоприятно: глаза слезились, дорогу заметало, колючий ветер бил в лицо. К тому времени, как мягко и незаметно спустились ранние сумерки, путники выбились из сил.

Они свернули на большак, надеясь найти ночлег, и вскоре неподалеку и впрямь показались огни крохотного городка. Бастиан взмолился, перекрикивая ветер:

– Я б сейчас отдался за теплую постель и кружку горячего кофе!

– Когда хочется отдаться, не стоит искать для этого причины, – хохотнул Хольгер и немедленно получил тычок под ребра.

Дорога услужливо вильнула в сторону огней, и очень скоро Хольгер и его спутник уже укрылись от непогоды под крышей трактира. Рядом с «Континенталем» тот выглядел бы нищей лачугой, но внутри было чисто и тепло. Пересчитав монеты, Бастиан поморщился: деньги грозили быстро растаять. Толстощекая хозяйка с порога раскусила гостей, поджала губы как-то брезгливо, будто не рада была таким постояльцам.

Официант со щегольскими усиками принес хлеба и супу. От мисок шел пар, но этим достоинства супа ограничивались – Бастиан печально оглядел жиденькие клочки капусты и вздохнул. Мясом там и не пахло, но, по крайней мере, это была горячая еда, то, что надо после долгой дороги.

Пустой суп только раздразнил аппетит, но Хольгер не переживал. В отличие от Бастиана, он смотрел по сторонам и подмечал незначительные на первый взгляд мелочи. Во-первых, один из официантов, рябой и сухощавый, приходился родственником хозяйке, может быть, даже сыном; на нем была одежда получше, трактирщица обращалась к нему ласковее, а когда кто-то из гостей опрокинул тарелку, прибирать послали другого. Во-вторых, этот парень имел явный интерес к мужчинам.

Это последнее очень обнадеживало.

Звали его Пауль. Хольгер свел знакомство в темной кладовке возле кухни, где получил неплохой минет, и пригласил нового приятеля продолжить общение в постели, на что тот с радостью согласился. Распрощавшись с ним, Хольгер вернулся за стол.

– Не давись этой водой. Сдается мне, мы еще попируем сегодня.

Даже не разделяя его уверенности, Бастиан отодвинул от себя тарелку, поднялся и молча взвалил на плечо свой саквояж. Хозяйка проводила их наверх, по-утиному переваливаясь и бряцая ключами, отперла одну из комнат и немедленно ушла, не дождавшись даже, пока они заглянут внутрь; видно, от нищебродрв возражения не принимались.

– Ну что ж, по крайней мере, без клопов, – сказал Хольгер, оглядевшись, и уселся на бугристый тюфяк.

– К червям собачьим. Доставай, пожалуй, что там в «Континентале» нам перепало, у меня после этого супа урчит в животе громче, чем до него.

– Погоди немного, будет тебе еда. Умойся пока.

Пожав плечами, Бастиан отправился исследовать ванную. Тесная и темная, с маленьким окошком под самым потолком, она пахла затхло. Трубы завыли, застучали, когда он открутил кран, но вода хлынула горячая, и вскоре все затихло – Бастиан нежился в ванне.

– Я все еще хочу есть, – вздохнул он через некоторое время, голос звучал глухо, как из бочки.

Он, кажется, настроен был скептически вплоть до того момента, когда в дверь тихонечко постучали, как-то неловко, будто бы локтем; Хольгер с готовностью открыл. В коридоре стоял новый знакомый, Пауль, обеими руками удерживая поднос со всяческой снедью.

Комнатку наполнили чарующие ароматы. На подносе бесстыже раздвигал ноги запеченный цыпленок, разлегшийся на ложе из бобов, красной капусты и жареного лука, компанию ему составляла толстая колбаса, обнявшая его полукольцом; башнями высились кружки с пивом, увенчанные пирогом. Где-то среди всего этого великолепия пах еще кусок сыра, который Хольгер не удостоил вниманием: его гораздо больше интересовали мясные блюда.

– Милый Пауль, наша благодарность не знает границ, – сказал Хольгер, довольно наблюдая за движением подноса, который официантик занес в комнату и водрузил на край кровати.

Пауль приник к нему, явно намереваясь продолжить знакомство, как было уговорено, но тут же отпрянул. Хольгер обернулся: из ванной вырвалось облако пара, и из него, точно из тумана, явился Бастиан. На нем было лишь полотенце, замотанное на голове, как тюрбан; тело сияло бесстыдством восхитительной наготы. Бастиану смущение был неведомо: не обращая внимания на оробевшего официанта, он уселся на кровать и вскоре блаженно жмурился, держа в одной руке кружку, а в другой – уже надкусанную цыплячью ногу.

– Я тоже умоюсь, пожалуй, – Хольгер прихватил с собой колбасу и отправился в ванную.

Когда он вернулся в комнату, кровать ходила ходуном. Бастиан не стал терять времени зря; вдавленный в жиденький тюфяк, он был почти не виден, только смоляные кудри разметались по постели, да ступни вздымались над плечами Пауля. Уже основательно объеденный цыпленок беспомощно перекатывался с боку на бок, вытесняя через край тарелки бобы, пиво расплескалось по одеялу. Хольгер убрал поднос на пол, отломил себе краюшку пирога, а потом еще кусок, побольше: пирог оказался мясной, с потрошками.

– Мне нравится его член, – воскликнул Бастиан, приподнимаясь, обняв Пауля за шею, – миляга Пауль, по крайней мере, может засадить на всю длину, это восхитительное чувство.

– И это вместо благодарности за то, что я берегу твою задницу?

Бастиан рассмеялся и поманил его рукой. Хольгер упер колено в край кровати, занося член над его лицом, и удовлетворенно заворчал, принимая ласки двух нетерпеливых ртов: Пауль не захотел оставаться в стороне и тянулся к нему, заставляя Бастиана сгибаться пополам. Сосал он умело, но без огонька. По крайней мере, до Бастиана ему было далеко. Тот, смеясь и поминутно отплевываясь от шерсти, ласкал языком все, что попадало в рот, эта бестолковая суета была отчего-то и очаровательной, и приятной. Хольгер любил так – когда чужое удовольствие было искренним.

Пауль выпустил его член, развратно улыбнулся блестящими яркими губами. Вряд ли у этого парня был постоянный любовник, хотя немало, пожалуй, могло быть таких вот случайных связей с постояльцами трактира: место людное. Правда, вот псоглавцев вряд ли здесь бывало много. Хольгер усмехнулся и обошел кровать с другой стороны.

Вставить Паулю оказалось легко, он был, похоже, заранее подготовлен. Почувствовав вторжение, он замер, потом приподнял бедра, подаваясь навстречу, и Бастиан недовольно заворчал откуда-то снизу. Кажется, он лишился развлечения – Пауль целиком переключился на происходящее за его спиной. Выбравшись из-под него, Бастиан лениво потянулся и, недолго думая, притянул его голову к своему паху.

Пауль остался весьма доволен вечером; по крайней мере, он прощался с четверть часа, обнимая их поочередно. С утра глазастенькая девчушка принесла громадную яичницу с салом прямо в сковороде и умчалась, пролепетав, что ее прислал Пауль; еда была горячая, то, что надо.

Хольгер не впервые улучшал себе жизнь подобными знакомствами, но надо было признать – из них с Бастианом вышла отличная команда. Жаль, что мальчишка так торопится покинуть континент. Впрочем, его можно понять, особенно теперь. Хольгер и сам не раз подумывал о Новом Свете. Здесь, в старой земле, слишком много пепла и крови, слишком много старой вражды. Теперь, когда вот-вот могла грянуть новая война, многие бежали, точно лесные звери, почуявшие в воздухе гарь пожара.

– Всего несколько веков назад тарандцы трепетали от воя в ночи, – сказал он задумчиво. – Сколько их служило моему народу... А потом пришел Хеймо Однорогий, Хеймо Освободитель, и разбил их цепи.

Было еще рано, за окнами и не начинало светать, и хотя в трактире уже бурлила жизнь, Хольгеру торопиться было некуда: до света можно валяться в постели и доедать вчерашние бобы. Бастиан крутился вокруг мутного зеркальца в ванной, кажется, намереваясь побриться. Отросшая щетина придавала его образу некий налет романтичности и делала этого парня удивительно похожим на императора, хоть у того были пушистые седые усы с подусниками и пышные бакенбарды.

– Кто мог подумать тогда, что веком позже тарандцы превратятся в силу, которая поставит на колени весь Север и двинется на Юг...

– Наша армия разобьет их, – Бастиан беззаботно отмахнулся, – ты когда-нибудь видел императорский военный парад?

– Не доводилось.

– Только представь... Колонны солдат, марширующих, как один, солнце сияет в пуговицах их мундиров и в заклепках боевых машин. Самоходные орудия шагают строем, вздрагивают чуткие стрелки циферблатов, пар вырывается из труб. Флаги повсюду, барабаны не умолкают. Тень от дирижабля накрывает всю улицу. Столица ликует... Женщины бросают цветы под ноги солдатам, дети карабкаются на фонари, чтобы разглядеть получше...

Хольгер лениво выбрался из кровати, встал в дверном проеме.

– Вы, изнеженные южане, читали про войну в романах и думаете, что знаете ее. Война непохожа на парад. Тарандцев не испугаешь медными пуговицами на новеньких мундирах. Пока вы развлекаетесь своими чудесными игрушечными механизмами, тарандцы учатся у смерти. Их броня непробиваема и танки отличаются поразительной скоростью. Я знаю это, потому что видел войну, Бастиан, и я знаю тарандцев. Они не станут ждать благоприятных условий, они нападут прямо сейчас, зимой, и вам будет сложнее вдвое. Северяне спят на снегу, а вас победит холод. Им останется лишь маршем пройти до столицы, подбирая все ваши прекрасные знамена с золотой бахромой. У Юга есть только один путь – союз с Тарандией.

Бастиан насупился и отвернулся, словно эти слова были обидными или давили на больное. Словно боялся, что они переубедят его, как будто его мнение имело какой-то особенный вес. Хольгер подошел, ласково погладил по бедру, заигрывая: секс всегда приводил Бастиана в хорошее расположение духа. Тот и правда тут же воспрял, торопливо скинул одежду, деловито огляделся, выискивая поверхность поудобней. Чем он Хольгеру нравился – так это готовностью заниматься любовью в любое время и в любом месте.

– Давай в кровать, – фыркнул Хольгер, – когда еще получится на мягком.

После ночных игрищ задница у Бастиана была податливая, растянутая. Хольгер не стал ее разрабатывать, только смазал член маслом.

– Глубже, ну! Хольгер, перестань надо мной трястись, как наседка!

Хольгер плеснул еще масла на ладонь, смазал уже набухающий узел. Поглядел с сомнением на то, как тесно обхватывает его член чужая плоть: выдержит ли? Что ж, раз Бастиан просит...

Придерживая его за бедра, Хольгер мягко толкнулся поглубже. Узел уперся, растягивая анус; Хольгер вытащил член и снова загнал, осторожно напирая. Бастиан постанывал, старался подмахивать, и его приходилось держать покрепче – порвет себе все, дурень, если так резко... С каждым толчком затея казалась все более осуществимой, узел почти готов был войти. Наконец он словно провалился внутрь, и тут же Бастиан дернулся навстречу, с довольным стоном насаживаясь до самого основания. Пожалуй, этот и с рогачом бы получал удовольствие, хотя размеры там, прямо сказать, негуманные.

Обратно раздувшийся, точно луковица, узел выходил с большим трудом, но Бастиан, похоже, совсем не возражал. Хольгер утробно заворчал – редко получалось настолько хорошо потрахаться, мало кто выдерживал подобное обращение. После пары фрикций Бастиан приноровился совсем, и теперь узел ходил туда-сюда, легко минуя преграду. Хольгер не выдержал – взвыл по-волчьи, кончая: уже и не помнил, когда так хорошо бывало в последний раз. Узел начал спадать, и Хольгер толкался вперед, точно одержимый – несколько минут, пока он снова не набухнет, можно было засаживать на всю длину, не опасаясь за целостность чужого зада. Нежную кожу члена уже саднило – после оргазма она становилась чувствительной донельзя, – но он терпел, пока Бастиан не кончил, яростно сжимаясь.

Тогда, изможденные этой дикой скачкой, они свалились на кровать.

– Это было... уфф. Вот это да, – сказал Бастиан через некоторое время, отдышавшись.

Хольгер рассмеялся. Хотелось пить, но для этого требовалось встать и дойти до воды; дотянувшись до подноса с объедками, он с отвращением выхлебал остатки пива, выдохшегося и теплого.

Днем они останавливались в какой-то глухой деревушке, где жители высыпали из домов поглазеть на Хольгера. Позвенев монетами, путники обеспечили себя незатейливым обедом из кислой капусты и подкопченных сарделек, на сковороде кусочки сала таяли, как лед по весне. В крохотном домишке под крышей сушились веники трав, косицы чеснока. Хозяйка, древняя бабка, была не из разговорчивых – за все время обеда перемолвились едва ли парой слов. Напоследок она налила киселя из сушеной клюквы и села вязать, невозмутимая, несмотря на орду детишек, заглядывавших в окна и с любопытством наблюдавших, как Хольгер ест.

Управившись с обедом, Хольгер вышел во двор, где оставил локомобиль. Здесь ребятня его не донимала – забор был высок. У заднего колеса стоял мешок угля, купленный у кого-то из соседей – самое время было пополнить запас. Бастиан куда-то запропастился; из-за приоткрытых дверей сеновала пахнуло запахом разгоряченных тел, и Хольгер усмехнулся. Вот оно что... Хольгер тоже находил себе компанию всюду, куда бы ни шел. Родственная душа! Он заглянул внутрь.

Под Бастианом тихонечко охала хорошенькая толстушка, хозяйкина не то дочка, не то внучка. Завидев Хольгера, она вскрикнула и осенила себя крылатым знамением.

– Нас из этой деревни погонят вилами и кольями, если ты попортишь им такую красавицу, – сказал Хольгер, завороженно наблюдая за тем, как резво Бастиан двигает бедрами.

Деваха зарделась и спрятала лицо в бастиановых роскошных кудрях, свесившихся до самого сена. Бастиан хмыкнул, не оборачиваясь и не замедляясь:

– За кого ты меня принимаешь? Я не порчу девиц, милая Марта впустила меня в свою крепость с черного хода. Где ты ходишь так долго? Я так скоро кончу, и без тебя!

Хольгер фыркнул и с готовностью расстегнул штаны. Милая Марта пискнула от ужаса, но Бастиан что-то заворковал ей на ухо, и она зажмурилась. Пошарив в сене, он отыскал плошку со сливочным маслом: Марта не то знала толк в любовных играх, не то получила от него инструкции, что было более вероятно. Хольгер счистил налипшие травинки и смазал свой член; Бастиан выгнулся ему навстречу со стоном.

– Ох, до чего ж это сладко... Забудь, что я говорил вчера. Твой член лучше, чем у Пауля... и больше.

Марта смущенно хихикнула.

Бастиан кончил быстро и после лежал у Марты между необъятных бедер, будто среди подушек, расслабленный и податливый. Он мял ее роскошные груди, целовал куда-то в шею, щекоча; Хольгер подумал, что невежливо оставлять девушку неудовлетворенной, но после учуял, что губы Бастиана пахнут ее соками: Марта свое получила. Парень не промах...

Хольгер втиснул член на всю длину, с узлом – славно! С трудом сдержал рвавшийся из глотки вой и кончил, выплескивая семя в жаркую тесноту бастиановой задницы. Вынул, любуясь, как стягивается отверстие. С конца капнуло, потекло по ноге Бастиана, и тот брыкнулся, смеясь от щекотки. Скатился с Марты, галантно одергивая подол; она неторопливо застегнулась, пряча порозовевшую грудь. Хольгер поймал ее кокетливый взгляд, подмигнул. Красавица прыснула и, с неожиданной легкостью оказавшись на ногах, выскользнула за порог.

– Поел бы хоть, нам ехать пора, – сказал Хольгер, застегивая штаны, и с удовольствием шлепнул Бастиана по ягодицам.

– Теперь и еда вкуснее, – Бастиан потянулся до хруста, сел, проваливаясь в сено. Черные локоны в трухе и соломинках упали на лицо, он отмахнулся от них, будто от надоедливых ос.

Где же Хольгер встречал эти локоны прежде? Он мог бы поклясться, что видел их замершими – на фотографическом снимке? На картине?..

Бастиан оделся и ушел в дом. Хольгер не стал терять времени понапрасну – протер ветошью внутренности «Крошки», смазал наново. Задумчиво постучал ногтем по водомерному стеклу, долил воды в котел. К тому времени, когда Бастиан снова появился во дворе, локомобиль стоял под парами и готов был к путешествию. Хольгер перевел рычаг реверса на ход, плавно открыл регулятор, и вскоре крохотная деревушка скрылась за холмом.

Только поздним вечером они добрались до цели. Над Леммингемом сияло зарево пожаров, чуткий слух Хольгера различал отзвуки канонады. Сердце тревожно сжалось: беда.

– Тарандцы в городе, – сказал он, и Бастиан кивнул, хмурый и неразговорчивый.

Худшие опасения подтвердились: рогачи не стали терять времени зря, переправились через Менгу по льду, пока стоят морозы. Значит ли это, что надежда потеряна? Если воздушный порт захвачен, все это было напрасно, и остается только повернуть назад. Но Бастиан... было ли ему, куда возвращаться? В погоне за Новым Светом он поставил на кон все, что имел...

– Нам нужно узнать, что происходит.

Они едва заметили, когда въехали в город, окраины тонули в непроглядной тьме: в окнах не было света. Только разглядев на фоне зарева затейливый флюгер, путешественники поняли, что вокруг них – уже не леса, а сады пригорода.

– Город как будто вымер, – пробормотал Бастиан.

– Горожане, должно быть, в спешке бегут на юг. Под защиту стен Сабанны...

– Постой! – вскричал Бастиан, оглядываясь. – Я, кажется, видел свет.

Хольгер решительно рванул рычаг, закрывая подачу пара, остановил «Крошку» и спрыгнул на снег. Бастиан рванул обратно по их следам, спотыкаясь в темноте. Вскоре он остановился, дождался Хольгера.

– Вот, – сказал он тихо.

Распахнутые ворота покачивались на петлях, поскрипывая. В глубине двора виднелся прямоугольник робкого света – дверь была открыта, и похоже, что давно: порог замело снегом, в коридоре вырос целый сугроб. Хольгер втянул носом морозный воздух.

– Здесь пахнет смертью и лекарствами.

Они осторожно вошли в дом. На окрик никто не отозвался; все казалось заброшенным и нежилым.

– Может быть, здесь жил тяжело больной человек, – сказал Бастиан, точно пытаясь себя убедить. – Или врач...

– Скорее, аптекарь, – сказал Хольгер, подобрав одну из бумаг, которые ветер гонял по полу коридора. Это был диплом, плотная гербованная бумага с печатями.

– В спешке бежали, – присвистнул Бастиан, – даже документы бросили.

Хольгер покачал головой.

Осторожно продвигаясь навстречу свету, они свернули в комнату, бывшую, по всей видимости, кабинетом, где хозяин принимал посетителей, и обнаружили его самого. Мертвый аптекарь был привязан к креслу. Лицо его, распухшее и посиневшее, застыло в гримасе.

– Здесь побывали мародеры, – сказал Хольгер, – не знаю только, ушли ли они до или после смерти хозяина.

– Рогачи?

– Нет, свои. Похоже, искали морфий или что-то подобное.

Он указал на разоренные стеклянные шкафы, вдоль которых поблескивали разбитые пузырьки и ампулы. Все остальное в кабинете казалось почти нетронутым.

– Они что, его пытали?

– Не похоже. Хотя я не удивился бы. Война будит в некоторых людях скотство. Я не вижу следов побоев. Может быть, у старика просто не выдержало сердце, он тучный, я видал такое.

Бастиан пожал плечами.

– Надо его, ну, похоронить, что ли.

– В мерзлой земле не выкопать могилы. А костер привлечет внимание... и неизвестно, чье.

– Не оставлять же беднягу так.

Вынув складной ножик, Бастиан принялся пилить веревки, державшие аптекаря. Ножик, верно, был неплохой, потому что вскоре веревки поддались, и тяжелая туша сползла на пол, широко раскинув ноги. Хольгер закрыл покойнику глаза.

– До весны он вполне сохранится, при такой-то погоде.

Бастиан накрыл изуродованное смертью лицо халатом аптекаря, висевшим у входа, и вздохнул. Хольгер тронул его за плечо.

– Пойдем. Думаю, старик не будет возражать, если мы переночуем под его крышей.

