Слеза Пророка

???????????????? ?? ????????? ?????????????????? ???????? ??????????. ???? ??? ??? ?? ??????????? 18, ?????????? ???????? ????.



Луна озарила своим сиянием улицы Башары, посеребрила минареты, отделила от тьмы городскую стену, залила мертвенной белизной резные арки, засверкала драгоценными камнями в медных гвоздях дверей. А всего ярче на подкладке ночного неба осветился купол шахского дворца, который в столь поздний час буравили взглядом два черных, как уголь, внимательных глаза.

- Плохо дело, - сказал мужчина, стоявший под сенью аркады в галерее караван-сарая.

Из комнаты за его спиной вышли двое, и оба обладали необычной наружностью: один был чужеземцем, со светлыми бровями и рыжиной в волосах, за что люди прозвали его Шафраном; другой же был широк в плечах и шее, словно бык, крив на один глаз, и череп имел бугристый, со следами множества былых драк. Самым же странным в нем были четки с подвесками в виде капель, намотанные на его мясницкую руку и выдававшие в нем монаха-Плачущего.

- Если ветер не нагонит облаков, уж не придется ли нам ждать следующей ночи? - продолжил говоривший.

Монах же ответил ему, щурясь на луну:

- Не тревожься, Ханджар. Луна нам не помешает, если все пойдет по плану. К тому же, у меня ноют старые раны, а это верный признак, что быть грозе еще до рассвета.

- Надеюсь, что ты прав, - вздохнул третий мужчина, северянин, и задумчиво провел рукой по рыжеватой щетине, покрывавшей его щеки и подбородок подобно налету ржавчины. - Не лучше ли держаться на людях, чтобы отвести от себя подозрения?

Ханджар кивнул.

- Твоя правда, брат.

Они спустилась во двор и направились на противоположную его сторону, откуда доносились голоса, смех и мелодичный перезвон струн. С наступлением темноты, когда спадала дневная жара, жизнь в Башаре оживлялась, гуляки стекались в чайхану, лилось рекой вино, и не было числа шумным ссорам. Ханджар решил, что неплохо бы с кем-нибудь сцепиться, сказать что-то обидное, чтобы получить синяк под глаз или разбитую губу; тогда их точно запомнят и назавтра вся чайхана подтвердит, что они были здесь. Однако он передумал, зайдя внутрь: в углу, прислонив оружие к стене, выпивали двое стражников. Подраться, чтобы запомниться – это одно, но угодить в зиндан за учинение беспорядка – совсем другое. К тому же, он опасался, что со стражей одним синяком дело не обойдется, а нынешней ночью требовалось быть в наилучшей форме.

Ханджар и его спутники сели таким образом, чтобы быть на виду. Впрочем, и без этой уловки их заметили, потому как и северянин, и громила-монах привлекали внимание своей наружностью.

- По крайней мере, за твоей спиной больше не шепчут, что ты носишь длинные волосы, как женщина, - сказал Ханджар, вслушиваясь в приглушенные голоса.

Шафран провел рукой по голове. Кончики волос уже не были колкими, как сразу после стрижки, и он почти привык к тому, что открыта шея.

- Твоя сестра не только прекрасна, но и мудра, к моей досаде. Я признаю, что она была права, заставив меня одеваться и стричься, как южане.

- Фатима права чаще, чем это позволительно женщине, - неохотно согласился Ханджар.

Монах же промолчал, потому как говорил редко и только по делу.

Незаметный прислужник принес лепешек и меду, фиников, а также питья. Тем временем владелец чайханы, желая развлечь гостей, кликнул музыкантов, и те ударили по струнам. Из-за занавески в глубине комнаты выбежали рабы-танцоры, всеобщие любимцы, и лучшим из них был темнокожий нугиец, гибкий как барс, а из женщин – одна маленькая невольница из племени бербеков; однако этой ночью их обделили вниманием: все взгляды устремились к новому приобретению чайханщика.

Ханджар поцокал языком от удовольствия.