Больше в доме им никто не встретился. Повсюду были следы не то мародеров, не то торопливых сборов – вещи, выброшенные из шкафов, лежали кучами, битый фарфор хрустел под ногами. Выломав несколько досок из обшитой деревом стены, Хольгер растопил маленький камин в гостиной: дом выстудило так, что подернулась ледком вода в графине. Подумав, он вернулся к локомобилю, отогнал «Крошку» во двор аптекаря. Не зная, что происходит и как срочно может понадобиться линять из города, он опасался гасить топку. В подвале у аптекаря нашелся первоклассный антрацит – старик был не из бедных. Выбрав кусок покрупнее, целую глыбу – едва поместилась в топку – Хольгер вернулся в дом: этого должно хватить надолго.

– Я хотел вымыться, но на трубах изморозь, похоже, все замерзло намертво, – вздохнул Бастиан.

Хольгер кивнул – дом не топили уже давненько, хорошо еще, если котел не разорвало от мороза.

– У нас в «Крошке» есть кипяток.

– На ванну мне вряд ли хватит.

– Сибарит!

Бастиан принес одеяла и тюфяки из спальни – проще было согреть одну небольшую комнату, чем пытаться отапливать весь этаж. Свалив их в кучу у камина, Бастиан плюхнулся сверху. Хольгер устроился рядом, обнимая его за талию и глядя в огонь. Спать не хотелось, слишком много беспокойных мыслей роилось в голове.

– Откуда ты так хорошо знаешь рогачей? – спросил Бастиан после долгого молчания.

Хольгер развязал кожаные завязки на браслете, повернул руку, чтобы лучше видны были два клейма.

– Вот это значит «Собственность Илмари». А второе – «Свободен».

– Ты был рабом тарандца?!

Хольгер невесело усмехнулся. Он почти никому не рассказывал об Илмари, хоть сам вспоминал о нем часто; пожалуй, Бастиану стоило это услышать.

– Я был никем до него. Я родился в рыбацкой деревушке и умер бы в ней же седым стариком, нажив лишь мозоли да больную спину. Мы не торговали, жили бедно, детей почти не рождалось. Не знали даже, что война. Когда войско тарандцев показалось из-за перевала, мы не успели толком испугаться – не знали, что Урхо Завоеватель прошел по всему Северу, от моря до моря, и мы последние из своего народа, кто еще жил в своих домах и не знал беды.

– Вас захватили...

– Взяли голыми руками, практически без крови. Почти всех отправили класть рельсы – Урхо весь Север опутал стальной сетью, связал городишки друг с другом, на том и по сей день стоит его мощь. Вышло так, что я приглянулся Илмари, он был близким другом и советником самого Урхо, поэтому мог брать все, что захочет. И видит Крылатая Дева, поначалу я ненавидел его всем сердцем.

– Только поначалу?

– Многое меняется с годами. Он научил меня грамоте, открыл передо мной мир. Трудно ненавидеть того, кто добр, мудр, кого слушаешь, затаив дыхание. Я объездил весь Север с ним, сначала как раб, потом как друг, любовник и телохранитель. Я и сам не понял, когда все успело измениться. Когда он умер, я горевал так, будто любил его больше жизни.

Бастиан поморщился и перевернулся на другой бок.

– Подкинь дров, погаснет.

Хольгер лениво поднялся, отодрал еще одну доску от стены и едва успел заметить, как в тусклом красноватом свете мелькнул конверт, падающий за низенький комод. В стене был тайник!

– Ну-ка, помоги мне.

Комод оказался тяжелым, будто набитый камнями. Добротные дубовые стенки скользили под руками. Хольгер согрелся и запыхался, возясь с ним, а толку было мало.

– Да ну его к червям собачьим!

– Подожди, интересно же. Пусти-ка меня.

Бастиан сунул руку в узенькую щель между комодом и стеной – результат его и Хольгеровых совместных стараний.

– Фу, там паутина... Нашел!

Победно потрясая конвертом, он пустился в пляс. Затухающий огонь бросал на стены причудливые тени. Хольгер сломал доску, оперев ее на каминную решетку и как следует наступив сапогом, и бросил обломки в огонь; пламя радостно взвилось, вгрызаясь в сухую древесину.

– И что же там?

Бастиан сунул руку в конверт и торжественно объявил:

– В награду за проявленное к своему трупу милосердие старик аптекарь дарит отважным путешественникам... билет на «Роял Аэро Экспресс»!

– Как же, держи карман шире, – фыркнул Хольгер, но на лице Бастиана застыло восторженно-недоверчивое выражение. Да быть такого не может! Хольгер выхватил у него бумаги и впился глазами в вычурный шрифт с завитушками.

В конверте лежали билет и несколько крупных банкнот, аккуратно сложенных, новых и почти хрустящих. Это был самый настоящий билет в Новый Свет, со всеми печатями. Старик аптекарь собирался линять за границу!

– Вот так удача!

Бастиан бросился к нему на шею.

– Я уеду отсюда. Я уеду в Новый Свет, где смогу быть, кем только захочу. Все это оставлю позади, забуду навсегда!

– И меня забудешь? – спросил Хольгер, посмеиваясь и лапая Бастиана через штаны.

– Думаешь, ты незабываем?

Бастиан торопливо сбросил одежду, потянул его на гору одеял. Комната еще не прогрелась толком, и тепло было лишь у камина; шаг в сторону – и стылый воздух заставлял выбивать дробь зубами. Одеяла нагрелись сверху, но в складках прятался отрезвляющий холодок.

– Что если воздушный порт захвачен?

Хольгер приподнялся, стягивая штаны, и отпихнул одежду подальше от огня.

– Если в городе идут бои, значит, хотя бы часть его еще не захвачена. В Леммингеме порт – важнейший из стратегических пунктов, его будут оборонять до последнего. К тому же, он далеко от реки. Может статься, что ты еще не до дна исчерпал свой запас везения.

Бастиан опрокинул его на спину, уселся сверху. Вильнув задом, уже умело и привычно насадился на член, казавшийся совсем бордовым в неровном свете.

– Хорошо, если так.

– Куда бы ты ни пошел, парень... Дай тебе Крылатая Дева любовников с большими членами.

Бастиан расхохотался и протолкнул набухающий узел в тесный плен своей ненасытной задницы.

Позже, кончив, они лежали в согревшейся комнате на одеялах, пытаясь спать, но сон не шел. В городе слышались взрывы, порой вздрагивала земля. Бастиан рывком сел, нашарил ногой ворох одежды и придвинул к себе.

– Не могу больше. Я должен знать, что происходит.

Хольгер зевнул и послушно принялся одеваться.

В доме нашлась керосиновая лампа, и путники двинулись по заброшенным улицам, освещая дорогу ее тусклым светом. До воздушного порта было рукой подать – они въехали в город чуть западнее, но с той же стороны. За пару кварталов до окраины им встретился патруль, но солдаты, разглядев не тарандские лица, пропустили их без лишних вопросов.

Бастиан едва не летел по темным улицам: порт был свободен, и дирижабли все еще поднимались в воздух, хоть и не по расписанию. «Роял Аэро Экспресс» собирал пассажиров вот уже три дня и готов был отправиться в Новый Свет перед рассветом. Это был, вероятно, последний рейс из Леммингема: слишком велик риск. Рогачи вели обстрел; линия огня двигалась, пусть и медленно, к воздушному порту.

Заброшенные улицы кончились неожиданно. На огромном поле за городом кипела жизнь. Военная часть расположилась в нескольких ангарах воздушного порта, между ними жгли костры. Куда ни глянь – все было заполнено палатками и людьми. Между солдатскими униформами мелькали люди в цивильном, с баулами и котомками, лица у них были потерянными и сосредоточенными, они казались масками в красных отблесках костров. Все это напоминало не то ярмарку, не то нелепый карнавал.

У одного из ангаров образовалась толпа: вышел какой-то человечек, по виду – клерк. Он утирал пот, несмотря на холод, и отчаянно жестикулировал.

– Только по билетам! – услышал Хольгер, когда они достаточно приблизились.

Отчаявшиеся люди протягивали человечку деньги, требовали и умоляли, но клерк был непреклонен. Бастиан машинально сунул руку за пазуху, проверяя, на месте ли заветный конверт.

– У меня есть билет, – сказал он клерку, и тот уставился на него сквозь пенсне, запотевшее в помещении и уже прихваченное инеем на улице.

– Хорошо, это очень хорошо, – пробормотал клерк и приоткрыл для него дверь, загораживая ее от остальных своим щуплым телом.

Внутри ангара были люди, не так уж и много, куда меньше, чем мест в «Роял Аэро Экспресс». Они сидели или лежали на своих вещах. Над ними, уходя в темноту, висела, словно в воздухе, гондола дирижабля.

Бастиан извлек чуть измявшийся конверт и бережно развернул билет. Клерк, пригладив редкие волосы с проседью, тщательно изучил бумагу, поскреб ногтем печати и козырнул.

– Билет на одного, – сказал он, покосившись на Хольгера. Тот пожал плечами:

– Я никуда не лечу. Между нами говоря, не пристало людям летать. Предпочитаю оставить это дело Крылатой.

– Он провожает меня, – пояснил Бастиан. – Отчего вы не пустите тех людей? Разве все места заняты?

Клерк скривился, точно от зубной боли.

– Их слишком много, все не поместятся, а кого выбирать? Тех, что предлагают побольше денег? Но они ведь перегрызут друг другу глотки за никчемные бумажки!

Он жестом указал на зал ожидания, давая понять, что разговор окончен. Хольгер и Бастиан устроились у стены на каких-то ящиках.

– Бедняга, – сказал Бастиан.

– Упаси Крылатая стоять перед таким выбором. Немудрено, что он поседел.

До рассвета оставалось несколько часов. Отчего-то здесь, в непротопленном ангаре, где бил в глаза свет, на твердых ящиках, спать захотелось куда сильнее, чем у камина на одеялах. Бастиан лег, скрючившись и подложив под голову саквояж. Хольгер остался сидеть, опершись спиной на стену – промозглый холод не проникал сквозь шерсть. Кажется, Хольгер все же задремал; проснулся он от шума.

Дверь ангара распахнулась, и с мороза, немедленно укутавшись облаком пара, чеканным шагом зашел крупный человек. На нем была длинная, до пола, дубленка, в усах поблескивал иней. Этот великан из сказок Севера был, верно, военным офицером; Хольгер подумал, что не меньше полковника, но не генерал: взгляд был еще недостаточно надменным, а волос – седым.

За ним вошли несколько солдат; полковник одного за другим будил пассажиров, дремавших на узлах с пожитками. Некоторых он обходил стороной – это были женщины и старики. Похоже, он искал дезертиров.

Рядом заворочался Бастиан.

– Что там?

– Проверяют документы.

Бастиан сел; кажется, сон слетел с него моментально.

– Нам надо уйти, пока он далеко.

Хольгер не стал переспрашивать. До посадки оставалось меньше часа, и если Бастиан хотел уйти в такой момент – на то должна была быть веская причина. Что-то, должно быть, не в порядке с его документами – если у парня вообще был паспорт. Они встали потихоньку, будто бы разминая ноги, прогулочным шагом двинулись к дверям, и Хольгер уже было перевел дух – полковник, кажется, не заметил их незатейливого маневра – но за дверями на морозе стояли солдаты, поджидая беглецов.

Их с Бастианом взяли в плотное кольцо, и один из солдат окликнул начальника.

Попытка ускользнуть только привлекла к ним внимание, которого они стремились избежать. Резво приблизившись, полковник отдал честь и велел предъявить паспорта. Хольгер достал бумаги из внутреннего кармана жилета; мороз немедленно забрался за пазуху, стоило только расстегнуться.

– Беженец? – спросил полковник, разворачивая бумаги и бегло читая.

Хольгер не стал оспаривать этот статус. Человек, получивший свободу за личные заслуги перед советником самого Урхо, и в мирное-то время мог быть заклеймен шпионом, а уж в двух шагах от передовой и вовсе попал бы, верно, под расстрел без суда и следствия, на всякий случай.

Полковник потерял к нему интерес: документы были в порядке, а в солдаты беженцев с Севера пока не забирали. Вернув бумаги, он обернулся к Бастиану.

– У меня нет паспорта, – нехотя объяснил тот, – меня ограбили в поезде, документы пропали вместе с другими вещами.

Полковник расцвел.

– Это горе не беда! – воскликнул он, по-отечески приобнимая Бастиана за плечо. – Это мы в момент исправим. Оформляйте, братцы! Сейчас, сынок, будут тебе документы... и винтовка, и штык, и каска... Добро пожаловать в восьмой полк Сабаннской государственной армии, имени Его Высочества кронпринца Зебастиана!

Не дожидаясь никакого ответа, полковник зашагал прочь, и солдаты взяли Бастиана под локти – крепко, не вывернешься. Какой-то глист в очочках, видно, писарь, достал из кожаного портфеля бумаги.

– Погодите, какой полк? Я через полчаса лечу!

– Ты, братишка, полетишь теперь, только если на мине подорвешься, – хохотнул кто-то. Бастиан говорил что-то еще, но Хольгера оттеснили, и он не слышал.

– Куда его отправляют? – спросил он у кучерявого малого в форме.

– На первую линию, – ответил тот и сплюнул сквозь зубы. – Желторотых всех туда. Пушечное мясо... Через полчаса наступление. Не повезло твоему приятелю.

Неужели здесь и расходятся их пути? Длинные волосы Бастиана мелькнули среди остриженных солдатских макушек. Перед глазами встали тарандские флаги – серые рога на белом, сталь и снег. Полчаса. Ядовитый газ, точно туман, ползет по улицам Леммингема, пули пронзают его, прошивают, как иглы. В воздухе кружится не то пепел, не то черный от гари снег, гусеницам танка все едино: камень мостовой, выбитые стекла, хрупкая плоть... Юный, глупый Бастиан, война не похожа на парад. Упадешь неловко, вскрикнув – совсем не так, как падают на постель, в объятия любовников и любовниц, которых было еще так мало, так непозволительно мало...

Внутри клокотало гневное бессилие. Что он мог сделать? Сунув руки глубоко в карманы плаща, Хольгер яростно стиснул кулаки. Ладонь резанула монета, и он немедленно вспомнил нелепую теорию, пришедшую ему в голову несколько ночей назад.

– Кронпринц, – произнес он еще раньше, чем безумная ложь оформилась в слова. – Это кронпринц Зебастиан! А я – его телохранитель! Дорогу, лоботрясы!

Прокладывая себе путь локтями, он лихорадочно соображал. Солдаты пропускали его, ошеломленные его словами. Даже если у кого-то найдется сейчас фотографический снимок императорской семьи, повода усомниться в его словах она не даст: Бастиан похож на наследника престола как две капли воды. Лишь бы ему хватило ума подыграть! Бастиан – парень сообразительный, но как бы не впал в ступор от такого неожиданного поворота.

– Кронпринц?.. – зашептались вокруг.

– Это и правда он! – воскликнул кто-то. – Я видел его минувшей весной во время парада!

У ангара толпились солдаты, чуть дальше виднелись костры, где варили что-то съедобное, и там тоже вставали, привлеченные криками.

– Это он! – пронеслось по толпе. – Наш принц с нами!

Толпа взвыла от восторга, повторяя эти слова на разные голоса. Бастиана подхватили, понесли на плечах; он беспомощно улыбался, и у Хольгера сжалось сердце: провалит. Как пить дать, провалит весь спектакль. Он не ожидал, что представление достигнет таких масштабов; толпа, моментально собравшаяся у ангара, растерзает Бастиана, если почует фальшь, и он погибнет еще до часа наступления.

Новоявленного кронпринца взгромоздили на ящики с боеприпасами, чтобы весь полк мог его видеть. Ликующая толпа бесновалась у его ног. Бастиан вскинул руку, и крики притихли. Хольгер затаил дыхание.

– Мои братья, – начал он звонким, сильным голосом, и Хольгер вдруг понял: нет, этот не провалит. – Тяжела та доля, что выпала вам, тяжела и горька. Многие не вернутся с поля боя. Потому я и пришел к вам, братья! Я пришел поклониться вам, тем, что идут на смерть, потому что таков их долг!

Толпа снова взревела, ликуя, и Хольгер едва не оглох. Кто-то потянул его за рукав, и он обернулся; это был усатый полковник.

– Ну что ж вы так-то... – пробасил тот. – Комедию ломаете... Хоть бы знак какой подали! Мы ж бы салют какой...

– Мы прибыли инкогнито, – сказал Хольгер важно. – Поддержать боевой дух войск.

Собеседник, кажется, еще что-то хотел сказать, но слова заглушил новый всплеск восторженного рева толпы, и полковник только махнул рукой. Хольгер с ужасом обозревал масштабы происходящего. Маленький спектакль, призванный вытащить Бастиана из передряги, вырвался из рук, зажил собственной жизнью и обернулся чем-то неуправляемым, необратимым. Бастиан справлялся с ролью блестяще, точно был рожден и воспитан читать проникновенные речи над толпой из тысяч человек; он был еще более похож на настоящего кронпринца сейчас. Хольгер помотал головой – что за нелепые мысли!

Вдалеке протрубил сигнал сбора, и солдаты начали торопливо строиться. Бастиан свернул речь и махал им рукой; где-то грянула песня. Хольгер узнал мотив: это была «Крылатая Дева, храни императора». Через несколько минут пространство вокруг ящиков, прежде окруженное плотным кольцом толпы, расчистилось достаточно, чтобы он смог приблизиться. Бастиан спрыгнул на землю и быстрым шагом двинулся вдоль ангара – до отлета оставались считаные минуты, уже открывали крышу. Лицо у него было неприятное, исказившееся в болезненной гримасе.

Внутри ангара тем временем ничего не изменилось, вся суматоха осталась за его стенами, только пассажиры уже завозились, пробуждаясь от дремы и разминая затекшие спины: пора было грузиться в дирижабль. Измученный клерк спросил Бастиана:

– Что за шум там был?

Тот пожал плечами.

– Да говорят, кронпринц приезжал речи толкать.

– Такой с него и толк, прости Крылатая, – пробормотал клерк и жестом указал на сходни.

Бастиан оглянулся на Хольгера, и тот подошел, протянул ему саквояж, брошенный во всей этой суматохе на том месте, где они сидели; Бастиан взял его, хлопнул Хольгера по плечу, избегая его взгляда.

– Не люблю прощаний, – вздохнул Хольгер, – бывай. Может, свидимся когда.

– Да напрощались уже – еле сидеть могу, – кисло усмехнулся Бастиан.

Он поднялся по сходням в числе первых, и прочие пассажиры заслонили его от Хольгера. Голова с черными кудрями вновь показалась перед входом в кабину дирижабля, на шатком съемном мостике, высоко над землей. Бастиан шел будто во сне, кто-то из пассажиров ворчал на него, обходил, хоть на узеньком мостике это было небезопасно. Все торопились покинуть объятый войной город.

У самого входа Бастиан остановился, впился в поручни. Кто-то влетел ему в спину – он не заметил, слишком занятый некой внутренней борьбой. Вокруг зароптали; он вдруг развернулся и бросился назад, против людского потока, расталкивая пассажиров. Взвизгнула женщина, выронив из рук шляпную картонку; та камнем канула с мостика вниз, на пол ангара, и что-то разбилось вдребезги. Вслед Бастиану неслась сдержанная ругань.

Он выбрался из толпы и огромными прыжками сбежал по сходням. Хольгер наблюдал за всем этим с недоумением. Решил все же, что хочет обняться на прощание? Но Бастиан не сбавил шагу, прошел мимо него, жестом требуя следовать за собой.

– Через пять минут уберут сходни! – крикнул им вслед растерявшийся клерк, но Бастиан не оглянулся даже, решительно шагая к выходу.

– К червям собачьим, – сказал он наконец, выйдя из ангара и со злостью хлопнув дверью. – Ну хорошо, я вернусь. Вернусь и выполню свой долг, женюсь на рогатой дуре... Отвези меня в Сабанну, Хольгер.

Он зашагал по утоптанному снегу, не дожидаясь ответа, привычный командовать. Он стал, кажется, чуточку выше и шире в плечах, распрямился, держа осанку, которой прежде пренебрегал. Хольгер помедлил пару мгновений, глядя ему вслед, потом нагнал, но пошел не наравне, а чуть позади, за плечом, как ходил за Илмари, когда охранял, точно верный пес.

Парень, который проиграл ему в карты, парень, который трахался с узлом и без во все отверстия и не знал запретов в постели, не существовал, и Хольгеру стоило поскорее привыкнуть к этой мысли. Может быть, он сумеет убедить себя в том, что этот малый улетел на дирижабле, купол которого уже показался над ангаром. Потому что тот, кто уверенным шагом шел к дому мертвого аптекаря, где остался локомобиль, больше им не был.

Это был никто иной, как кронпринц Зебастиан, наследник престола Сабанны и будущий император всего Юга и колоний.

Влажный пол приятно пах деревом и мылом. Темная полоса не оттиралась – кто-то, видно, шаркнул сапогом, попробуй теперь отмыть. Айке остервенело заработал щеткой, тер, пока не вспотел; после заглянул под мыльную щетину и кисло поморщился. Без особой надежды поскреб половицу ногтем, но та никак не желала отмываться. Вот же зараза!

Он оглянулся. В бесконечном коридоре царил полумрак, только под окнами лежали косые прямоугольники света. Скоро принесут выбитые ковры, надо поторопиться – неохота опять получить подзатыльник от Матушки Герхильды: за нерадивость. Это он-то нерадивый?! Попробуй выдрай этот коридор, когда императорская гвардия не вытирает ног! Только закончишь – тут же какая-нибудь песья морда войдет со двора, оставляя за собой кляксы грязи. После дождя там ужас, что творилось.

Штаны противно липли к телу. Он пробовал раз закатать их повыше, чтобы не мочить – стер колени в кровь, Зигги потом подумал невесть что, ночью подсел на край одеяла, стал успокаивать. Мол, дело житейское, с кем не бывает, и так тебе долго везло – не попадался им. Хотя при чем тут везение? Айке не красавец, кожа да кости, блеклый, как будто солнца не видывал. Не на что позариться. Вот у Зигги беда – он мягкий весь, гладкий, Черная Стража таких любит. Еще и темноволосый, прямо как принц Зебастиан. Где ж тут они мимо пройдут? Конечно, издеваются над ним по-всякому... Матушка Герхильда потом его же еще и ругает, а за что?

Эх, до чего же жаль, что Тирис поставили Матушкой над служанками! С ней бы не трогали... Девкам, конечно, хорошо – Тирис за них горой, выхлопотала всякого, теперь если которая родит щенка – пособие платят за счет Черной Стражи, а им это как в сердце острый нож. Совсем перестали служанок по углам зажимать – зато на кухонных мальчишек переключились. Тирис бы придумала что-нибудь. Она хорошая, хоть и сама из псоглавцев.

За углом послышались шаги, и Айке напрягся. Быстро глянул на ведро – нет, не на дороге; споткнется – мало что расплещет грязную воду по всему полу, так еще и носом ткнет, как нашкодившего котенка. Опустил голову, стараясь быть незаметнее. Смотреть на них – все равно что нарываться на неприятности, но и делать вид, что не заметил, тоже нельзя: нарочно подойдут, что-нибудь гадкое сделают, чтоб неповадно было ловить ворон. Откровенно говоря, никто не знал способа вести себя с Черной Стражей правильно; зато существовала куча неправильных способов, и стоило со всей старательностью избегать хотя бы их.

Псоглавец был один, шел медленно, видно, не торопился. Плохо. Когда им нечем заняться, они докапываются просто со скуки. Айке замедлил движения щеток, напряженно вслушиваясь в шаги. Псоглавец остановился.

– Чисто моешь, хиги.

Хиги – гладенький, беленький и еще – голенький: этим словом псоглавцы называли всех, кроме себя, всех, кто не обладал их черной шерстью. Кроме, понятное дело, тарандцев, но рогачи есть рогачи. Полукровки тоже рождались «хиги», но с возрастом стремительно темнели, кожа становилась как плюшевая: отцовская, песья кровь была сильнее материнской.

Айке поднял голову, но в глаза смотреть не стал – решит, что наглый, что надо проучить. Уставился на зубы, так легче всего.

– Сапоги мне помой.

Псоглавец поставил ногу ему на бедро. Сапог был грязный, перемазанный в земле, и он испачкал штаны. Айке молча провел по нему щетками; те были великоваты для сапог, но очистили неплохо. Псоглавец полюбовался, вытягивая носок, потом вытер излишки воды о промежность Айке.

– Хиги, да ты грязнуля, все штанишки замарал! – Хриплый, лающий смех заставил Айке сжаться. – Ты сними их, постирай, а?

Вот уж чего не стоило делать – так это добровольно оставаться наедине с псоглавцем без штанов! Айке закусил губу. Коридор был не то чтобы очень людный, да и ходили здесь в основном псоглавцы. Рассчитывать не на кого. Если этот кобелина распалится, придется Зигги вечером и впрямь успокаивать приятеля.

– Неразговорчивый? – Черная рука ухватила за челюсть, сжала ему лицо, сгоняя кожу ко рту и искривляя губы. – Язычок-то есть у тебя, а?

Пальцы у него были жесткие, с рудиментарными подушечками на концах. Они оцарапали губы, проталкиваясь в рот. Айке не осмелился укусить: побьет.

– Есть, есть язычок, – ухмыльнулся псоглавец, – ну-ка, покажи. А может, ты б мне еще чего вымыл, а, язычком своим?

Псоглавец расстегнул штаны одной рукой и вынул свой мужской орган, алый, торчащий и с узлом у основания, будто змея проглотила большую жабу. Айке вскрикнул и попытался отшатнуться, но псоглавец крепко держал его за нижнюю челюсть. Айке заскулил, прикусывая его палец, зажмурился, схватил псоглавца за запястье обеими руками, пытаясь освободиться, но тщетно.

Страшный член приблизился вплотную, пахнуло кисловатым потом и влажной шерстью; за спиной мучителя мелькнула тень, и Айке успел подумать – сжалься, Крылатая, я и одного не выдержу, – а потом псоглавец дернулся и взвыл от боли, выпуская Айке. Тот шлепнулся на бок, едва не опрокинув ведро, ушиб руку.

Над ним возвышалась Тирис, одетая, по обыкновению, в мужское и с хлыстом для верховой езды в руке. Положение Матушки давало ей право поднимать руку даже на Черную Стражу, которая и подчинялась-то одному императору. Тирис пользовалась своей привилегией вовсю; это только Матушка Герхильда раздавала подзатыльники в основном подопечным.

– Ты что творишь, стерва?! – взвыл псоглавец. Кажется, она хлестнула его под колени, по туго натянутым сухожилиям. – Куриц своих паси!

– Стану я разглядывать издали, кого ты снасильничать решил! Чай, их Герхильда не обидится, что помогаю ей порядок поддерживать. Штаны сам застегнешь или помочь?

Она многозначительно помахала хлыстом у его паха, и псоглавец торопливо ретировался, застегиваясь на ходу и рыча.

– И ты, мальчик, иди.

Айке поспешно подхватил ведро, бросил щетки в мутную воду. Полоска грязи так и не отмылась, но червь с ним, на сегодня хватит приключений.

– Тирис! – позвал он, решившись, когда псоглавая уже развернулась, чтобы уйти. – Спасибо.

Она кивнула в ответ.

Айке вышел во двор, выплеснул воду под куст. Светило солнышко – не поверишь, что всю ночь бушевала гроза. Листья были мокрые, все в капельках. Айке глубоко вдохнул и медленно выдохнул: кажется, и на этот раз пронесло. Что такое началось? Раньше он без страха ходил по дворцу, а теперь... В прошлом месяце зажали сразу двое, в предбаннике у балкона, облапали со всех сторон – слава Крылатой Деве, зазвенел обеденный колокол, и жрать им хотелось больше. Да еще до того тоже... А сколько шлепков и щипков получила его задница за последние год или два – и вовсе не сосчитать!

– Айке, эй, Айке! – услышал он.

С противоположного края двора, куда выходила кухня, махал рукой Зигги, в кулаке его что-то весело блестело. Айке помахал в ответ, стряхнул воду со щеток и побежал приятелю навстречу.

Зигги полировал столовое серебро, сидя на подоконнике и болтая ногами. Вид у него был беззаботный и умиротворенный – и не скажешь, что парня дважды за прошлый год пускали по кругу в караулке Черной Стражи.

– Ты, брат, такое пропустил!

– Какое? – послушно переспросил Айке, перевернув ведро дном кверху и устраиваясь на нем.

– Сегодня после завтрака, когда ты ушел, псоглавцы перегрызлись. Этот новый, лохматый, что с севера... Ну да ты видел его. Тот, что у принца телохранителем.

– Видел, – Айке поежился, – из-за него и сбежал пораньше. Все утро поглядывал на меня, аж мурашки по коже! Чего ему надо?

– Известно, чего, – хохотнул Зигги. – Слушай дальше! Он и Керестеш, ну ты знаешь Керестеша, такой бугай здоровый... Сидели за одним столом, ели кашу с мясом, все нормально, Керестеш ему и говорит – мол, завидую тебе, это ж надо, вдуть принцу. Я б, говорит, уж вдул так вдул, по-королевски, милаха Басти на всю жизнь запомнил бы мой конец. Так этот, северянин, как вскочит! Миской по морде наотмашь – бамс! Каша во все стороны – плясть! Ты, кричит, в своем уме? Ты говоришь про своего будущего императора! Где твое уважение! Я, говорит, язык твой поганый в глотку забью так глубоко, что он из жопы вылезет, все равно, мол, он к грязи привычный! Разнимали их впятером, чуть свалка не началась, столы перевернули... Вот потеха!

– Потеха, – хмыкнул Айке, зевая, – а убирать кому?

– Ясное дело – нам! – Зигги брыкнул ногами со смеху, да так, что чуть не свалился с подоконника. – Но оно того стоило. Я думал сначала, они его в землю вобьют. Он хоть и их кровей, а все ж другой. Во-первых, лохматый, во-вторых, у принца в охране единственный псоглавец... А они не, нормально. Говорят, верно все сказал, поделом Керестешу досталось.

– Ну и правильно, а чего он болтает такое?

– Даже если правда?

Айке махнул рукой, поднялся с ведра, потягиваясь. Зигги поманил его, склонился к уху:

– Ты сам подумай. Принц отправляется к войскам, возвращается с никому неизвестным псоглавцем и берет его в свою стражу. Тот при нем круглые сутки, верный, как пес, ночами стоит под дверями спальни...

– Да ну тебя, – Айке поморщился, оттолкнул приятеля. – Зачем говорить такое? Северянин правильно сказал – должно же быть уважение!

– Что ж ты не дашь ему, раз он тебе так нравится?

Айке подобрал свои щетки и зашагал к мойке, топорщившей краны посреди двора. Смыл остатки мыла со щетины, стряхнул воду, разложил щетки на солнце – сушиться. Зигги приплелся, виновато сел на край мойки, не переставая полировать ложку. Неловко извиняясь, пихнул приятеля ногой. Айке вздохнул и в знак примирения сменил тему.

– А я, ты знаешь, едва не попал сегодня. Хорошо, Тирис мимо шла, выручила.

– Заведи себе постоянного, Айке, – Зигги в мгновение посерьезнел, от беззаботности не осталось и следа. – Лучше с одним, чем как со мной было.

Разговор этот происходил между ними не впервые, и Айке всякий раз только качал головой. У Зигги был любовник в гвардии, сотник, поебывал его раз-другой в неделю, зато другие не лезли. Думать о таком уговоре было тошно, хоть Зигги, верно, уже привык подставляться. И было это, конечно, лучше, чем отдаться всей казарме.

– Это не для меня. Может, когда-нибудь...

– Потом будет поздно.

– Ну и пусть.

– А северянин-то точно на тебя поглядывал, я тоже заметил. Смотри, подловит в темном углу... Не будь дураком, подласкайся, глядишь, и за тебя будет морды бить.

Айке улыбнулся, глянул на него лукаво.

– Зачем я ему, если у него принц есть?

Зигги фыркнул.

– Да брехня это все. Как будто такие вещи в замке можно скрыть! Знали б все, если б правда.

Айке рассмеялся. Зигги любил почесать языком, не задумываясь даже, о чем именно, и мог за время одного разговора убедить собеседника в вещах совершенно противоположных.

– Страшные они все, псоглавцы-то. Не на лицо, а внутри. Злые, как псы, жестокие.

– Может, этот другой.

– Может, – сказал Айке и принялся мыть ведро. – Но это вряд ли.

Издали послышались крики, началась какая-то суматоха. Мальчики одновременно подняли головы, вслушиваясь. По галерее, по террасе, по гулким коридорам забегали люди, суетясь, сбиваясь в группки и тотчас же продолжая свой бестолковый бег. Во двор выскочила Тирис, и Айке бросился к ней, позабыв о робости:

– Тирис! Что там стряслось?

– Покушение, – бросила она, не замедляя шага. – Тарандскую принцессу подорвали.

– Что, до смерти?!

– А я почем знаю? – рявкнула Тирис и нырнула в дверной проем.

Хольгер подмахивал, балансируя на грани, комкал простыни в кулаках. Чуть-чуть, еще чуть-чуть... Словно под ним вздымалась огромная волна, возносила так высоко, что захватывало дух, и он не удержался на гребне – долгожданная разрядка хлестнула, подкосились колени, и он обрушился на постель, позволяя удовольствию нести себя, накрыв с головой.

– Ну ты даешь, приятель, – сказал из-за спины Ларс, – никогда не пойму, как можно кончить от хрена в заднице.

Хольгер хрипло рассмеялся. Ларс встал – он кончил, кажется, сразу за ним. Сполоснул член над жестяной раковиной, отодвинув в сторону грязную посуду. Хольгер полюбовался его отменной задницей, округлой, будто два мяча, и покрытой редкими волосками; в расселине между полушариями растительность становилась гуще и темнее, Хольгер с наслаждением запустил бы туда свой длинный язык, но напарник, увы, не давался ни под каким предлогом.

– А я б тебе показал, как, – Хольгер похлопал по кровати рядом с собой, не особенно, впрочем, надеясь на успех.

– Иди ты к червям, понял? – отозвался Ларс без обидняков и плюхнулся на свою постель.

Все Хольгеру нравилось в службе при дворе – кроме одного: с сексом было из рук вон плохо. Нравы в Сабанне оказались... иные. Найти на свою задницу отличный крепкий член труда не составляло, но хотелось все же и взаимности – хоть иногда. С взаимностью дело обстояло, попросту говоря, хреново.

Хольгер тяжело вздохнул, поглаживая набухший на члене узел. Ларс покосился сочувственно, но отступаться от принципов явно не собирался.

– Ты думаешь, я не пробовал? – сказал он, забираясь на кровать с ногами и устраиваясь поудобнее. – Да меня жарили в хвост и в гриву, пока не вырос и не научился отбиваться. Нас всех. Черную Стражу привез с востока еще дед Его Императорского Величества, с тех пор и пошло – они ж дрючат всех, кого могут, и меры не знают. Я тебе говорю, если хочешь найти кого-то, кто даст, ищи при кухне. Парни из тех, что помладше, кого еще не очень затрахали, бывают сговорчивые, особенно если чего пообещаешь. Ну или прижать в уголке, приласкать маленько – и сам быстро растает. По крайней мере, в мое время так было.

Все это Ларс уже говорил, и Хольгер начал даже приглядываться к пацанам, служившим при кухне. Беда в том, что даже заговорить с кем-то из них оказалось задачей отнюдь не простой: заметив его внимание, парни разбегались как зайцы.

Хольгер лениво подрачивал, глядя в потолок. Ларс был хороший мужик, хоть и не давал. Языком не молол, что важно: ни о том, что новый напарник с легкостью раздвигает ноги, ни о другом.

«Другое» было самым сложным в его службе.

Когда выпадало караулить кронпринца в ночь, Хольгер весь изводился. Стоять у дверей покоев, зная, что Бастиан за стенкой, горячий и отзывчивый на любую ласку, что жаждет точно так же и думает о нем, лаская себя...

Хольгеру не много понадобилось времени, чтобы понять, почему зимой кронпринц сбежал из дворца.

В распоряжении Бастиана имелись, судя по всему, вполне доступные дамы подходящего сословия, но насколько Хольгеру было известно, ни одна из них не обладала большим крепким членом, по какому тосковал кронпринц. Кроме того, в глазах их стоял неизменный хищный блеск: родить императорского бастарда – значило обеспечить всему своему роду безбедное существование на многие поколения вперед. Трахаться с этим гадюшником можно было только от полной безысходности. С членами же при дворе было сложновато – если и существовали среди именитых и родовитых любители мужских задниц, то скрывались они весьма старательно.

Хоть что-то хорошо – после покушения Бастиан отвлекся от этого изнуряющего воздержания и не спал по причинам скорее политическим.

Минувшей ночью он выходил к ним, в коридор, завернувшись в шелковый халат, под которым Хольгер чувствовал жар его тела. Отмахнулся от Ларса, вытянувшегося по струнке, оперся на стену, чуть касаясь волосами хольгерова плеча.

– Мой дядя сеет смуту, хочет, чтобы его признали законным наследником престола вместо меня. Он всегда этого хотел, да вот сейчас, говорят, активизировался. Может, это он?

– Не проще ли было тогда взорвать вас, мой принц?

– Ты прав, – вздохнул Бастиан, прижимаясь лбом к холодной стене. – Нападать на Унельму, чтобы обострить политическую ситуацию в стране и кинуть тень на меня – это слишком сложная многоходовка для него. Крылатая... Слишком много вокруг тех, кто готов проливать кровь. Еще выяснится, что ее свои же и подорвали, у них, говорят, на этой почве милитаристы кипятком ссали – мол, к чему такие уступки, союзы-альянсы, когда Сабанну можно взять силой. Мудаки, зла не хватает.

У Ларса, верно, глаза лезли на лоб от таких выражений в устах кронпринца, но Бастиан порой давал себе волю... и хорошо хоть, что только в этом.

Хольгер вспомнил одно из первых ночных дежурств, когда Бастиан позвал его в спальню, и хвала Крылатой, что Ларс не то не понял, зачем, не то как раз понял все, но имел достаточно мозгов, чтобы не болтать.

Бастиан тогда прильнул к груди Хольгера, весь горячий и возбужденный, и глаза его умоляли: «назови меня по имени, забудь, кто я, хотя бы на полчаса, выеби меня, как сучку, дай мне забыться в твоих руках», не могло, не должно было быть у кронпринца Сабанны таких глаз. Хольгер едва нашел в себе силы отстраниться.

– Ваше Императорское Высочество...

– Чтоб тебя черви жрали, Хольгер, – отозвался Бастиан раздраженно и откинулся на кровать.

– Вам, может, и простили бы любовника-мужчину, чуть попозже, когда улягутся страсти с вашим... исчезновением. Но уж точно не псоглавца без роду без племени.

Бастиан поморщился.

– Я знаю.

Его Императорское Высочество мог просто приказать, и Хольгер послушно сорвал бы с себя гвардейскую форму, чтобы выполнить то, чего от него требуют. Но Бастиан не приказал ни в ту ночь, ни в последующие. И слава Крылатой, потому что благоразумия Хольгера не хватило бы на двоих.

Хольгер помотал головой, отгоняя воспоминания. Дрочить больше не хотелось, узел спадал сам собой. И хорошо: в дворцовой башне пробили четвертый час, нужно было одеваться и идти.

Следователь ждал.

Хольгер покинул скромные апартаменты, которые делил с напарником, прошел мимо пары дверей – одна из них была открыта, он помахал рукой знакомым. Охрана Бастиана и его личные слуги занимали весь этаж, опутанный служебными коридорами и переходами, позволявшими быстро попадать в комнаты кронпринца. В первые дни Хольгер едва не потерялся в этих лабиринтах – вернее, так он сказал хорошенькой служаночке, которая после долгих уговоров на узенькой лестнице приподняла подол и позволила Хольгеру сунуть морду ей между ног. Кончала она, как впервые в жизни, едва не придушив его коленями, и несколькими днями позже он начал ловить на себе взгляды ее подруг; увы, осторожные попытки сближения показали, что на большее, чем отлизать, с этими дамами можно не рассчитывать.

Оставалось лишь последовать совету Ларса и найти себе партнера.

Познакомиться с пареньком, который приглянулся Хольгеру, оказалось не так-то просто. Он ходил кругами возле кухни, надеясь на случайную встречу в коридорах, и пару раз даже видел издалека соломенного цвета волосы, но кухонные мальчишки словно испарялись, стоило Хольгеру показаться на горизонте. Что такого, интересно, о Хольгере говорили, что встречи с ним требовалось так старательно избегать?

Он спустился по служебной лестнице и решил в очередной раз наудачу пройти мимо кухни. И не прогадал: в коридоре он столкнулся с чернявым здоровячком, которого часто видел рядом со «своим». Дело шло к обеду, в коридор набилась целая толпа. Чернявый попятился, и Хольгеру пришлось окликнуть его:

– Ну-ка, парень, постой. Поди сюда.

– Это еще зачем? – спросил тот, нервно теребя побрякушку, что висела на его шее на шнурке. Свет из окна блеснул в цацке, и Хольгер рассмотрел: это был перстень-печатка, принадлежавший сотнику гвардии; Хольгер рассудил, что парень к сотнику благосклонен, раз носит его подарок. Это воодушевляло: значит, ухаживания все же были в ходу при дворе.

Хольгер в три шага одолел разделявшее их пространство.

– Как зовут твоего неуловимого друга? Такого светленького, у него еще вечно штаны на коленях продраны.

– Кого, Айке? А тебе зачем?

– Познакомиться хочу, – пожал плечами Хольгер. – Айке, значит?