- Несомненно, именно глядя на такую красоту, поэт и сказал:
Кожа их солнце пустыни слепит белизною,
Волосы, словно ребристые дюны, ложатся волной.
Севера дети о доме напомнят красою;
Посрамлено само небо их глаз синевой.
Прелестное дитя севера кружилось, позвякивая бубном, и прочие танцовщики рядом с ним были все равно что луна против солнца. Шафран, наблюдая за танцем, усмехнулся.

- Помнится мне, - сказал он, - что ваш поэт также говорил:
Темною ночью на ощупь искал я заветный колодец
Между барханами, формой своей совершенными, путь пролегал
Не довелось мне напиться, к колодцу приникнув, о горе мне!
Лишь ядовитую эфу за теми барханами я отыскал.
- Друг мой, - рассмеялся Ханджар, - ты забываешь, что для меня нет ничего приятнее, чем ухватить такую эфу за шею и заставить ее выплюнуть свой яд!

- Твоя сестра велела мне держать тебя подальше от мальчиков.

- Под солнцем много есть желаний, коим не суждено сбыться, и Фатиме давно уже пора смириться с этим.

Шафран, опечалившись, покачал головой, однако спорить не стал. Монах же, по обыкновению, промолчал, отдавая должное финикам. Тогда Ханджар подозвал прекрасного юношу и заговорил с ним.

- Как зовут тебя, о искушение? – спросил он.

- За цвет волос меня прозвали Зирьяб, - отвечал тот, потупив взор.

«Зирьяб» означало «жидкое золото», и прозвище это подходило ему никак не менее, чем верблюд подходит для путешествия в пустыне. Никогда еще Ханджар не видел волос таких светлых и сияющих. Юноша был хорошо сложен, стан его был стройным, как ствол кипариса, а дыхание благоухало. Шаровары его цвета небесной лазури были сшиты из ткани куда дороже, чем невольники носят для работы, однако куда грубее, чем одевают для услаждения взоров; бусы же на его шее были лавочной дешевкой, раскрашенной под бирюзу.

- Твою красоту должно оттенять драгоценными камнями, - Ханджар щелкнул пальцем по круглой бусине, и та подпрыгнула, как никогда не поступали величественные камни.

- Кому-нибудь следует мне их подарить, - ответил юноша, приподняв краешек рта в полуулыбке и поглядывая искоса, отчего лицо его стало блудливым.

Ханджар придвинулся к нему поближе.

- Я подарю тебе жемчужину за поцелуй.

- Что толку в одной жемчужине? – усмехнулся проказник.

- Тогда приходи ко мне сегодня ночью, за час до рассвета, когда мои друзья уснут, и уйдешь в жемчужном ожерелье.

- Неужели ты удовольствуешься одними лишь поцелуями? – юноша захлопал ресницами, мастерски изображая наивность, и Ханджар расхохотался:

- Ну хорошо, я подарю тебе изумруд... Вот ловкач!

Юный красавец вернулся к прочим невольникам, лукаво поглядывая на Ханджара, и вскоре скрылся где-то за занавесками.

- Что ты делаешь? – прошептал северянин, наклонившись к Ханджару. - Зачем приглашаешь его? Ладно бы в любую другую ночь, но сегодня?

- Сам подумай, брат. До рассвета мы вернемся, если только не погибнем. Когда начнется переполох, станут ли подозревать того, в чьей постели найдут красивого мальчика?

Шафран неохотно согласился, но продолжал хмурить светлые брови.

- У тебя нет ни жемчугов, ни изумрудов. Зачем обманываешь его?

- Там, куда мы направляемся, найдутся и изумруды, и жемчужные ожерелья.

- И охота тебе с ними возиться, - проворчал Шафран, говоря, конечно же, не о драгоценных камнях, но о тех, кому их дарят, - они – как ядовитые цветы, которыми хорошо любоваться издалека, но не стоит брать в руки. Что за радость от мужских объятий?