Чернявый шлепнул себя по губам, будто сболтнул лишнего, и нырнул в толпу. Хольгер рассмеялся.

От пацана пахло керосином. Чуть-чуть, не так, если бы он его трогал, а... как будто он много времени поводил в помещении, где стоял запах. Хольгер почесал в затылке. Где ночуют кухонные мальчишки, толком не знал никто: они прятались по норам, оберегая свой покой. Чернявый и светленький были не разлей вода; кажется, пора выяснить, где хранят керосиновые лампы...

Хольгер втянул носом запах еды, минуя дворик, где столовались прислуга и гвардия, и свернул за угол. По дороге ему встретились несколько уже знакомых лиц – Черная Стража кивала ему, приветствуя. Они не держали Хольгера за своего, но и совсем чужаком не считали; что ж, уже некоторый прогресс.

Длинная мрачная лестница привела Хольгера в подвалы. Он подумал – если бы жил веком раньше, непременно занервничал бы здесь, слишком уж похоже на казематы с пыточной. Следователь обосновался здесь не случайно – сама атмосфера так накручивала, что вести допрос становилось проще пареной репы.

В подвале его встретили двое полицейских; Хольгер заметил на стуле клетчатый плед, а у ножки – термос, и отчего-то увиденное преисполнило его сочувствия этим бедолагам. В подвале было холодно и влажно; проведя в этих стенах весь день, легко было заработать насморк.

Полицейские проводили его в помещение со столом, большую часть которого занимал прибор, в котором Хольгер угадал фонограф. Сразу за ними вошел крайне высокий человек с длинными пальцами, похожими на паучьи лапки, он протянул Хольгеру руку и энергично потряс.

– Проходите, прошу вас, присаживайтесь. Мы, кажется, еще не имели чести... Эберфрид ван Дерн, к вашим услугам.

Хольгер устроился на стуле, едва не уткнувшись носом в длинную воронку, шедшую к фонографу.

– Я попрошу вас говорить отчетливо и ясно, – продолжил ван Дерн, – ваш голос будет записан с помощью вот этого аппарата. На случай неисправности при нашем разговоре также будет присутствовать писец, – следователь небрежно махнул рукой в угол, и Хольгер, обернувшись, заметил лысого человечка с усами щеточкой, перед которым на маленьком столе лежала стопка бумаги. – Работать он будет по старинке, потому как печатная машина создает сильный шум, мешающий записи. Любой шум, вы понимаете, будет записан вместе с голосом, что затруднит разборчивость при воспроизведении. Именно поэтому мы беседуем здесь, в этом неприятном месте – толстые стены ограждают нас от лишнего шума.

«Врешь», – подумал Хольгер, но вслух ничего не сказал. Во дворце было немало помещений с хорошей звукоизоляцией, и далеко не все они шли в комплекте с давящей на психику обстановкой.

Следователь поколдовал над фонографом, и под иглой завращался небольшой барабан, пахший воском.

– Я попрошу вас сосредоточить вашу память и рассказать своими словами о происшествии, которому вы стали свидетелем третьего дня в оперном театре.

Хольгер прикрыл глаза, и сияющий холл сабаннской оперы раскинулся перед его мысленным взором. До того дня Хольгеру не доводилось здесь бывать. Пол сверкал начищенным до зеркального блеска паркетом, звуки шагов множились в колоннах и звенели в хрустальных подвесках гигантских люстр. В опере собрались толпы народу – все сливки общества – и виной тому была не какая-нибудь заезжая дива с голосом, способным сокрушить стакан; главное развлечение в этот вечер ожидало их не на сцене, а в этом самом холле.

– Я сопровождал Его Императорское Высочество кронпринца Зебастиана. В тот вечер должно было состояться его первое официальное свидание с будущей невестой, Ее Высочеством Унельмой Тарандской.

Лет десять назад, когда еще жив был Илмари, тарандский двор одевался поскромнее: все золото уходило на нужды войны. Теперь же свита принцессы сияла роскошью, производившей впечатление даже на видавшую виды Сабанну – чтобы снарядить Унельму в путь, выгребли, видно, из казны все, что еще не досталось войне. Тарандцы были одеты по сабаннской моде – дань вежливости и немалая уступка, потому как местные платья отличались весьма неудобной конструкцией.

Хольгер с этой конструкцией сталкивался неоднократно и знал точно: проще было уговорить последнюю скромницу пустить здоровенного псоглавца к себе под юбку, чем высвободить ее из платья, когда согласие уже получено.

Свита принцессы переливалась расшитой парчой и шелками, на рогах вспыхивали искрами кольца с драгоценными камнями. Сама Унельма блистала даже на их фоне. Ветвистые рога принцессы были вызолочены и украшены драгоценностями в форме листьев, цветов и ягод; Хольгер знал, что это было для тарандцев религиозным символом, внешняя схожесть рогов и деревьев пронизывала их верования насквозь. На руках ее были пальцевые механизмы столь тонкой работы, что казались ажурными перчатками. Технологический прогресс исправил ошибки природы: двупалость тарандцев, почти полное отсутствие хватательной способности больше не составляли неудобств, Унельма держала в золотых пальцах веер с таким изяществом, будто была с ними рождена.

– Они должны были поприветствовать друг друга в холле, затем вместе подняться в королевскую ложу и прослушать модную оперу «Любовь механического человека». Мы, кронпринц и его свита, появились в холле первыми, согласно этикету, и остановились в западной части помещения. В ожидании тарандцев Его Императорское Высочество кивком поприветствовал толпившихся на балконе и помахал рукой стоявшим вдоль стен.

Бастиан был хорош настолько, что даже не вызывал желания – только благоговение. В белоснежном мундире с золотыми эполетами, с заплетенными в невероятно сложную косу кудрями, он выглядел таким императором, за которого Хольгер пошел бы в огонь и воду. Кощунством было представлять, как он стонет, обнаженный, как сжимается на члене вокруг узла, как кончает с довольным криком...

– Ровно в четверть седьмого появились тарандцы, они вошли с восточной стороны. Однако прежде, чем кронпринц мог подойти к Унельме, к ней приблизился человек с букетом цветов.

Это были желтовато-кремовые пионы, Унельма отшатнулась от них – тарандцы плохо относились к срезанным цветам. Для нее это было все равно что лукошко кошачьих голов: кому бы пришло в голову дарить подобное?

– Каков он был собою? – вполголоса спросил ван Дерн.

– Очень бледен. Невысок. Бревиорис, мужского пола, пожилой, почти что старик.

Хольгер часто вспоминал его за последние дни. Человек этот сразу показался ему подозрительным, еще когда стоял у стены, держа букет ровно и осторожно, будто хрустальную вазу. Одетый богато, он, тем не менее, производил впечатление скорее слуги, чем господина – стоял ровно и неподвижно, будто привык к безропотному ожиданию, не выказывал нетерпения, не заводил разговоров с окружающими. На лбу его блестели бисеринки пота, под глазами залегли глубокие тени; казалось, он очень нездоров, и за бледностью угадывалась кожа желтоватая, восковая.

– Что произошло далее?

Хольгер пожал плечами.

– Рвануло.

– Поясните.

– В букете была спрятана бомба. Человек, его державший, протянул цветы принцессе, но произошла заминка – Унельма не приняла их, и бомба взорвалась в руках мужчины, убив того на месте. Он, по всей видимости, не знал верований тарандцев, иначе не преподнес бы ей мертвых цветов.

– Что еще вы помните?

– Ничего существенного. Мы заслонили кронпринца и сразу же вывели из холла, пока мы отходили по коридору, началась, видимо, давка – все пытались покинуть оперу. Нам удалось выбраться до того, как хлынула толпа, и мы немедленно вернулись во дворец.

– Вы кого-нибудь подозреваете в организации покушения?

– Скорее нет, чем да.

– Вот как?

– Есть немало личностей, которым не по душе союз с Тарандией, по обе стороны. Я слышал, что многие из советников императора были против этого брака, но в конечном итоге наивно было бы полагать, что Сабанна способна отбиться – в данный момент. Я не вижу, кому при дворе Сабанны выгоден открытый конфликт. Тарандия, с другой стороны, идет на уступки – есть, разумеется, те, кто предпочел бы прибрать к рукам побежденную империю, вместо того, чтобы заключать союз с поверженным врагом.

– Кто же?

– Если строить догадки – генерал Яло, скорее всего, Кауко, министр обороны и нападения...

– Вы неплохо осведомлены.

Хольгер кивнул.

– Мне довелось жить среди этих людей, я немного знаю их. И оттого мне представляется сомнительным, чтобы подчиненные Урхо организовали покушение на его родную дочь, даже имея политические мотивы.

– Кто же остается, в таком случае?

– Должна быть третья сторона, но я не приложу ума, кому выгодно, чтобы мы воевали.

– Возможно, мотивы этого покушения вовсе не политические... – Ван Дерн прошелся по комнате, заложив руки за спину. Барабан фонографа крутился вхолостую. – Вы при дворе недавно, господин псоглавец, – сказал он наконец.

Хольгер оглянулся на него, ожидая вопроса.

– Это ведь именно вы вернули кронпринца во дворец? Согласно официальной версии, в те дни, когда был захвачен Леммингем, Его Императорское Высочество нанес визит войскам, однако мне известно иное. Кронпринц покинул Сабанну, чтобы избежать брака с тарандской принцессой, – ван Дерн присел на край стола, нависая над Хольгером, и внимательно заглянул ему в глаза. – Возможно, он вернулся вовсе не потому, что осознал необходимость этого брака. Возможно, он нашел иной способ его избежать... такой, из-за которого не пришлось бы лишиться трона.

Хольгер вскочил на ноги, чувствуя, как кровь прилила к деснам. Он ухватил следователя за грудки. За спиной слабо ойкнул писец.

– Вы в своем уме? Вы подозреваете наследника престола в организации покушения на беззащитную женщину?

– Угомонитесь, любезнейший. На данный момент я подозреваю всех, – голос ван Дерна был холоден и тверд, как железо. О, следователь был тертый калач! Такого не запугаешь, не подкупишь; он, как ищейка, видит впереди лишь одну цель: докопаться до истины. Хольгер выпустил помятую ткань и вернулся на стул.

– Раз так, полагаю, я тоже под подозрением?

Ван Дерн усмехнулся краешком рта.

– Вы, господин псоглавец, прелюбопытный экземпляр. И не сомневайтесь, вы меня весьма интересуете. Ваша роль в возвращении кронпринца интригует меня не менее, чем ваше участие в возможном заговоре против тарандской принцессы. Возможно, это именно вы помогли Его Высочеству соорудить сей хитроумный план? Вы дитя севера, порабощенного тарандцами, у вас есть все причины испытывать к ним чувство ненависти.

Хольгер обнажил запястье, демонстрируя следователю два клейма.

– Следуя вашей логике, господин следователь, у меня также есть все причины испытывать к ним чувство любви и благодарности.

– Все может быть, – ван Дерн ослепительно улыбнулся. – Вы можете идти. Мы вскоре увидимся с вами снова, Хольгер Северянин... кажется, так вас прозвали при дворе?

Не удержавшись от соблазна, Хольгер клацнул зубами у самого лица следователя, однако тот предсказуемо не дрогнул, и от собственного ребячества стало стыдно. Хольгер покинул мрачные подземелья со смесью негодования и тревоги.

К вечеру он понял, что нужно как-то развеяться, и отправился бродить по опустевшим коридорам. Нужно было выспаться перед тем, как заступать на дежурство, но сон не шел.

Хольгер оставил позади уже хорошо знакомый дворик со столами и свернул к кухне. Многочисленные двери вели в складские помещения и чуланы; минуя одну из них, Хольгер уловил слабый запах керосина и улыбнулся. Чем червь не шутит?

Он был почти уверен, что дверь окажется запертой, но она открылась бесшумно, не скрипнув: кто-то старательно смазывал петли. Вдоль стен небольшого чулана тянулись стеллажи, сквозь маленькое окошко под потолком пробивался последний вечерний свет. На полках поблескивали стеклянные колпаки керосиновых ламп. Одни были закопченные, другие – совершенно чистые; старые лампы еще хранили запах, вряд ли различимый для бревиориса, не обладающего тонким обонянием.

Это был не единственный запах в помещении: здесь пахло жильем, людьми. Приглядевшись, Хольгер сумел различить смятую подстилку на нижней полке и вторую – у противоположной стены. То, что он принял поначалу за груду тряпья, равномерно дышало.

Тусклый свет из коридора разбудил спящего, из-под одеяла вынырнула мальчишечья лодыжка, и сонный голос пробормотал:

– Я думал, ты сегодня у своего останешься ночевать...

Хольгер улыбнулся и опустился на корточки возле скромной постели. Нашел все-таки! Может, и не слишком вежливо заваливаться в гости без приглашения, но что еще оставалось делать, когда парень так старательно бегал от разговора?

– Айке, – позвал он тихонько.

Голос его возымел действие пожарного колокола: сон с парня слетел моментально. Встрепенувшись, тот дернулся, ударился спиной о стену и вжался в нее, словно пытаясь врасти в угол между ней и опорами стеллажей.

– Прости, я вовсе не хотел тебя напугать. Все дело в том, что днем поймать тебя невозможно, а я давно хочу познакомиться с тобой. Меня зовут Хольгер, здесь, при дворе, меня прозвали Северянином.

В повисшей тишине слышно было, как колотится сердце Айке.

– И что теперь? – спросил тот глухо. – Будешь знакомиться?

– Ты мне приглянулся, чего скрывать. Я хотел бы узнать тебя поближе, если ты не против.

– Если я не против? – рассмеялся Айке, но смех был неискренний, злой. – Можно подумать, если я против, ты развернешься и уйдешь, кобелина!

Хольгер почувствовал, как с разбегу налетел на стену непонимания.

– Не знаю, кто тебе что говорил обо мне... – начал он озадаченно, но Айке перебил:

– Все вы одинаковые, вам бы только мучить и унижать. Псоглавцы! Чтоб вас черви пожрали!

Знакомство явно не задалось. Парень дрожал, вжимался в угол; не то чтобы Хольгер предполагал добиться от него благосклонности в первый же вечер – Сабанна уже научила его скромности в ожиданиях – но чтобы все пошло настолько наперекосяк?

– Я пойду, раз ты так хочешь, – сказал он мягко, надеясь загладить неловкость. Айке недоверчиво хмыкнул. – Извини, что разбудил. Я правда не хотел тебя напугать.

Хольгер встал, и парень вжался в стену еще сильнее, хотя это казалось уже невозможным. Спутанные волосы упали ему на лицо, но Айке даже не пошевелился. Хольгер шагнул назад, в коридор, и тихонько закрыл за собой дверь.

Надеялся развеяться? Как бы не так!

Он вернулся в комнату, которую делил с Ларсом, и плюхнулся на постель, не зажигая света. Напарник уже спал, негромко похрапывая; Хольгер с минуту взвешивал, стоит ли испытывать судьбу, но этим вечером люди как-то слишком бурно реагировали на то, что их будят. Он усмехнулся, стянул сапоги и вскоре уже дремал.

Выспаться как следует не получилось – даже в полусне его преследовали тревожные мысли. Стоило ли пересказать Бастиану слова следователя? Как защитить кронпринца? Хольгер, пожалуй, был единственным во всем дворце, кто не сомневался ни секунды – Бастиан к взрыву не имел никакого отношения. Хольгер слишком хорошо помнил отчаянную решимость в его взгляде в то утро, когда «Роял Аэро Экспресс» отправлялся в Новый Свет, а сотни желторотых солдатиков – на верную смерть за Сабанну.

Короткая весенняя ночь не принесла забвения. С рассветом Хольгер проснулся совсем и лежал, глядя в потолок, несколько часов, показавшихся бесконечными. Потом зашевелился Ларс – ему не требовался сигнал, чтобы встать к дежурству, он обладал неким внутренним ощущением времени.

– Как прошел твой вечер? – спросил напарник, когда Хольгер стаскивал вчерашнюю мятую одежду. – Тебя долго не было.

– Ваши мальчики немного нервные, – поморщился Хольгер.

– Тебе не дали?!

– Обозвали кобелиной и велели убираться вон.

Ларс расхохотался.

– И ты что же, убрался? Хольгер, я уже перестал тебе удивляться...

Одевшись, они спустились на завтрак. Хольгер оглядывался по сторонам, но Айке не было видно: то ли пацан еще спал, то ли прятался от Хольгера еще старательнее, чем раньше. Впрочем, могло быть и третье – где-нибудь трудился в поте лица, для прислуги день начинался рано. Хольгер испытывал потребность чем-то загладить свою вину, но как бы сделать это так, чтобы не отпугнуть парня еще сильнее?

На кухне пробили часы, аляповатая кукушка высунулась из-за створок своего приюта, разевая деревянный клюв. Пора было сменять ночную стражу.

Бастиан уже не спал, а может, и не ложился. Последние дни дались ему нелегко. Унельма все еще не пришла в себя, а долговязый следователь ван Дерн был, по-видимому, не одинок в своих подозрениях: отношения с тарандцами накалились. Мирный договор оказался на грани срыва, и мало было убедить послов Урхо в том, что Сабанна не пытается увильнуть от выполнения договоренностей – требовалось найти тех, кто стоял за всем этим на самом деле.

Кому-то выгодна эта война, но кому?

Времени на размышления у Хольгера хватало: долгие часы у дверей покоев кронпринца. Утренняя смена бывала пободрей – Бастиан не сидел взаперти, и куда бы он ни шел, охрана тенью следовала за ним. После покушения на Унельму за кронпринцем ходил целый хвост – на случай, если она была не единственной целью заговора.

Охрана сменилась в оранжерее. Перекинувшись парой слов с ночной сменой, Хольгер огляделся. Бастиан беседовал с каким-то человеком возле странного растения, зеленый мясистый ствол которого был усыпан иглами. На расширяющихся, будто воронка фонографа, ветках покачивались крупные яркие цветы, Хольгер никогда раньше не видел такого. Он так засмотрелся, что едва обратил внимание на собеседника кронпринца – а когда пригляделся, был удивлен не меньше.

Издали он принял человека за безрогого тарандца, но у того совсем не было шерсти, лишь морщинистая, бородавчатая кожа. На лбу и на переносице у него росли пятиугольные пластины, будто чешуя, образуя узор, похожий на растрескавшуюся землю. Человек был горбат и держался, немного согнувшись, одет он был во что-то бесформенное, вроде расшитого халата или плаща. Пока Хольгер разглядывал его, разговор закончился, и незнакомец удалился, не без труда отвесив кронпринцу поклон.

– Что это за тип? – спросил Хольгер напарника.

– Отэктей. Император привез его из Нового Света, его и еще нескольких. Они вроде ученых, кронпринц с ними изучал зоологию и ботанику Нового Света. По мне, так не стоит она того, чтобы ее изучать, та ботаника. Видал, какие колбасы там у них растут? – Ларс кивнул в сторону зеленой колючки.

– Да уж, на такую штуку сядешь – долго потом опять сесть не сможешь... А цветет красиво.

Ларс фыркнул и отошел к высоким стеклянным дверям глотнуть воздуха: внутри оранжереи было влажно и душно. Хольгер приблизился к Бастиану.

– Тоскуете по Новому Свету, мой принц?

Бастиан покачал головой.

– Там я мог быть кем-то иным, свободным... Впрочем, я мог бы стать им, и затерявшись на улицах Сабанны, если бы постарался. Новый Свет – это всего лишь символ. Но мое место здесь, увы. Что, впрочем, не оправдывает пренебрежения иными континентами.

– Как называется эта штука? – спросил Хольгер, кивнув на заморскую диковинку.

– Кактус. С каких это пор тебя интересуют цветы?

– С сегодняшнего утра. Хочу найти что-нибудь для одного недотроги.

– Надеюсь, ты не Ларса вздумал этим покорить?

– Увы, мой принц, это было бы безнадежной затеей, – Хольгер рассмеялся, покосившись на напарника, но тот все еще прогуливался вдоль входа.

– Жаль, если твой восхитительный член простаивает без дела, – сказал Бастиан, понизив голос до полушепота, безжалостно отломил роскошный цветок и протянул телохранителю.

Хольгер хмыкнул и благодарно кивнул.

– Подай-ка мне чистую тряпицу, вон ту, с краю.

Айке поднял голову, но приятель, терпением не отличавшийся, уже тянулся через стол, навалившись животом. Порывшись в куче тряпок, Зигги выдернул одну и бросил на столешницу рядом с собой.

– Уже смываешь? – спросил Айке, глянув на бронзовый подсвечник в его руках.

– А то. Это только ты копаешься, как дохлый.

Зигги смыл белые пятна чистящей смеси, зажал подсвечник коленями и принялся старательно вытирать насухо.

– Говорят, Берт все не ест и не встает. Матушка уже даже ходила к нему – бесполезно, даже ее не испугался.

– Да чего уж ему бояться. После того, что с ним там творили, знаешь, кажется, как будто уже вообще ничего на свете не страшно. Я по себе сужу, – Зигги поморщился. – Правда, вот под рогачом лежать не приходилось, слава Крылатой.