- О брат мой, тебе не понять, а мне не объяснить, сколь сладок мед этого цветка, и как ложится в ладонь его упругий стебель... А лучше всего – всадить свой кинжал в эти тесные ножны.

Северянин глядел с сомнением.

- Думается мне, при таком легкомыслии у твоей златокудрой эфы в ножнах перебывало столько кривых ятаганов, что вряд ли они сумели остаться тесными...

Тут монах оторвался от созерцания чаши и тихо произнес, обозначив конец беседе:

- Пора.

Они покидали чайхану по одному, пошатываясь и как вроде бы направляясь к отхожему месту. В густой тени домов походка становилась пружинистой, и от винных паров не оставалось и следа. По пути они забрали из укромного места вещи, по заплечному мешку каждый; Ханджар же захватил бутыль вина, будто не желая расставаться с ней ни на минуту. Свернув в безлюдный переулок, он откупорил ее, бросил внутрь немного банджа и дальше шел, время от времени ее встряхивая. Вскоре показалась дворцовая стена, и монах сделал знак остановиться.

- Вон туда, - он указал на невзрачное строение в стороне, на вид заброшенное, но охраняемое двумя стражниками.

- Спрячьтесь в тени, - велел Ханджар, - вы оба слишком примечательны.

Его спутники послушались, и Ханджар, вновь вернув походке шаткость пьяного человека, побрел по улице таким образом, чтобы луна светила ему в спину. Приблизившись к стражникам, он заговорил с ними, жалуясь, что не с кем разделить столь отличное вино; дабы избавить их от подозрений, он трижды сделал вид, что пьет, каждый раз нахваливая. Стражники, до того со скуки бросавшие кости, сидя на пороге дома, приняли его поначалу с опасением, но после – с радушием, и отдали должное вину, которое и впрямь было отменным. Вскоре бандж усыпил их, и Ханджар поманил своих сообщников, таившихся во тьме.

Проникнув в дом, они закрыли за собою двери, подперев их снаружи телами стражников, дабы те не поняли, что произошло, и не подняли тревогу. Внутри были тюки товаров, отобранные у многочисленных купцов в счет налогов и ожидавшие, когда их рассортируют, столь давно, что покрылись толстым слоем пыли, а некоторые уже успели рассыпаться в прах. И хоть видно было, что здесь можно найти немало ценных вещей, никто из троих не стал искать.

Монах откинул старый ковер, поеденный молью и давно потерявший всякую ценность, и указал на медное кольцо в полу. Ухватившись покрепче, они потянули, и открылся лаз с каменными ступеньками, уходящими в темноту.

- Клянусь Тысячей Печалей! – воскликнул Ханджар. - Наджи, уж не думаешь ли ты, что мы полезем в подземную нору, как песчанки?

Монах не удостоил его ответа, раскрывая мешок, что принес с собой, и вынимая из него заготовленные смолистые факелы. Запалив один из них, он спустился в лаз, пригибая голову и не теряя спокойствия. Его спутникам ничего другого не оставалось, кроме как последовать примеру.

Ступеньки казались бесконечными, но когда они закончились, облегчения никто не почувствовал. Широкие плечи Наджи, монаха, едва помещались в тесном коридоре, и он продвигался вперед, развернувшись чуть боком. Тусклый свет факелов выхватывал из тьмы обветшалые каменные стены и лохмотья паутины. Временами коридор вилял в сторону, сливался с другим, не менее ветхим и жутким, и вскоре Ханджар и его названный брат уже не знали, в какую сторону идут и как выбраться из этого страшного места.

- Как будто заживо замуровали, - прошептал Шафран, точно боясь говорить в полный голос.

- Под ноги смотрите, - велел Наджи, и под сапогом немедленно хрустнуло.

Ханджар опустил факел пониже и увидел человеческий череп, а далее – давно истлевшие останки. Сердце его исполнилось тоски и жалости, и он спросил у монаха:

- Кто этот несчастный?