– Я б сдох, наверное.

– Ты-то? Ты б точно. Там, говорят, размеры...

– Бедняга Берт.

– Да уж. Мало нам было псоглавцев, теперь еще и от рогачей бегать придется?

Айке поежился, пододвинул поближе миску с чистящей смесью. Руки воняли уксусом, кожу щипало. Зигги оглядел результат своих трудов, держа подсвечник на вытянутой руке, повернул то так, то эдак, придирчиво потер сухой тряпкой тяжелое основание. Вычищенная бронза сияла на солнце. Удовлетворенно кивнув, Зигги поставил подсвечник на стол и потянулся за следующим.

– Оставь, это из моей части, – вздохнул Айке.

– Точно? Ну и ладно, будет за тобой должок, – Зигги, насвистывая, принялся оттирать едва заметную патину. – Ты чего сегодня как снулая рыба?

Айке опустил подсвечник на колени, бесцельно водя тряпкой по краю миски.

– Северянин приходил вчера.

– Куда?

– Куда-куда... в нору.

От переизбытка чувств Зигги аж вскочил на ноги:

– Выследил?! Айке... Чтоб меня черви жрали... – приятель хотел было обнять, но, видно, передумал, и жест получился неловкий, оборванный. – Болит? – добавил он тихо.

– Дурак... Ни хрена у меня не болит, он мне ничего не сделал.

Зигги посмотрел недоверчиво.

– Пришел в нору ночью... и ушел?

– Я сам не понял. Я думал – все, попал. Ночь, никого, бежать некуда. Такая злость взяла, так обидно, он еще такое сказал, ну, как вроде мне сейчас решать, уйдет он или останется. Нашипел на него... Кто ж знал, что он вправду уйдет? Я полночи просидел на верхней полке, возле окна, чтобы выскочить, если он вернется с приятелями. Заснул, чуть не свалился. Конечно, будешь тут сонный. Хотел потом в обед полчаса урвать, вернулся в нору, а там – вот...

Айке вытер руку об штаны, сунул за пазуху и бережно вынул слегка помятый и подвявший, но все еще роскошный цветок. Зигги присвистнул, зачарованно глядя на гладкие, точно восковые, лепестки.

– На подушке лежало, – сказал Айке тихонько.

– Знаешь, что...

– Знаю. Это очень, очень странный псоглавец.

Они продолжили работу в молчании, поглядывая на цветок, пристроившийся на краю скамьи. Вскоре из кухни высунулась Фридхен, толстуха с лицом маленькой девочки, и велела сворачиваться да протирать столы: близилось время ужина, а Черная Стража любила быть первой у котла, еще до того, как позвонят в гулкий маленький колокол.

– Останемся? Я голодный, как будто три дня не ел.

Айке покачал головой.

– Я лучше пойду. Не хочу лишний раз попадаться на глаза.

– Дурак, – сказал Зигги ласково, собирая со стола вычищенные подсвечники. – Найдет же кого посговорчивее. Он мужик-то видный, да и кому сказать – у кронпринца в личной охране!

– Не могу я, как ты... У меня от одной мысли ком в горле.

Зигги не обиделся. Пожал плечами:

– Дождешься, Айке, будет у тебя в горле не ком, а тарандский хрен. А Северянин потом уже не захочет, побрезгует.

– Тем лучше.

Зигги больно ткнул подсвечником в бок.

– Не желай себе такого никогда, дуралей, накличешь.

– Можно подумать, Северянин бы меня спас от тарандского хрена, – проворчал Айке, недовольно потирая ребра. – Тарандцы – они ж дворяне все.

– От самого-то, может, и нет, да только благородные хрены своими ногами на кухню для прислуги не ходят. А личный охранник кронпринца против личного слуги благородного тарандского хрена по рангу все ж выигрывает. Это мой бы меня не отбил, а Северянин – запросто.

Айке хмыкнул и поплелся следом за товарищем, прихватив миску и тряпки. Зигги, видно, решил сократить дорогу, а может, просто надеялся на свежую сплетню – двинул через кухню. Фридхен, повариха, мешала что-то в большущей кастрюле, ее помощницы чистили репу в углу. Пахло кислым, душным. Айке раз бывал на другой кухне – где готовили для благородных: у них там тогда растяпа-поваренок оставил двери в ледник нараспашку, и некоторые продукты попортились за ночь. Вернее сказать, кое-что всего лишь потеряло товарный вид – но тамошние повара придавали большое значение таким вещам, а Фридхен – нет. Черная Стража в тот день откушала блюд, до того невиданных; правда, не один потом спрашивал повариху в сторонке, не осталось ли вчерашней каши, еды попроще и попривычнее.

В той, другой кухне пахло совсем не так.

– А говорят, она и корсета не носит, – сказала одна из кухарок, явно продолжая прерванный их появлением разговор.

– Конечно, не носит! Ты их платья видела? – отозвалась вторая. – Лиф-то прилегает, а из-под грудей все свободно болтается. Да еще ткани, главно, такие простецкие, будто с деревни приехала.

– Это что же будет? А если она и тут, у нас такую моду введет? Это что же, и мы будем носить такие уродливые платья?!

– Ой, и не говорите, девочки, – притворно вздохнула Фридхен и похлопала себя по толстому животу: – как же так, это ж никто не увидит моей талии!

Девицы так и прыснули.

– Твоей талии, Фридхен, никто уже добрый десяток лет не видел!

– О ком это вы? – спросил Зигги.

– Да о тарандской принцессе. Ей же, как-никак, быть нашей императрицей.

– Да будет ли та свадьба? – протянул Зигги с сомнением.

– А ты что ж, не слыхал? Очнулась, болезная!

Зигги аж рот распахнул: такая новость, такая новость! Сгрузив охапку подсвечников на руки Айке, он бросился к дверям.

Айке только рассмеялся, глядя приятелю вслед. Если что-то Зигги любил больше, чем молоть языком впустую, так это разносить новости.

Некоторые дни с самого утра бывали наполнены событиями. Шагая за плечом кронпринца, Хольгер напоминал себе, что даже такие дни рано или поздно завершаются. Смена казалась бесконечной, хотя оставалось всего ничего – час-полтора.

Бастиан тщательно выдерживал шаг между решительностью и неуместной для принца спешкой, но было видно, что если б за ним не следили десятки, сотни глаз – рванул бы бегом, как простой мальчишка.

Лестница, покрытая алым ковром, вдоль перил окаймлена была Черной Стражей. Здесь, в святая святых дворца, псоглавцы неподвижно стояли вдоль стен на каждом шагу; они казались вырезанными из эбенового дерева статуями, украшенными золотом, и лишь оружие в их руках напоминало о том, что гвардия императора – живая мощь, а не элемент декора. Здесь и только здесь становилось ясно, за что так ценили Черную Стражу вот уже несколько императоров. Псоглавцам прощали безжалостность по отношению к служанкам да кухонным мальчишкам, ставшую уже дворцовой легендой, потому что на службе она становилась оружием, нагонявшим ужас, обнаженным во имя единственного хозяина, которого Черная Стража признавала.

В рабочем кабинете императора толпились высшие из высших; кронпринцу уступали дорогу, и вскоре он уже сидел за длинным столом, возле отца. Хольгер с напарником привычно замерли у него за спиной, закрывая обзор многим любопытным своими широкими плечами.

– Глядите-ка, и драгоценный дядюшка пожаловал, – пробормотал Бастиан полушепотом, зная, что чуткий слух позволяет Хольгеру слышать его, даже не нагибаясь. – И рогачи явились не запылились. Все подозреваемые в сборе.

Хольгер оглядел красочное сборище и сразу узнал императорского брата, много раз виденного на портретах. Затем перевел взгляд на тарандцев, чьи рога возвышались над толпой, задевая портьеры. Дома, на севере, легко было бы сказать по одежде, кто из них кто в дворцовой иерархии, но в Сабанне рогачи отдавали дань местной моде, и Хольгер мог только догадываться, что перед ним персоны весьма высокопоставленные.

Иным сюда дороги не было.

Знать поименитее расселась по местам, в соответствии с чинами, прочие остались стоять за периметром личной охраны. Последним вошел следователь по особым делам Эберфрид ван Дерн.

Исполнив приличествующие случаю ритуалы приветствия, он немедленно перешел к делу.

– В ходе моего расследования, господа, стало известно, что покушение на Ее Высочество принцессу Унельму осуществлено было группой лиц, известных как «Борцы за чистую кровь». Позвольте проиллюстрировать мои находки...

Помощник следователя установил близ стола два держателя, похожих на мольберты, и закрепил на них широкую доску, к которой прикреплены были фотографические снимки, рисованные портреты каких-то людей, карта города и прочие бумаги. Ван Дерн театральным жестом указал на снимок человеческих останков – в обезображенном теле Хольгер узнал того самого старика из оперы, что преподнес бомбу принцессе. Высокое сборище зашепталось, шокированное столь чудовищным изображением.

– Крайне нелегкой задачей было установить личность данного индивидуума. Опросив всех присутствовавших в оперном театре в тот роковой вечер, а также многих других, включая ряд сидящих здесь особ, я пришел к выводу, что происхождение злоумышленника не соответствует его внешнему виду; иными словами, при дворе он никому не известен. Далее, на основании его останков, а также со слов многих из вас, кому довелось видеть его еще не обезображенным, составлен был сей портрет, – костлявая рука следователя вновь метнулась к доске, где закреплен был графитный рисунок, и в самом деле весьма похоже изображавший преступника. Художник придал его лицу чрезмерную злобность; Хольгер помнил это лицо скорее изможденным болезнью. – Благодаря неустанным трудам полицейского отделения было установлено, что перед нами, господа, Карл Шнайдер, шестидесяти семи лет от роду.

Хольгер обвел взглядом высший свет Сабанны. Ван Дерну едва не рукоплескали, точно он был фокусником, вынимавшим голубей из рукавов; откуда взяться заговорщикам среди этих изнеженных, скучающих сынов империи, для которых этот доклад – развлечение почище оперы?

– Карл Шнайдер, господа, работал швейцаром при магазине «Ткани» на улице Садовой, – продолжал ван Дерн, – после его кончины осталась лишь внучка Анна, девятнадцати лет. Девица Шнайдер была мною опрошена, в ходе беседы с нею стало известно, что дела у старика шли плохо, он и его внучка бедствовали, а старик ко всему страдал от тяжелой и неизлечимой болезни. Однако в доме Шнайдеров меня угощали хорошим крепким чаем и пирожными безе, и я задал себе вопрос, господа – откуда у бедной сироты средства?

Общественность замерла, пораженная дедукцией следователя.

– Паяц, – шепнул Бастиан.

– ...Девица Шнайдер, страшась за свою судьбу, рассказала, что незадолго до того рокового вечера в дом приходил человек по имени Войтек Песий Каратель, приносил деньги и долго разговаривал с покойным. – Ван Дерн указал на фотографический снимок, сделанный явно в полицейском отделении. С карточки пялилась наглая рожа, слегка побитая и явно растерявшая былой задор. – Карл Шнайдер вступил в сговор с сим индивидуумом, взявшись провернуть для него некое дело, подробностей которого девица Шнайдер не знала, в обмен на некую сумму, с которой ей не пришлось бы бедствовать после смерти деда. Речь шла, конечно же, о покушении, в котором Карл Шнайдер сыграл ключевую роль. Дело сие, как нам с вами известно, не завершилось успехом, и вчера утром, как только стало известно о выздоровлении принцессы Унельмы, Войтек и его подельники в гневе заявились к девице Шнайдер за своими деньгами, где и были мною арестованы – в доме на улице Булочников.

На снимке возле портрета арестованного Войтека Хольгер разглядел изъятые в качестве улики деньги; верно, бедной сиротке Шнайдер не достолось-таки в наследство ничего, кроме дурной славы да визитов следователя. Что-то привлекло внимание Хольгера в золотых монетах; они казались какими-то игрушечными, слишком толстыми, чужими, будто деньги другой страны.

– В ходе допроса все подозреваемые сознались в своем участии, выказывая некоторого рода гордость своими мотивами, а именно – борьбою за чистоту крови сабаннской монархии. Все они члены группировки, пропагандирующей нетерпимость к иным нациям и видам, и будут осуждены со всей строгостью закона.

На этом следователь умолк и отвесил скромный поклон. Сабаннский двор, не сдержавшись, разразился рукоплесканиями. Хольгер крепко задумался.

Ван Дерн тщательно отбирал слова, говоря ровно столько, сколько собирался, и ни звука более. Однако именно то, о чем он умолчал, сказало Хольгеру самое главное. «Борцы за чистую кровь» – площадные клоуны, неспособные самостоятельно добыть необходимую информацию, доступную лишь при дворе, да и денег на подкуп Шнайдера ушло куда больше, чем могла бы себе позволить группка радикалов. Это значит, что от рук и ног этих доморощенных террористов тянутся невидимые ниточки, тянутся к пальцам кукловода, и ван Дерн отлично это понимает.

Вывода было два: истинный злоумышленник пока не обнаружен, а Бастиан все еще под подозрением.

Кронпринц в сопровождении верной охраны покинул отцовский кабинет, едва ван Дерн закончил свой спектакль, и пытался обрести покой у окна в библиотеке, однако видно было, что мысли его далеки от книжных страниц. Хольгер заглянул через его плечо.

– Зоология? Не слишком увлекательное чтиво...

Бастиан обреченно вздохнул и пожаловался:

– Отэктей велел выучить тропических хищников. Он необычайно увлекательно рассказывает о своей родине, но неизменно рисует ее в самых мрачных тонах. Честное слово, слушая его, я перестаю понимать, как кто-то может вообще жить на этом континенте. В северной части – одни кактусы и гремучие змеи, в южной – непроходимые джунгли, полные смертельно опасных тварей. У них есть змея таких размеров, что может целиком проглотить корову.

– Полагаю, в первую очередь в Новом Свете привлекательно золото. А кто-то однажды сказал мне, что многих манит свобода. Быть тем, кем хочешь, начать жизнь с чистой страницы... Ради этого можно и потерпеть соседство с неприятной фауной, не так ли?

Бастиан добродушно фыркнул.

Смена подошла к концу. Обменявшись приветствиями с вечерней стражей, Хольгер вернулся в свою комнату. Сняв гвардейскую форму, он переоделся в штатское. Отчего-то монеты, увиденные на снимке ван Дерна, весь день не давали ему покоя. Что такого особенного было в них, Хольгер не мог себе объяснить, однако он доверял собственному чутью: на кровавые золотые Шнайдера стоило взглянуть. Вряд ли следователь позволит подозреваемому рыться в собранных уликах; Хольгер поморщился. Быть подозреваемым неприятно и, что хуже, мешает ему самому распутывать это дело.

Оставалась Анна Шнайдер. Надежда была слабой, однако спросить стоило: возможно, деньги ей все же вернули.

Хольгер спустился во двор и двинулся, не торопясь, по направлению к грабовой аллее. Некоторое время он шел вдоль решетки, засаженной с другой стороны кустами; он уже миновал было ее, когда кусты зашуршали, а из-за густой листвы появился Айке.

Он смотрел исподлобья, робко, будто вовсе не уверен был в том, что стоило попадаться Хольгеру на глаза, но решетка между ними придавала ему смелости.

– Привет, – сказал Хольгер.

– Я хотел извиниться, – выпалил Айке. – Я был с тобой несправедлив. Ты не такой, как все остальные. Просто... Я не думал, что ты уйдешь, испугался...

Хольгер приблизился к решетке, медленно, опасаясь его спугнуть.

– Ничего. Я не в обиде.

Айке помолчал немного, потом взялся руками за прутья решетки, и Хольгер мягко коснулся его пальцев.

– Твой цветок завял, – сказал Айке тихо, не отнимая руки.

– Придется подарить тебе новый. Встретишься со мной сегодня вечером?

Айке неуверенно кивнул, слегка хмурясь. Пожалуй, приглашать его на свидание под луной было рановато; парень явно предпочел бы разговаривать с ним через решетку или при большом скоплении народа.

– Задержись после ужина, – попросил Хольгер.

– Ладно.

Хольгер погладил его по руке, опасаясь, что пугливый мальчишка отшатнется, если попытаться дотянуться до его лица, и продолжил путь. Через пару шагов он оглянулся – Айке все еще стоял у решетки, глядя ему вслед. Хольгер ощутил неожиданное тепло в груди. В какой же момент вышло так, что ему стал нужен не любой симпатичный парнишка, а именно этот? Никогда еще Хольгер не чувствовал такой готовности бегать за предметом своей страсти, и никогда еще не испытывал влечения к такому упрямцу.

Грабовая аллея вывела его к высоким чугунным воротам. Перекинувшись парой слов со стражей, Хольгер вышел в город.

Путь его лежал на улицу Булочников, где проживала бедная сиротка Анна Шнайдер. Хольгер плохо знал Сабанну, и пришлось немного поплутать; он дважды прошел мимо здания оперы, где ему уже довелось бывать, прежде чем догадался свернуть в незаметный переулок, заросший цветущей сливой. Переулок вывел его, наконец, в нужное место.

Улица Булочников по праву носила такое имя – воздух напоен был ароматом сдобы из нескольких пекарен сразу. Хольгер, подумав, завернул в маленькую кондитерскую на углу – негоже было являться с пустыми руками.

Дом, в котором жила девица Шнайдер, казался тих и неприветлив. Старуха, кормившая голубей возле парадного входа, велела подниматься на второй этаж, и Хольгер без труда нашел дверь с позеленевшей медной табличкой, на которой вычурной вязью выгравировано было нужное имя. Шнайдеры, похоже, видали лучшие времена.

Он постучал, и на лестничную площадку выглянула долговязая девица – очевидно, Анна. Едва завидев Хольгера, она захлопнула дверь.

– Подите прочь, будьте так любезны! Дедушка вовсе не ненавидел таких, как вы, а уж я тем более!

– Сударыня, я всего лишь хочу с вами поговорить. И я принес вам пирожных. Вы, кажется, любите безе?

Внутри на долгое мгновение воцарилась тишина, затем дверь снова приоткрылась, и девица Шнайдер оглядела Хольгера цепким взглядом. Хольгер продемонстрировал ей коробку, перевязанную хорошенькой ленточкой, и чарующий сладкий аромат открыл для него путь в квартиру.

Девица Шнайдер провела его через темную маленькую прихожую в гостиную с высокими потолками и указала на потертое кресло. На ней было перешитое платье гимназистки, волосы заколоты, как подобает приличной девушке. Оставив Хольгера возиться с пирожными, Анна удалилась на кухню, где вскоре зашумел чайник.

Хольгер оглядел скромную обстановку. В углу на секретере он увидел старенький глобус, несколько моделей кораблей в бутылках, любовно начищенную астролябию – старик Шнайдер, видно, не чужд был романтики путешествий.

Анна принесла поднос с изящным чайным сервизом, однако чай оказался совсем светлый, не то спитый, не то просто на редкость некрепкий: Анна экономила и явно привычно. Наконец она села в кресло напротив, огладила застиранный воротничок и выжидающе уставилась на Хольгера.

– Примите, прошу вас, мои соболезнования по поводу вашего дедушки.

Девица Шнайдер сдержанно кивнула, однако глаза ее ощутимо потеплели. Вероятно, в последние дни она немало натерпелась, и не в последнюю очередь от людей, переносивших на нее вину деда.

– Он, как я вижу, любил путешествия? – Хольгер кивнул в сторону секретера.

– Он мог часами сидеть, вертя глобус, – вздохнула Анна. – Мечтал повидать мир, но так и не сложилось. Но о чем вы хотели со мной поговорить, ведь не об этом же?

– Не стану ходить вокруг да около. Следователь ван Дерн беседовал с вами несколько раз, и касался, конечно же, вопроса денег, полученных вашим дедом от Войтека по прозвищу Песий Каратель. Я видел фотографический снимок этих монет, и они меня заинтересовали; если вы позволите, я хотел бы взглянуть на них поближе.

Девица Шнайдер поджала губы.

– Увы, сударь, это невозможно. Ван Дерн отобрал деньги.

Хольгер вздохнул. Бедная девушка! Потеряла в одночасье и деда, и свое доброе имя, и так ничего и не получила взамен. Все впустую! О чем только думал Карл Шнайдер?

– Неужели у вас не осталось ни единой монеты?

Девица Шнайдер покосилась на каминную полку и решительно помотала головой.

– Сударыня, я готов обменять их у вас, заплатив вдвое больше их стоимости, если вас устроит такая сделка, или даже просто заплатить вам за возможность на них посмотреть, – сказал Хольгер мягко и вынул из кармана горсть золотых.

Анна поколебалась с минуту, потом спросила:

– Вы ведь не из полиции?

– Нет, сударыня, я частное лицо.

Она встала, подошла к камину и сунула руку в вазу, стоявшую на полке. Затем, вернувшись на свое место, протянула Хольгеру золотую монету. Это, несомненно, была одна из тех, что привлекли его внимание на снимке, и теперь он понимал, почему: она была толще обычных, с ровным, а не ребристым краем, и рядом с профилем императора красовался непонятный символ, напоминающий звезду на широкой вилке. Хольгер не знал, что все это означает, но чутье подсказывало ему, что он ближе к разгадке, чем был этим утром. Это была монета Сабанны, но в то же время веяло от нее чем-то чуждым. Бывало, что монеты чеканили в колониях; возможно, эта прибыла как раз из-за морей.

Хольгер щедро вознаградил доверие Анны и простился с девушкой.

После сумрачных комнат улица Булочников показалась ему еще прелестнее. Солнце сияло в вымытых окнах кондитерской, рассыпалось в блики на подносе уличного торговца бижутерией; Хольгер перебрал простенькие украшения, выбрал милую безделушку в подарок Айке. Погода стояла чудная. Щебетали птицы, визжала ребятня. Визжала, впрочем, слишком громко и азартно; Хольгер вспомнил вдруг, как минувшей зимой он и Бастиан попали под обстрел снежками. Усмехнувшись, он отправился глянуть, что или кто вызвал такой интерес маленьких чудовищ Сабанны, и не нуждается ли в помощи этот несчастный.

Хольгер свернул в переулок, откуда доносились детские вопли. Впереди маячила сгорбленная широкая фигура, показавшаяся Хольгеру знакомой. Тот самый процерорис из оранжереи, с которым Бастиан изучал Новый Свет! Хольгер оказался прав: стайка малолетних наглецов донимала бедолагу, передразнивала его неловкую походку и на ходу сочиняла дразнилки о его горбе. Обнажив зубы в оскале, Хольгер подкрался к хвосту процессии и грозно рыкнул; завопив, дети бросились врассыпную.

Спасенный обернулся, и Хольгер понял свою ошибку: это был не Отэктей, но кто-то из его соплеменников. Тут же он осознал, что горб являлся, очевидно, особенностью их вида, а не личным недугом Отэктея.

– Благодарю вас, мой дорогой избавитель. Это начинало уже мне надоедать.

– Не стоит благодарности. Вы ведь из Нового Света? Мне доводилось видеть вашего земляка при дворе, его зовут, кажется, Отэктей.

– Совершенно верно, сударь...

– Хольгер. Хольгер Северянин.

– Мое имя – Уохчинксэпа, – они обменялись рукопожатиями. Хольгер с удивлением обнаружил огромные загнутые когти на его пальцах, похожие на серпы. – Так вы знакомы с моим коллегой?

– Увы, не имел чести быть представленным. Я видел его с кронпринцем. Его высочество отзывался о нем как об интересном собеседнике.

– О, он умеет красиво говорить, Отэктей, – Уохчинксэпа рассмеялся отрывистым, кашляющим смехом. – Не далее чем на прошлой неделе мы принимали детей из гимназии в нашем географическом обществе, это здесь, по соседству. Отэктей так живописал проглатывание гигантской анакондой маленького мальчика, что двое учеников обмочились со страху, а одного вырвало. И пускай, будет им наука. Сейчас все, все хотят отправиться в Новый Свет. Скоро там не останется места для нас, коренных жителей... Но вы, сударь – вы, верно, важный человек, раз дружны с кронпринцем?

Хольгер фыркнул.

– Отнюдь. Я состою в его личной гвардии, и иногда его высочество балует нас разговором, когда нет под рукой более интересных собеседников.

– Вот как! О чем же с вами беседует кронпринц?

– В последние дни, увы, все беседы сводятся к одной и той же теме.

Уохчинксэпа понимающе покивал, прижав руки к груди:

– О, да, разумеется. Примите мои соболезнования по поводу всей этой крайне, крайне неприятной ситуации. Но я слышал, что злоумышленников поймали?

Хольгер неопределенно мотнул головой.

– Поймали, да только сдается мне, что не всех. Хотел бы я разобраться, что происходит, но чем дальше, тем запутаннее становится это дело. Послушайте, господин Уохчинксэпа, а нет ли среди завсегдатаев вашего географического общества нумизматов? – он достал из кармана золотой, полученный от девицы Шнайдер. – Меня заинтересовало происхождение этой монеты.

– Откуда она у вас? – спросил Уохчинксэпа, повертев золотой то так, то эдак.

– Такими монетами было оплачено деяние человека, который покушался на принцессу Унельму. Все остальные – у следователя, но мне удалось добыть последнюю у наследницы. Как видите, монета не совсем обычна. Я полагаю, что ее чеканили в какой-нибудь из колоний империи.

– К нам приходят разные люди, сударь, лучшие умы Сабанны и гости из колоний, ученые, путешественники. Думаю, я мог бы разузнать для вас... Вот что я вам скажу, господин Хольгер: мы с коллегами устраиваем иногда небольшие приемы, дегустацию наших традиционных напитков, и следующая назначена как раз на послезавтра. Вы непременно должны почтить нас своим присутствием. Уверяю, вы еще не пробовали ничего подобного! А я тем временем возьму вашу монету и наведу справки.

– Вы меня очень обяжете.

Они подошли к зданию, в котором располагалось сабаннское географическое общество, фасад был расписан чудесными фресками – парусники, морские чудовища, высунувшие зубастые пасти из пучины, таинственные острова с невероятными животными. Над воротами сияла начищенной бронзой вывеска, более похожая на герб, с подзорной трубой, глобусом и секстантом. Люди, которые здесь собирались, были, очевидно, романтиками в душе.

Хольгер простился с новым знакомым. Дойдя до магазина «Ткани» на Садовой, он вспомнил, что именно здесь работал покойный Карл Шнайдер; он, конечно, проходил мимо здания географического общества по дороге домой. Может быть, старик замирал на тротуаре, изучая очертания мистических островов так же, как вглядывался в те, что искал на своем потертом, желтом от времени глобусе...

Хольгер покачал головой. Что же за чудовищная махина перемолола этого бедолагу?

Он вернулся во дворец как раз к ужину. Во дворик набилось необычайно много народу – Фридхен подавала рагу с кусками баранины и густым жирным соусом. Хольгер отдавал должное стряпне, поглядывая по сторонам, но Айке не было видно; он успел заподозрить, что опять чем-то отпугнул парня. Однако котел потихоньку опустел, вслед за ним – дворик, смолк грохот ложек, превратившись в нежное позвякивание то тут, то там, и Айке появился, протирая столы. Он обходил стороной те, где еще сидела Черная Стража – кто доедая, кто увлекшись беседой, – но к Хольгеру подошел, кажется, без особых опасений.

– Я уж было испугался, что ты не придешь, – сказал Хольгер, и Айке потупился, старательно вытирая чистый стол. Хольгер накрыл его руку ладонью.

Компания за соседним столом заулюлюкала, выкрикивая что-то непристойное, и Айке высвободился, заливаясь румянцем.

– Пройдемся немного? – спросил его Хольгер, недобро покосившись на буянов. Айке кивнул:

– Я буду возле мойки, – и скрылся прежде, чем Хольгер успел что-либо возразить.

– Когда я предлагал прогуляться, я имел в виду – вместе, – добродушно проворчал Хольгер, отыскав его среди кустов.

Мойка была местами ржавая, оббитая, но в наступавших сумерках могла бы вполне сойти за фонтан, а разросшаяся вокруг зелень и вовсе превращала этот уголок двора в милый парк. Айке, впрочем, явно сожалел, что привел его сюда: встревоженно озирался, будто ища пути к отступлению. Кусты отделяли их от посторонних взглядов, но было ли это проблемой или же преимуществом – парень, кажется, еще не решил. Хольгер нащупал в кармане побрякушку, купленную на улице Булочников.

– Я, кажется, обещал тебе цветок, но живые цветы так недолговечны... Я подумал, этот будет получше.

Простенький кулон-цветочек, раскрашенный синей эмалью, блеснул, покачиваясь на цепочке. Экзотические, роскошные цветы оранжерей были красивы, но Хольгеру куда милее были скромные полевые цветы, такие, как этот.

Айке подумал немного, потом убрал волосы, подставил шею; Хольгер застегнул замочек, погладил мальчишку по плечам. Тот не противился, разглядывая побрякушку сверху вниз.

– У нас считается... у кого если принимаешь цацку в подарок, должен хранить ему верность...

Хольгер погладил его по щеке, мягко рассмеялся.

– Будешь теперь мне верным, Айке?

– Ладно...

Хольгер склонил голову, надеясь поцеловать его, но тут за спиной послышались голоса, и Айке со стремительностью зайца скрылся в кустах.

– Испортили мне такой момент, негодники! – недовольно проворчал Хольгер, но виновники, разумеется, совести не имели и лишь загоготали.

Он вернулся в свою комнату, пора было на боковую. Ларс лениво наблюдал за ним с кровати, подрачивая под одеялом. Нередко Хольгер предлагал ему свою помощь, но в этот раз не стал: разделся и лег спать. Ларс воспринял его бездействие как должное, шумно зевнул, задвигал рукой быстрее и скоро кончил со счастливым вздохом.

Айке пообещал хранить Хольгеру верность; пожалуй, было бы уместно ответить ему взаимностью? Это будет непросто – кажется, парень собирался играть с ним в кошки-мышки бесконечно. Хольгер невесело усмехнулся. Он уже успел забыть, когда в последний раз по-настоящему хорошо трахался. Пожалуй, еще зимой, с Бастианом.

Бедняга Бастиан, такой темперамент, такой талант в постели – и зарыть его в землю. Покачав головой, Хольгер отвернулся к стене и уснул, будто в яму провалился.

Утром они поели у себя: смена начиналась раньше, чем общий завтрак. Ларс притащил откуда-то отличный кусок ветчины, и лишь это примирило Хольгера с невозможностью увидеть Айке. Выпив крепкого кофе, напарники отправились принимать дежурство.

Утренняя смена была удобна, она позволяла спать ночью и заниматься своими делами ранним вечером, когда еще открыты все заведения в городе. Однако она же была и самой насыщенной: по утрам занимался своими и государственными делами кронпринц. Едва успела смениться стража, как растерянный лакей высунул нос из покоев и велел приготовиться сопровождать; причину его растерянности Хольгер понял, лишь узнав – куда.

Его Императорское Высочество, презрев церемонии и традиции, направлялся к невесте. Это было неприлично до скандального – им полагалось встречаться официально, при всей свите, но Бастиан был сыт по горло запретами и условностями. Теперь, когда Унельма пришла в себя, день свадьбы надвигался стремительно и неотвратимо, а Бастиан видел будущую супругу всего дважды: на церемонии обручения, где они не успели перемолвиться и словом, и в опере.

Унельму предупредили за полчаса – чтобы успела хотя бы одеться; она, впрочем, вставала рано, если верить служанкам. Прочих не стали даже ставить в известность; Бастиану явно придется объясняться за свое возмутительное поведение. По дороге процессия все равно обросла знатью – во дворце решительно невозможно было что-либо скрыть.

Хольгер опасался, что их просто не впустят – Унельма имела полное право отказать жениху в столь бесцеремонном визите, – но перед кронпринцем распахнули двери, и Хольгер подумал, что она, видно, тоже устала от неизвестности.

Унельма встретила их в гостиной, спокойная как камень. На ней было домашнее платье, из своих, тарандских, с традиционной вышивкой, и почти никаких драгоценностей, хотя по сабаннским меркам женщину можно было бы считать обнаженной, если на ней не было золота и камней. Хольгер хмыкнул про себя: тарандская принцесса тоже бунтовала, в той мере, в которой это было для нее возможным. Вокруг Унельмы суетились служанки, бестолково бегали, поправляя подушки на диване и пытаясь протягивать госпоже футляры с жемчугами; она словно стояла посреди горного потока, где белые струи пенятся и бурлят.

С появлением высокого гостя все замерло. Бастиан отвесил поклон, Унельма присела в реверансе, но пошатнулась – она все еще была слаба. Из-под выреза платья виднелся край марлевой повязки, на шее и щеке были незажившие еще царапины: в опере принцессу зацепило осколками.

– Сударыня, прошу вас, сядьте. Нет необходимости изнурять вас, а ваше здоровье еще слишком хрупкое.

Унельма опустилась в кресло, держа спину прямо и голову – высоко. Она бегло оглядела сопровождавших кронпринца, кивком поприветствовала всех, кого выделить требовали приличия. Затем взгляд ее скользнул по Ларсу, не задержавшись, но остановился на Хольгере; тот приветствовал ее почтительным жестом, принятым у тарандцев. Принцесса не могла кивнуть ему – слишком много чести для простого охранника – однако едва заметно улыбнулась, давая понять, что оценила вежливость земляка.

– Оставьте нас, – сказал наконец Бастиан, едва взглянув на свою и без того немногочисленную свиту, и в голосе было столько льда, что ослушаться его не посмели.

Унельма жестом отослала служанок; оставить незамужнюю принцессу совсем наедине с женихом было, все же, никак невозможно, но наперсницы принцессы удалились к окну и взялись за пяльцы, сделавшись почти невидимыми и предоставляя Унельме иллюзию приватности. Хольгер и Ларс встали у дверей, храня покой кронпринца. В комнате будто стало легче дышать.

– Я рад, что вы чувствуете себя лучше, сударыня.

– Вы очень добры.

Кронпринц прошелся по комнате, заложив руки за спину. Он, кажется, до последнего не верил в возможность этого разговора и теперь не знал, что сказать ей, этой незнакомой девушке, которая должна стать его женой.

– Близится день, когда Сабанна повенчается с Тарандией, и мир вздохнет спокойно. В этот день я назову вас супругой, вас, сударыня, а не вашу страну. Кем вы станете для меня? Что ожидает нас? Мы так и будем встречаться с вами лишь на официальных приемах, под наблюдением посторонних?

Унельма широко распахнула глаза, и впервые за эту встречу в них заплескалась жизнь, надежда. Хольгер подумал – она все же такая юная, эта тарандская девочка, запертая в клетку своего происхождения, отданная врагам... Высокопоставленная пешка в политических играх!

Как же ей повезло, что судьба отдала ее в руки человека с сердцем.

– Я готова стать вам кем угодно, ваше высочество, если это поможет людям, моим и вашим. Ради мира я согласна быть вашей женой. Даже если этим и ограничится мое предназначение, этим я спасу жизни... это ведь немало?

– В чем вы видите свое предназначение, сударыня, если вам отведено большее? Я хотел бы... наверное, знать, кто вы, что вы, чем вы дышите и о чем мечтаете. Разбито ли ваше сердце, не будете ли вы ненавидеть меня, оттого, что оставили там, дома, человека, с которым желали быть вечно? Презираете ли вы меня, бывшего врага, или же готовы стать мне другом? Будет ли этот брак только политическим союзом, или же вы будете счастливы, лишь воспитывая моих детей? Нужно ли вам от жизни что-то, кроме вышивания у окна?

– Вы говорите, как настоящий, живой человек, сударь. Вы вправду непохожи на заводные игрушки, которыми полон ваш двор, или же вы просто механизм, выполненный более искусно?

Бастиан прикрыл глаза и улыбнулся – и Хольгер отчетливо видел, что улыбка эта принадлежала ему, а не маске кронпринца, которая не сходила с его лица.

– Я редко чувствую себя живым. Расскажите мне, сударыня, что у вас на сердце, быть может, я единственный во всем этом золотом дворце, кто способен вас услышать.

– Мое сердце разбито, сударь, – начала она несмело и продолжила с все нарастающей страстью: – но не от несчастной любви, о нет. Оно разбито от того, в каком плачевном состоянии находится наша наука. Наша медицина! В госпиталях врачи не моют рук, привнося заразу в раны, потому что не имеют доступа к книгам, в которых описывается вред невидных глазу крохотных организмов, обнаруженных учеными! Вы говорите о детях, но как я могу подумать о своих собственных, когда по улицам бродят бездомные и беспризорные сироты? А есть и те, кто все равно, что сирота при живых родителях, работающих на фабриках и заводах по шестнадцать часов в день! Знаете ли вы, как живет народ, над которым мы поставлены?

– Сударыня, так вы желаете посвятить себя просветительской и благотворительной деятельности?

– Как я могу думать о чем-то ином, когда мы столького еще не знаем о мире! Знаете ли вы, что некоторые вещества испускают невидимые глазу лучи? Что при помощи хрустальной призмы можно создать крохотную радугу! Наши бедные подданные прозябают в темноте и интеллектуальной нищете, не говоря уж о нищете материальной. Если у вас и впрямь есть сердце, ваше высочество, если вы искренни, то я прошу вас лишь об одном: не мешайте мне. Я столько могу сделать для людей!

Бастиан встал со своего места, опустился на колено возле ее кресла и взял Унельму за руку.

– Я почту за честь назвать вас своей женой, сударыня, и клянусь, что окажу вам любое содействие, если оно вам потребуется. От вас же я попрошу в ответ никогда не спрашивать, с кем я провожу ночи, и не ожидать от меня супружеской верности. – Унельма кивнула без колебаний, и он коснулся губами ее ладони. – Вы будете прекрасной императрицей, ваше высочество. Благослови вас Крылатая Дева.

– Да хранят вас те, что под землей, – эхом отозвалась принцесса.

Покинув покои Унельмы, кронпринц велел подать экипаж. Через час он уже устраивался на скрипучем кожаном сидении, одетый в дорожный костюм. Кронпринц ехал проверить, как идут приготовления к его свадьбе, и Хольгер заранее посочувствовал всем, кто попадется ему под горячую руку, если что-то окажется не в порядке: с той же целеустремленностью, что минувшей зимой погнала его прочь из дворца, теперь Бастиан желал взять в жены ту, от которой прежде готов был бежать в Новый Свет.

Унельма и впрямь оказалась удивительной женщиной. Вряд ли существовала невеста, подходившая Бастиану лучше.

За рулем сидел шофер в белоснежных перчатках и очках от пыли. Хольгер усмехнулся. Хорош же будет этот малый, если в дороге случится поломка. Запах масла и горячего металла напомнил Хольгеру о былых днях, когда он сам управлял послушной машиной – пусть куда менее изящной и не такой быстрой.

Резкий гудок клаксона открыл перед ними ворота дворца, и автомобиль вырулил на улицы города. Под колесами гремела мостовая. Дети бежали за автомобилем, женщины махали вслед, узнав красавца-кронпринца. Бастиана любили в Сабанне, и не последнюю роль сыграла его пылкая речь перед войсками, после которой кронпринц стал кумиром военных. Брак с тарандской принцессой, залог мира, придавал ему некий ореол мученика – хоть после сегодняшней беседы сам Бастиан вряд ли согласился бы с этим.

– Как она сказала? «Да хранят вас те, что под землей»? – спросил Бастиан, перекрикивая ветер и шум мотора.

– «Те, что под землей» – это духи предков, – отозвался Хольгер. – Тарандцы верят, что деревья – это рога мертвых. Особенно почитаются стволы с развилкой у самой земли, вокруг таких строят святилища.

– Мне говорили об этом, – кивнул Бастиан, – мы едем как раз в такое место.

Церемонию бракосочетания придумывали специально для них: угождая традициям обеих сторон. Сначала думали, что придется возводить походную часовню где-нибудь на лесной опушке, или пересаживать подходящее дерево, надеясь, что оно не засохнет до нужного часа, однако случилось чудо – неподалеку от города обнаружился маленький деревенский храм, во дворике которого росла раздвоенная береза, самое уважаемое тарандцами дерево.

Деревеньке с непритязательным названием Сырой Ложок предстояло стать историческим местом, где решится судьба страны, и жители ее отнеслись к возложенной на них чести со всей серьезностью. Хотя до церемонии оставались недели, приготовления шли полным ходом. Сколачивались длиннющие столы и навесы прямо в поле, в садах, вдоль дороги, с телег сгружали бочонки и мешки припасов. Сырой Ложок намеревался не ударить в грязь лицом перед городскими и накормить всех гостей до отвала.

– Сказать бы им, чтобы не украшали срезанными цветами, – задумчиво произнес Хольгер, когда они проезжали через деревню.

Бастиан кивнул, занося этот пункт в мысленный список.

Машина остановилась на лугу возле храма, остаток пути преодолели пешком. Навстречу им выскочил оробевший распорядитель, не знавший, как и говорить с таким гостем; Хольгер хлопнул его по плечу и велел показать, где что. Бедолага повел их в сумрачное помещение, где сильно пахло краской – скамейки для прихожан покрасили, должно быть, впервые с момента постройки. Солнечный свет проникал сквозь отмытые витражи, цветные пятна ложились на укрытый стружкой пол точно узоры калейдоскопа. Стучали молотки, где-то наверху всхрапывала пила. Над алтарем на стене красовалась огромная фреска с Крылатой Девой, изображенной со спины; на голове ее был венок из трав. Крылатую обычно изображали либо как темный силуэт на фоне неба, либо вот так – как «ведущую за собой», в обоих случаях нельзя было разобрать, к бревиорисам или процерорисам относится святая защитница. Сабанна, разумеется, считала ее «своей», то же думали псоглавцы, а потому Крылатая на фресках всегда была безлика, дабы не разжигать споры.

Они вышли во двор, пройдя через боковой неф, и Бастиан придирчиво оглядел березу, ради которой торжество перенесли в этот медвежий угол. Береза была идеальна. Ее ствол раздваивался у самой земли, позволяя легко перешагнуть через развилку – это было главным в церемонии тарандцев. Выше стволы разветвлялись на толстые сучья и в самом деле походили на рога, покрытые нежно-зелеными листочками и полосами старого мха.

– Ты думаешь, ей понравится? – спросил Бастиан Хольгера.

– Я уверен в этом.

Распорядитель после этого готов был носить Хольгера на руках, поэтому с рвением ответил на все вопросы, записал все, что стоило учесть, и долго махал гостям вслед, когда они пересекли залитый солнцем луг и сели в автомобиль.

Хольгер прищурился и оглядел пейзаж. Дорогу подлатают, на лугу расстелят ковры, поставят навесы с музыкантами и местами для именитых гостей; внутри приберут, украсят лентами и цветами, живыми и бумажными, но ни в коем случае не срезанными; для самой церемонии все необходимое готово...

– У вас будет красивая свадьба, Ваше Высочество, – сказал он, и Бастиан усмехнулся:

– Мне б еще с кем-нибудь трахнуться для полного счастья...

Хольгер его, к несчастью, очень хорошо понимал.

Они вернулись к обеду; стоять вдоль стены, вдыхая ароматы изысканной кухни для благородных, было почти все равно, что дежурить ночью – разве что перекинуться шуточкой-другой с напарником нельзя. Вскоре после обеда стража сменилась, и Хольгер с напарником отправились во дворик: запахи еды пробудили аппетит, и теперь в животах урчало.

Проходя мимо дворцовой библиотеки, Хольгер заметил знакомый долговязый силуэт на фоне окна. Он не стал отказывать себе в удовольствии потешить любопытство.

– А вы зачастили ко двору, ван Дерн, – сказал он, войдя в светлое просторное помещение. Библиотека занимала два этажа, соединенные в один, вдоль балконов тянулись бесконечные ряды книжных шкафов.

Следователь поморщился.

– Мне не до вас, господин псоглавец. Сегодня утром я обнаружил всех «Борцов за чистую кровь» мертвыми в камере, и два десятка лягушек, ползающих по стенам, точно пауки. Пока мы догадались, что эти твари ядовиты, я потерял молодого сотрудника, который собирал их в банку в качестве улик. Теперь мне предстоит разбираться, откуда взялись эти треклятые лягушки, а в дворцовой библиотеке, говорят, есть какая-то уникальная книга про амфибий.

Служащий библиотеки с намеренным грохотом опустил на стол несколько толстых томов в богатых переплетах с золотым тиснением. Было очевидно, что старика возмущает одна лишь мысль о том, что какой-то полицейский будет листать книги, которых касался сам император. Ван Дерн и бровью не повел – по-видимому, между этими двумя уже все было сказано, все копья сломаны, и победа осталась за следователем.

Он вынул из кожаного портфеля термос с кофе, решительно поставил на стол возле книг, затем достал банку, в которой копошилось что-то цветное. Нагнувшись, Хольгер разглядел маленькую, но необычайно красивую лягушку, совершенно непохожую на всех тех бурых и болотно-зеленых жаб, что ему доводилось видеть раньше. Она была яркая, как цветок.

– Хольгер! – донесся из коридора нетерпеливый голос Ларса. Напарник был голоден и недоволен задержкой.

Ван Дерн уселся на стул и раскрыл первую книгу. Хольгер выхватил взглядом слово «Archaeobatrachia» и с сочувствием похлопал следователя по плечу.

– Если удача вам не улыбнется, господин ван Дерн, приходите завтра вечером в сабаннское географическое общество, я с радостью представлю вас своему знакомому из Нового Света. Они устраивают прием, там будут ученые и путешественники, я уверен, что вы найдете кого-то, кто поможет вам в вашей охоте на ядовитых жаб.

Следователь проводил его взглядом, полным тоски по солнечному свету, и погрузился в мир длинных слов и бесхвостых амфибий.

Во дворике было непривычно пусто, только Тирис что-то с мрачным видом жевала в углу, да помощницы поварихи гремели посудой у мойки. Сама Фридхен грелась на солнышке, вытянув ноги, и явно не намеревалась шевелиться ради каких-то гвардейцев. Хольгер вздохнул, постукивая пустой миской по бедру.

– Нам сегодня определенно не везет с едой. Ларс, не осталось ли у тебя еще того чудесного окорока, что послужил нам завтраком?

Ларс замялся, и Хольгер уставился на него с неподдельным интересом: напарник его был из тех людей, которые готовы снять с себя последнюю рубашку ради друга.

– Может, и остался, да только я хотел отдать его... кое-кому.

Пятна румянца проступили на небритой шее, суровая физиономия Ларса как-то смягчилась, скривившись в некое подобие нежного умиления, которое свойственно только людям глубоко влюбленным. Хольгер обернулся, прослеживая направление брошенного украдкой взгляда.

– Ей? Ты, что ли, подбиваешь клинья к Тирис?

– Тихо ты! – рявкнул на него Ларс. – Она... такая... как эбеновая богиня...

Хольгер хмыкнул.

– Ты предложи ей, Ларс. Будешь очень вовремя, поверь мне.

Чувствительное обоняние подсказывало Хольгеру причину, по которой псоглавая обедала одна, дождавшись, когда Черная Стража покинет двор. По этой же причине во дворце почти не было женщин-кинокефалов. Псоглавцы, и без того отличавшиеся горячим темпераментом, обладали еще одной любопытной чертой: их женщины порой испытывали почти что непреодолимое вожделение, связанное с периодом высокой фертильности. Иными словами, Тирис находилась в состоянии, когда готова была бросаться на все, что имеет член.

Ларс, впрочем, и без того на правильном пути: лучший способ оказать внимание псоглавой женщине – это подарить ей кусок мяса.

Тирис тем временем, будто приняв какое-то решение, поднялась и пересекла двор, приближаясь к ним.

– Эй, Северянин... У тебя, говорят, язык хорошо подвешен? Умеешь, говорят, доставить девушке удовольствие?

Хольгер даже по запаху чувствовал, какая она мокрая и скользкая между ног. От этого захватывало дух. Вот он, тот самый восхитительный трах, которого ему так не хватало... Но Ларс рядом аж закаменел, взгляд его сделался угрюмым и обреченным.

– Я б с наслаждением, красавица, да только есть одна загвоздка, – ответил Хольгер, отступая на шаг, чтобы не утонуть в ее желании. – Кодекс братской чести. Мой друг в тебя влюблен как безумец. Он раздобыл отличный окорок, чтобы вручить тебе, да только никак не мог набраться смелости.

– Заткнись, – прошипел Ларс, побагровев, но дело было сделано: Тирис впервые взглянула на него внимательным, долгим взглядом, будто обшарив с ног до головы.

– Это правда, хиги?

Ларс потупился, как мальчишка, сопя и кидая на Хольгера яростные взгляды.

– Твой друг не из болтливых, – усмехнулась Тирис, – впрочем, это хорошо. Говорят, от бревиориса почти невозможно залететь. Пойдем со мной, хиги. Покажешь черной сучке, на что способен член без узла.

Ларс пошел за ней, как на поводке. Хольгер рассмеялся. Похоже, он имел все шансы получить в награду окорок, о котором Тирис моментально позабыла, ведомая иным голодом.

Мысль о еде отозвалась навязчивым ворчанием в желудке. Хольгер обернулся к поварихе, наблюдавшей за происходящим, будто это был ее личный спектакль.

– Фридхен, – начал он вкрадчиво, – если бы я не пообещал одному маленькому упрямцу, что буду хранить ему верность, я вылизал бы твои складочки за тарелку супа.

– Ой, ой, вы посмотрите на него! – расхохоталась повариха. – Можно подумать, я свои складочки доверю какому-то зубастому гвардейцу! Верность он хранит, видали?

Она поднялась со скамьи и величественно прошествовала в кухню. Хольгер без особой надежды проводил ее взглядом, но вскоре Фридхен высунулась из окна:

– Ну, где ты там, герой-любовник? Давай свою миску, наскребу тебе чего-нибудь.

Это определенно был день, когда абсолютно все встало с ног на голову. То ли фазы луны, то ли что-то в воздухе, но сегодня абсолютно все удавалось всем вокруг.

Ларс, кажется, за дело удовлетворения своей эбеновой богини взялся со всей ответственностью, потому как не появился даже на ужин. Хольгер коротал вечер в одиночестве, когда в тишине сонных коридоров послышались торопливые шаги. Он настороженно поднял голову: в коридоре кто-то бежал. В такой поздний час это не знаменовало ничего хорошего. Хольгер приоткрыл дверь, выглянул наружу и с удивлением распахнул ее пошире, выпуская свет.

– Айке?

Парень оглянулся.

– Хольгер, слава Крылатой!

Он бросился к Хольгеру, заглянул в глаза испуганно и умоляюще, запыхавшийся от бега.

– Что случилось?

– Зигги поймали... Увели... Моего друга! Хольгер, ты можешь его выручить, пожалуйста, сделай что-нибудь, я... я все, что хочешь... Лягу под тебя, только помоги...

Хольгер крепко взял его за плечи, легонечко тряхнул.

– Успокойся и объясни толком. Куда повели твоего друга, зачем?

– Зачем-зачем... Сделают насильно подстилкой для какого-то мудака.

– Черная Стража?

– Нет, из благородных. Слуг прислал. Кто-то из рогачей.

Хольгер набросил форменную куртку на плечи и захлопнул за собой дверь. Шел он быстро, Айке едва поспевал следом.

– Как ты попал в крыло кронпринца? Тебя не задержали? – спросил Хольгер, спускаясь по темной служебной лестнице.

– Я показал страже ту подвеску, что ты мне дал, и сказал, что ты велел прийти. Они подумали, что... ну...

Хольгер хмыкнул. Нырнув в узкий коридор, он зашагал быстрее, минуя запертые двери и темные провалы других коридоров. Стража пропускала его, мельком глянув на нашивки: личная охрана кронпринца могла ходить, где ей вздумается. Про Айке никто не спросил тем более: на перемещения хорошеньких мальчиков по дворцу в ночную пору старательно закрывали глаза.

Еще пару раз Хольгер сворачивал, пока не оказался, наконец, в том крыле, что занимали тарандцы. Там он замер, прислушиваясь, но сумеречные коридоры хранили молчание.

– Все равно, что искать иголку в стоге сена.

– Они сначала будут его готовить, – подал голос Айке, выглянув из-за его плеча. – Мой приятель Берт... Он был с этим рогачом. Если, конечно, это тот же. Они его раздели, вымыли и потом, ну, растягивали ему... Чтобы его тарандец не порвал. У рогачей большие...

– Твой приятель не говорил, где это было?

– В какой-то служебной душевой.

Подумав, Хольгер зашагал по коридору, нырнул за портьеру, радуясь тому, что планировка этого крыла не так уж сильно отличалась от той, которая была ему уже знакома. Вскоре он понял, что не ошибся с направлением: чуткий слух различил возню за одной из дверей и знакомый голос. Хольгер подергал за ручку, но дверь была заперта изнутри; он уверенно постучал кулаком и прикрикнул:

– Именем кронпринца, открывайте.

Внутри все стихло. После недолгой паузы звякнула щеколда, и дверь приоткрылась; в узком проеме показалось обеспокоенное лицо, усыпанное веснушками. Хольгер потянул дверь на себя, оттеснил конопатого плечом и решительно ввалился в помещение.

С кем вести разговор, стало ясно сразу: навстречу поднялся со скамьи дородный стражник. Одежда его была сухая, в отличие от двоих его товарищей – того, с веснушками, и его приятеля, невзрачного и ровным счетом ничем не примечательного: эти вымокли до нитки. Видно, Зигги решил живьем не сдаваться и задал им работенки.

– Я пришел за парнем.

– Нам, Северянин, ссориться с тобой ох как не хочется, – сказал стражник, – да только сам понимаешь, с пустыми руками вернемся – получим на орехи. Парень сдюжит, ему не впервой, да и хозяин наш не зверь, нарочно их не мучает.

Зигги умоляюще зыркнул с пола.

– Кто ваш хозяин? – спросил Хольгер.

Слуги угрюмо переглянулись, топчась на месте. Стражник покосился на них, потом нехотя ответил:

– Миес Тарандский, бастард короля Урхо.

– Брат принцессы? – Хольгер присвистнул и крепко задумался. – Большая шишка.

На полу печально шмыгнули носом, но Хольгер даже не взглянул в ту сторону. От того, что он задумал, аж ладони вспотели. Рискованная была затея... и кончиться могла или очень плохо, или очень хорошо. Впрочем, Хольгер никогда не боялся риска.

– Есть у меня один... Бойкий парень, да и размерами его не напугаешь.

– Кота в мешке предлагаешь? – стражник с тоской покосился на слуг, ища поддержки, но эти оболтусы явно собирались спихнуть всю ответственность на него.

– Слово чести, ваш хозяин останется доволен. – Воспользовавшись явными колебаниями стражника, Хольгер поднял с пола рубашку и бросил Зигги. – Одевайся и дуй отсюда. И забери с собой Айке, он в коридоре.

Дважды повторять не пришлось: Зигги на ходу натянул штаны, схватил в охапку остальные тряпки и выскользнул в дверь, оставляя за собой мокрые следы.

– Гляди, Северянин, не подведи меня, – пробормотал стражник, поняв, что слуги единогласно решили оставить его крайним в этом деле.

Хольгер хлопнул его по плечу.

– Дай мне полчаса. И этих, – он кивнул на слуг, – отправь подальше. Я обо всем позабочусь.

Стражник скорчил кислую мину, скрестил руки на груди. Все это не нравилось ему категорически.

Однако еще не прошло обещанного получаса, как Хольгер вернулся. Через плечо его перекинуто было тело, с головой завернутое в простенькое шерстяное одеяло, казенное, из тех, что выдавали гвардии. У стражника немного отлегло от сердца.

Хольгер задрал край одеяла и звонко шлепнул ношу по обнаженным ягодицам. Ноша дрыгнула ногой и, кажется, хихикнула Хольгеру в спину.

– Куда его?

Стражник повел Хольгера по коридору, отпер неприметную дверь и впустил его в покои тарандского гостя, уставленные живыми цветами. Хольгер небрежно спихнул ношу с плеча, бросил на мягкую кровать и вернулся в коридор. Там, стянув куртку, положил ее на пол и уселся, устраиваясь поудобнее.

– Утром должен принести обратно, – пояснил он стражнику.

Тот пожал плечами и грузно, неловко опустился рядом с ним, с беспокойством поглядывая на дверь. Довольно долго в коридоре висела тишина, лишь стражник, страдавший одышкой, время от времени сипел и покашливал. Затем из покоев рогача начало доноситься ритмичное поскрипывание кровати.

– Смотри-ка, и не пискнул! – Стражник одобрительно похлопал Хольгера по плечу, достал кисет, набил трубочку, и вскоре по коридору поплыл ароматный дымок.

Утром Ларс пытался растолкать напарника, но тот лишь отвернулся к стенке и просыпаться не желал. В дверь постучали; Ларс оставил Хольгера в покое и высунул нос в коридор.

Стражник из другой смены, обжора Данкварт, широко зевнул, почесал пятерней в спутанных волосах и провозгласил:

– Утро – это негуманно.

– Ты-то чего вскочил? – спросил Ларс, впуская его в комнату.

– Так мы с тобой дежурим сейчас вместе. Хольгер взял отгул.

– Вот оно что!

Сам Ларс вернулся под утро, Хольгер где-то шлялся; он даже спать лег в одежде, не раздеваясь. Неужто наконец надоело цацкаться со своим недотрогой, и псоглавец отправился прошвырнуться по каким-нибудь сомнительным заведениям? Ларс принюхался. Выпивкой от напарника не пахло, только куревом, да не кабацким дымом, смесью ста зловонных дыханий, а хорошим трубочным табачком. Да и вряд ли он загулял бы на всю ночь, когда с утра идти на дежурство...

Ларс и сам был, как сонная муха, но муха эта летала на крыльях любви; вечером Тирис снова ждала его в своей комнате. Одевшись, он оставил Хольгера досыпать и ушел; тот гостил в царстве снов почти полдня, прежде чем кто-то поскребся в дверь.

Хольгер очнулся от сладостных сновидений, бодрый и отдохнувший, прошлепал по полу босиком. За дверью было тихо-тихо; он отпер и заулыбался.

Айке. Парень не любил, видно, копить долги. В том, что он пришел отплатить Хольгеру за спасение приятеля, сомневаться не приходилось – он был будто раскрытая книга: все сомнения и страхи легко читались по лицу. Глаза его, широко распахнутые, глядели со смесью ужаса и решимости, поджатые губы свидетельствовали об упрямстве.

Хольгер впустил его, затворил дверь. Айке поставил на пол корзинку, из которой замечательно пахло едой, и медленно стянул через голову рубаху.

– Я обещал, – твердо сказал он Хольгеру, с интересом наблюдавшему за этим раздеванием, – и я пришел.

– Вижу, – усмехнулся Хольгер, – а что в корзинке?

– Ты проспал завтрак, – ответил Айке немного смущенно, торопливо стянул штаны и выпрямился, переминаясь с ноги на ногу, голый и испуганный.

Хольгер склонился над корзинкой, откинул салфетку и заглянул внутрь. Еда была простенькая и мало подходящая для псоглавца, но это могло означать лишь, что Айке позаботился о нем лично; такое внимание было приятно.

– Позавтракаешь со мной?

Айке перестал дрожать и уставился на него с подозрительностью во взгляде – в какие игры играет этот странный псоглавец?! Хольгер плюхнулся на измятую постель, похлопал ладонью возле себя, и Айке послушно присел на край кровати.

Для еды, в которой совершенно не было мяса, пирог с творогом на вкус оказался совсем даже неплох. Айке отломил себе немного, но есть не стал, вертел в руках: верно, кусок в горло не лез.

– Как твой приятель? – спросил Хольгер с набитым ртом.

– Жутко перепугался, но вроде отходит, – оживился Айке, – ты вовремя подоспел. Кого ты им подсунул? Обманул?

– Меньше знаешь – крепче спишь, – рассмеялся Хольгер, копаясь в корзинке.

Айке сунул в рот кусок пирога и устроился поудобнее, забравшись на кровать с ногами и подперев стену спиной. Кажется, он немного успокоился; по крайней мере, быть наедине с Хольгером в закрытой комнате и без одежды уже не казалось страшным. Они расправились с содержимым корзинки, лениво болтая ни о чем. Айке сунул под спину подушку – стена была холодной для него, не защищенного шерстью. Подушка оказалась маловата; Хольгер подставил плечо.

– Я теплый, – сказал он доверительно, и Айке несмело прилег к нему на грудь.

Было славно и уютно лежать так, держа его в объятиях, легонько поглаживать по плечу.

– А я думал, что ты меня сразу завалишь в постель, – сказал Айке, стряхивая крошки с кровати.

Хольгер фыркнул.

– Учитывая то, что это моя постель и ты в ней лежишь – ты, в общем, был прав.

Айке поднял голову, глянул на него укоризненно – и Хольгер не сдержался, поцеловал его. Губы у Айке были сладкими от пирога, мягкими, послушными, они раскрылись, будто цветок, под языком Хольгера. Айке вцепился пальцами ему в воротник, поерзал, подобравшись поближе. Хольгер мог бы целовать его бесконечно, легонько полапывая – парень, кажется, совсем освоился, стал подаваться навстречу его рукам, сам того не осознавая, потом обнял за шею. Кажется, он готов был зайти куда дальше. Близость его пьянила. Хольгеру редко доводилось вот так лежать с кем-то, лениво ласкаясь, – случайные связи обычно бывали стремительны и краткосрочны, и страсти в них оказывалось больше, чем нежности. Это... это было некоторым образом ново.

Айке отодвинулся от него, раскрасневшийся, с лихорадочным блеском в глазах.

– Слушай, Хольгер... Покажи мне?

– Хм?

– Я просто хочу поглядеть, чем ты собираешься меня... ну...

Хольгер рассмеялся и стянул штаны, да заодно и рубашку; одежда сползла с края кровати на пол. Айке уселся рядом, подобрав под себя ноги. Опасливо коснулся члена Хольгера, затем облизнул пальцы, собрал в кольцо и осторожно провел рукой по всей длине, остановившись на узле, уже разбухшем до внушительных размеров. Взгляд Айке выдавал мучительные сомнения.

– Пока не привыкнешь – только до узла, а там посмотрим, – сказал Хольгер мягко, и Айке вскинул на него разом посветлевший взгляд:

– А так можно?

– Можно как только ты захочешь.

Айке погладил его член увереннее, уже не исследуя – лаская.

– Если только до узла, тогда, пожалуй, не страшно, – сказал он, перекидывая ногу через бедра Хольгера, и оказался вдруг так восхитительно близко, прижался щекой к шее, обнимая. – Вставь мне, – прошептал он.

– Уверен?

– Да. Нет. Я... просто хочу попробовать, как это. Чуть-чуть.

Хольгер повалился на постель, опираясь на локоть, другой рукой пошарил под кроватью, нащупывая коробку со всякой мелочовкой, и после непродолжительных поисков вытащил на свет скляночку мази, предусмотрительно купленной в аптеке еще в самом начале его службы при дворе, когда он не знал нравов Сабанны. Щедро смазав свой член, он провел скользкими пальцами вдоль ложбинки между ягодиц Айке, мягко пробуя упругий вход. Айке, сдавленно дыша, косился вниз, на его блестящий член, и боялся, кажется, даже пошевелиться.

– Развернись-ка. Будет лучше, если ты сам.

Он усадил Айке к себе на колени, направил член, прижав к анусу. Айке поерзал, настороженно оглядываясь, потихоньку опустился; Хольгер придержал его за бедра. Зрелище вызывало восхищение: скользкий от аптечной мази член втискивался внутрь, то и дело подаваясь назад, только чтобы продолжить свой упоительный путь.

– Не больно?

– Нет, – выдохнул Айке. Он опустился почти до самого узла, насаживаясь все увереннее, потом откинулся, ложась Хольгеру на грудь. – Мне говорили, что будет больно и страшно и стыдно... Никто не говорил, что это может быть... просто здорово.

Хольгер обнял его поперек живота, вскидывая бедра навстречу, сунул руку между ног; член Айке вздрогнул в его ладони.

– Будет только лучше, Айке. Дальше будет только лучше.

Вечер спустился на город, и окна географического общества засияли желтыми огнями. Изнутри доносилась музыка. Хольгер одернул жилет и направился к парадному входу, под вывеску, больше похожую на герб. Ему не слишком-то хотелось идти сюда – право же, куда приятнее было бы весь день валять по кровати Айке; однако дела государственной важности все еще оставались неразрешенными.

Он поднялся на второй этаж, откуда доносились напевная мелодия скрипок, шум голосов и перезвон бокалов. Ступени привели его в коридор, освещенный тускло в сравнении с парадным залом, к которому он вел; Хольгер остановился у одной из картин, украшавших стены. Это был весьма непривычный его взгляду пейзаж: среди унылой равнины, бурой и пыльной, гордо вздымался к небу цветущий кактус, похожий на широкую вилку со звездой в зубцах. Хольгер нахмурился. Символ, выбитый на золотых монетах, которыми оплачено было покушение на принцессу Унельму... это был он, несомненно! Цветущий кактус! Значит, монеты чеканили в Новом Свете? Это объясняло и их отличия – чуть толще, потому что в Новом Свете не было недостатка в золоте, чуть погрубее, потому что техника была не столь выверенной, как та, коей располагал монетный двор в самой Сабанне...

– А, вот и вы, господин Хольгер! Как я рад вас видеть! – послышалось от дверей, и Хольгер обернулся. Уохчинксэпа радушно улыбался. – Входите же, прошу вас. Я принесу вам стаканчик октли, это некрепкий напиток, получаемый путем брожения соков агавы, растения, весьма распространенного в экваториальной части материка...

– Благодарю вас, но я не в настроении пить, – сказал Хольгер, снова глянув на картину. Как он мог сразу не понять этого?

– Мой дорогой друг, вы выглядите встревоженным...

– Я не хотел бы делать поспешных выводов, господин Уохчинксэпа, но мне кажется, что кто-то из ваших соотечественников замешан в заговоре против тарандской принцессы.

– Что вы говорите! – воскликнул тот, прижимая руки к груди, и понизил голос до полушепота: – Помилуйте, да мыслимо ли такое? Друг мой, вы уверены в этом? Я так взволнован... Пройдемтесь, пожалуй, мне нужно осмыслить сказанное вами.

Они двинулись по коридору, подальше от веселья и музыки. Затем Уохчинксэпа свернул в небольшую комнату, где поблескивали стеклянные аквариумы и террариумы вдоль стен. В одном из них плавали мясистые рыбы, их нижние челюсти выдавались вперед, словно бульдожьи. В другом Хольгер увидел какую-то толстую змею.

– Прелестные создания, – вздохнул Уохчинксэпа, – обитатели Нового Света. Я всегда прихожу сюда, когда мне необходимо успокоить нервы. Есть что-то умиротворяющее в том, чтобы заботиться о братьях наших меньших. – Он остановился возле одного из террариумов, постучал когтем по стеклу. – Не желаете ли рассмотреть поближе? Они не кусаются, возьмите ее в руки, эти чудесные создания любят тепло человеческих тел. У нас они порой в холодную погоду влезают в окна и устраиваются на груди спящих людей...

Хольгер заглянул в террариум и нахмурился. На большом зеленом листе сидела яркая, как цветок, лягушка, небольшая и очень красивая. Точно такая же, какую он видел в банке, принесенной следователем.

Смертельно ядовитая, если верить ван Дерну.

– Ну что же вы, господин Северянин? – послышался из-за спины вкрадчивый голос Уохчинксэпы. – Возьмите ее в руки, ну же, смелее.

Возможно, следователь ошибался и причиной смерти «Борцов за чистую кровь» было что-то иное. Возможно также, что два десятка ядовитых лягушек из Нового Света оказалась под стенами полицейского отделения по какой-то совершенно объективной причине, не имеющей отношения к покушению на принцессу.

Но очень похоже, что кто-то – очень конкретный кто-то – спешно и неловко заметал следы, вычеркивая из уравнения всех, кто представлял для него опасность, включая не в меру любопытного псоглавца.

Хольгер ощутил неприятный холодок осознания: кажется, Уохчинксэпа пытается его убить.

– Вы знаете, любезный Уохчинксэпа, я, кажется, совсем не в настроении сегодня. Я пойду, пожалуй. Возвращайтесь к вашим гостям и не сердитесь на меня, я обязательно продегустирую ваш октли в следующий раз.

Вежливым жестом он пропустил Уохчинксэпу вперед, опасаясь подвоха, и в коридоре они простились; Хольгер вздохнул спокойнее только на улице. Он глянул на часы. Где искать ван Дерна в такое позднее время?

Не придумав ничего лучше, он двинулся в сторону полицейского отделения. Он успел пройти с квартал, прежде чем за спиной послышались торопливые шаги. Хольгер обернулся.

Его преследовали.

Это была какая-то местная, сабаннская шпана – впрочем, Хольгер ни на мгновение не сомневался в том, кто их послал. Их было человек семь, и шли они не группой, а вытянувшись цепочкой поперек улицы, умело отрезая ему путь. Предводитель постукивал по бедру увесистой дубинкой. Хольгер пожалел, что не взял с собой револьвер; из оружия при нем был лишь короткий нож, бесполезный против такого противника.

Хольгер свернул в переулок, молясь Крылатой, чтобы тот не оказался тупиком, и ускорил шаг; преследователи не отставали. Выскочив на параллельную улицу, он пустился бегом, но впереди завидел пару силуэтов с дубинками и бросился в сторону. Не зная улиц, пытаться увильнуть от тех, кто на них вырос! Хольгер нырнул в темный проем между домами, выбрался в переулок еще более темный; его, кажется, загоняли в ловушку, как зверя. Рванув со всех ног, он выбежал из темноты на освещенную улицу, торопливо пересек ее и спрятался в тени, напряженно вслушиваясь. Кажется, преследователи отстали. Потеряли его? За спиной покатился камешек, Хольгер стремительно обернулся, выхватывая нож, но не успел.

С отвратительным хрустом дубинка опустилась на его затылок, и Хольгер провалился в темноту.

Ему снилось море. Лодка покачивалась на волнах, чайки кружили над головой, издавая крики, всегда напоминавшие ему смех. Голова раскалывалась от боли. Чайки куда-то исчезли, но покачивание осталось; Хольгер понял, что его несут. Колени и подмышки удобно висели на чем-то вроде крючьев. Над головой, совсем рядом, слышался смутно знакомый голос.

– Ох, ну зачем же вы так любопытны, господин псоглавец! Подумать только, такой приятный человек – на корм пираньям!

Сознание отказывалось проясняться. Хольгер с трудом выудил из памяти имя говорившего: Уохчинксэпа! Вот кто нес его, подцепив вовсе не крючьями, а своими длинными загнутыми когтями! Второй, должно быть, Отэктей; куда они его несут? Кому-то на... корм? Хольгер пошевелился и слабо застонал: перед глазами заплясали яркие пятна, будто северное сияние под веками.

– Да он того и гляди очнется! Вот ведь здоровый бугай... Скорее, Отэктей, пусть уж умрет, не приходя в сознание – жаль, если будет мучиться зря.

Хольгер сумел наконец приоткрыть глаза. Его тащили вниз по ступенькам. Кажется, он снова был в географическом обществе, только на этот раз – во внутреннем дворе; взгляд скользнул по металлическому каркасу зимнего сада. Внутри было душно, жарко, сонно вскрикивали какие-то птицы, крохотные обезьянки прыгали по веткам под самым стеклянным потолком. Посредине вырыт был пруд; возле него Хольгера опустили на землю.

– Нужно снять одежду.

– К чему? Нашим милым рыбкам она – не помеха.

– Нет, могут остаться следы, клочки ткани на дне...

– Хорошо же...

Хольгер почувствовал, как на нем расстегивают жилет, и задергался, пытаясь сесть. Толстый и тупой коготь обхватил его за шею.

– Столкни его в воду и дело с концом...

Хольгер вцепился в бортик пруда. Отэктей – или Уохчинксэпа? – ухватил его за шиворот и окунул головой в воду. Хольгер открыл глаза и увидел сначала только серебристую рябь, потом сразу же – мясистых рыб с бульдожьими челюстями, стремительно приближавшихся к нему. Он рванулся, пытаясь вырваться из захвата, лягнул вслепую и, кажется, попал, потому что ноги его больше не пытались столкнуть в пруд; тело еще не слушалось, но жить хотелось невыносимо, жить, дышать, любить, и во имя Крылатой вытащить голову из пруда с чудовищными рыбами. Грозная стайка метнулась к нему, одна из рыб бросилась, взрезая ухо, будто бритвой, расползлось облачко крови. Хольгер выдернул голову из воды, но противник наседал, давил...

Внезапный грохот переполошил птиц, визг и крики слились в один всполох шума. Хольгер вырвался и перекатился на спину.

– Ни с места! Вы арестованы! – услышал он. Кто-то подхватил его, пытаясь поднять, но Хольгер не сразу понял, что эти руки – дружественные ему и не стремятся сбросить его в воду, он пытался отбиваться, и знакомый голос уговаривал его:

– Тише, тише, господин Северянин, вы уже в безопасности...

Голос этот принадлежал следователю ван Дерну. Хольгер проморгался и опустил руки. Двор географического общества был полон полиции; в зимнем саду орали птицы, будто оглашенные, носились под потолком. Отэктея и Уохчинксэпу уводили в наручниках.

– Как вы...

Ван Дерн помог ему подняться, подставил плечо. В голове шумело.

– Мне понадобилось немало времени, но я все же нашел в книгах описание той ядовитой лягушки. Когда я узнал, что они обитают в Новом Свете, я вспомнил, что монеты, изъятые у Анны Шнайдер, носили метку колониальной чеканки, а также то, что вы собирались на прием в географическое общество, распорядителями которого являются эти двое.

Они вышли из зимнего сада, и Хольгер вдохнул прохладный ночной воздух Сабанны. Крылатая Дева, до чего же хорошо было быть живым.

– Признаться, это вы натолкнули меня на мысль. Во время вашего интервью вы высказывали уверенность в том, что покушение организовано некой третьей стороной, и слова эти не давали мне покоя. Я не мог понять, что это может быть за третья сторона, если все игроки известны; и лишь эти лягушки...

– Вы оказались сообразительнее меня, ван Дерн, – прохрипел Хольгер, – я был слеп.

Следователь усадил его на ступеньки, и Хольгер мотнул головой, стряхивая воду с шерсти. Ухо болело, ныл затылок.

– Мы обыскали комнаты Отэктея во дворце, нашли кое-какие бумаги. Заговор против принцессы Унельмы был на деле заговором против всего Старого Света. Предполагалось, что с ее гибелью подписание мирного договора окажется сорванным, и война продолжится. Мы будем слишком заняты ею, чтобы продвигать колониальную политику, а после войны та сторона, которая останется не до конца перебитой, будет истощена. За это время Империя Нового Света восстанет из руин, как следует вооружится – видит Крылатая, золота на это у них в достатке.

– И чего же они хотят? Завоевать нас?

– Нет, господин псоглавец. Они всего лишь хотят, чтобы их оставили в покое...

Над Сабанной полыхал закат. Отчего-то на юге все было ярче, даже цвета неба; запахи, звуки, чувства – все это вонзалось изнутри, не давая покою. Сабанна оказалась совсем не такой, как представлял ее себе Миес: не заносчивая гордячка, но страстная, коварная соблазнительница.

Когда сестру отправляли в столицу врага, Миесу велено было сопровождать ее, быть советником и наперсником, поддержкой и защитой, а на деле – еще одним драгоценным заложником. Он подчинился беспрекословно, хоть и знал, что жизнь его отныне не будет прежней, и стоит Сабанне поднакопить сил – тарандцев при дворе перережут в ночи, начав с будущей императрицы.

Однако Сабанна не стала даже тянуть до свадьбы. После взрыва в опере Миес каждый день ждал смерти. Его не пускали к Унельме, а прочих видеть он не желал; сабаннский алкоголь был отвратителен, но помогал притупить тоску. Миес стал пробовать Сабанну на зуб, торопя возмездие, но двор оказался болотом, в котором даже то насилие, что Миес учинил над одним из слуг, кануло на дно, не подняв ряби. Что ж, раз так – он решил иметь эту проклятую Сабанну во всех позах.

Но Сабанна сумела его удивить.

Вечер клонился к ночи, скоро, скоро тихонько звякнет ключ в замке, скрипнет кровать, и от возбуждения собьется дыхание. Сегодня, скоро. Снова.

Миес вспомнил, как это было тогда, в первый раз. Он сразу понял, что с этим все будет иначе, и от сердца отлегло: не было слез, не было страха, парень, которого ему привели, не забился в угол, дрожа, а покорно лежал на кровати, с головой завернутый в одеяло. Миес погладил его по ногам, и те послушно приоткрылись, приглашая к игре; он стал ласкать их, медленно поднимаясь все выше, сначала кончиками пальцев, затем – языком. Гладкая, голая кожа без шерсти завораживала его, Миес всегда хотел попробовать так, но те, кто прежде делили его постель в Сабанне, не располагали к долгим прелюдиям. Этот был особенным, позволял делать с собой что угодно. Этому – нравилось. Миес ласкал его между ног, щекотал языком по-сабаннски тесную дырочку и в восхищении поглаживал твердый, вздрагивавший, будто живое существо, член. Тот был совсем маленький рядом с его собственным, уже расправившимся и удобно лежавшим у парня на бедре. Одеяло задралось почти до груди, но не развернулось полностью, и отчего-то это казалось возбуждающим – то, что партнер не видит ничего, не может предугадать его следующего движения. Миес дразнил его анус, потирая головкой члена, и парень ерзал, бесстыдно раздвигая колени, приглашая, подаваясь навстречу. Он застонал, когда головка начала погружаться чуть глубже, высунул из-под одеяла руки, раздвигая себе ягодицы, помогая; его, кажется, не испугал размер того, чем его собирались поиметь.

Для прислуги он слишком хорошо знал, чего хочет и как этого добиться. Он хотел член Миеса внутри, в своей тугой заднице, этот чудесный развратный мальчишка, о, как это было невероятно!

Миес расслабился – кажется, этот был привычен к большим членам. Могло ли такое быть, что слуги привели Миесу шлюху из борделя? Быстро же они управились, в таком случае. Миес подумал, что этих хитрецов надо будет наградить, а уж сладкого распутника – тем более, и склонился над ним, засаживая равномерно, мощно и глубоко. Парень ласкал свой член, надрачивал, обнимал Миеса бедрами. Одеяло сбивалось, открывая гладкую грудь, не лишенную рельефа мышц, шею с острым кадыком, длинные волосы, вившиеся черными змеями, а потом...

Потом Миес замер, потому что одеяло окончательно развернулось, и он вдруг осознал, что тот, кто сжимается вокруг его члена, тот, кто подается навстречу, постанывая, не слуга и не мальчик из борделя, нет.

Миес ебал наследника сабаннского престола.

Это было как гром среди ясного неба. Табун бессвязных мыслей пронесся в голове Миеса: что на рассвете его расстреляют, что охрана кронпринца прирежет нахала прямо здесь, не дожидаясь утра, что Унельма вряд ли будет страдать от домогательств ненавистного супруга, если все же выйдет замуж, и что у будущего императора Сабанны охрененно жаркая и ненасытная задница; потом Зебастиан открыл рот и произнес:

– Мы ебаться будем или в гляделки играть?

И все перевернулось с ног на голову. Еще мгновение назад Миес развлекался, в свое удовольствие трахая безымянного мальчишку, и вдруг, будто по мановению волшебной палочки, он ублажает кронпринца... Даже член слегка обмяк, и тут же накатил страх: попробуй не угоди!

Зебастиан, похоже, легко прочитал эти метания по его лицу. Вздохнул, притянул к себе и поцеловал, и столько было в этом поцелуе желания, тоски, одиночества, что Миес выбросил из головы абсолютно все, оперся на локоть и мягко, осторожно двинул бедрами.

Тарандцы были чужими здесь, но факт в том, что кронпринц Зебастиан был таким же пленником Сабанны, как и сам Миес.

– Ваше Высо... – начал было Миес, но кронпринц перебил:

– Вот даже не вздумай!

Миес нашел в себе силы рассмеяться.

– Как мне тебя называть? – спросил он, дивясь своей наглости.

– Бастиан, – ответил тот, подтягивая колени к самой груди.

Миес хотел сказать ему с дюжину разных вещей, но усилием воли закрыл рот и улыбнулся. Все это могло подождать. Он двинул бедрами сильнее, вгоняя поглубже член, и Бастиан сладко застонал.

Так Миес стал любовником кронпринца.

Закат над Сабанной угасал, как пламя в камине, вечерние сумерки были прозрачны. Миес от нетерпения пинал балконную решетку. Наконец в замочной скважине чиркнуло, и он бросился в спальню.

– Я уж думал, ты опять не придешь, бездушный!

Бастиан самодовольно улыбнулся, выворачиваясь из кокона одеяла, и потянулся навстречу.

– Государственные дела. Ты скучал?

Он опрокинул Миеса на кровать – рога глухо стукнули о стену. Сполз на пол, решительно взял в рот член Миеса, еще не полностью развернувшийся, но быстро поперший вперед от ласк языком. Наследник престола Сабанны умел сосать, как никто другой. Миес хотел бы спросить, где принцев учат подобному, но между ними существовал негласный запрет: о былых связях они не говорили.

Наигравшись, Бастиан выпустил изо рта его член, торчавший теперь во всей красе и блестящий от слюны и смазки, и улегся на кровать рядом с Миесом, ногами на подушки.

– Иди сверху, Миес, и давай, не жалей. Чай, не принцессу ебешь.

Миес навис над ним, возвращая свой член в нежную темницу губ, и без колебаний двинул бедрами, засаживая в самое горло. Бастиан не признавал полумер: трахаться – так глубоко и резво. Убедившись, что Бастиан не давится, Миес склонил голову и взял в рот его член.

Мир с Сабанной оказался лучшим, что могло случиться с Миесом, и пошла она в болото, эта политика – пока он жив, этому союзу не быть расторгнутым. Даже если бы сам Урхо велел разорвать договор, прекратить все общение с врагом – Миес остался бы подле Бастиана.

Внутри запылало, заныло, будто натянулась невидимая струна, и Миес дернулся, вынимая член изо рта Бастиана: не захлебнулся бы. Зависнув над ним на полусогнутых, напряженных ногах, Миес кончил, заливая лицо кронпринца спермой. Часть Бастиану удалось проглотить, остальное разбрызгалось по щекам, по подбородку, потекло по шее на кровать и волосы. Бастиан вытер лицо тыльной стороной ладони, но толку от этого было мало. Его ресницы слиплись, мокрые губы развратно блестели.

Чуть позже, отдохнув, Миес поставит будущего императора на четвереньки и трахнет сзади. А пока что... Миес оглядел раскинувшееся под ним тело. Сам он сосать умел незатейливо, но Бастиан был талантливым учителем...