Монах же отвечал ему:

- Много лун тому назад, во времена, когда Башарой правил Кудама ар-Рахим, достопочтенный отец нынешнего шаха, была у него прекрасная наложница по имени Аза, которую он любил всем сердцем. Однажды Аза понесла, проведя с ним ночь, а у шаха был сын от старшей жены - нынешний шах, в то время еще совсем мальчик. Тогда Кудама ар-Рахим позвал своего визиря, и стал спрашивать, как ему быть; а он желал сделать своим наследником сына любимой. И дошло до старшей жены, будто визирь намерен дать шаху совет в пользу Азы, что надлежит сделать сына Азы наследником. Коварная женщина, звали ее Дуджана, позвала визиря к себе и беседовала с ним из-за занавески о всяческих пустяках, и угощала его питьем и сладостями, а во все, что было предложено, подмешала острого перцу. Визиря прошиб пот от того, как горело во рту, и Дуджана, видя это, притворилась заботливой и дала ему платок, чтобы утереть лоб. А платок тот она заранее похитила у ненавистной соперницы Азы, и напитала сандараком; визирь, дотронувшись до него, заболел и вскоре умер. Кудама ар-Рахим от горя не спал три ночи. Тогда пришла к нему злодейка Дуджана и сказала: «О повелитель правоверных, что сделаешь ты с тем, кто повинен в смерти твоего визиря?» И Кудама ар-Рахим ответил ей, что такой человек, несомненно, заслуживает смерти. Дуджана возликовала и сказала ему: «Радуйся, о господин моего сердца! Мне стало известно, кто повинен в этом злодеянии; вели поискать среди вещей покойного, и найдешь отравленный платок, принадлежащий виновнице». И нашли платок Азы, и Кудама ар-Рахим потемнел от горя, но не мог отступиться от своего слова. Прекрасную Азу схватили и повели в темницу, чтобы казнить ее наутро, и оставили двух стражников охранять ее. А в темнице в то время был палач, он увидел Азу и тут же полюбил ее. И видя, что на рассвете придется лишить ее жизни, палач обезумел от горя, схватил топор и зарубил насмерть одного из стражников, а второго ранил. «Я полюбил тебя больше жизни, - сказал он Азе, - пойдем со мной, я уведу тебя через тайный ход и таким образом спасу тебя и твое дитя». Раненый стражник, оправившись от удара, позвал на помощь и бросился в погоню, не дождавшись подмоги, и напрасно он это сделал, потому как никто не знал о тайном ходе и никто не нашел его, как видно, по сей день.

- Удалось ли сбежать палачу и его возлюбленной?

- Той же ночью они покинули Башару.

Ханджар хотел расспросить его получше, но монах вдруг остановился. Тусклый свет факелов обрисовал впереди решетку, преградившую путь. Прижавшись к толстым прутьям, Наджи протянул руку в темноту, как будто бы в пасть самому шайтану. Послышался звук, похожий на бряцанье металла, и Наджи издал возглас радости. Вернув руку из плена тьмы, он втащил между прутьями связку ключей. Едва взглянув на них, монах выбрал один и отпер решетку. За ней оказалась небольшая комната с лестницей, ведущей к потолку. Взойдя по скрипучим дряхлым ступеням до самого верха, монах уперся могучими плечами в потолок, весь напрягся, взбугрились мощные мышцы на его спине. В потолке показалась трещина: это приподнялась крышка, которой накрыт был выход из потайного лаза.

Но в тот же самый миг, когда крышка подалась, раздался ужасный треск, и доска, в которую упирались ноги монаха, переломилась пополам. Ханджар и Шафран кинулись ему на помощь и успели поймать своего товарища за руки, прежде чем он весь провалился во тьму. Вытащить его из провала оказалось делом непростым: Наджи был тяжел, а ступеньки не заслуживали доверия, в чем друзья уже успели убедиться. Наконец это удалось им, и монах снова уперся в потолок. При помощи своих спутников он сумел приподнять крышку, и вскоре все трое выбрались из непроглядной тьмы.

Они очутились в комнате чуть большей, чем предыдущая; в каждой стене было по несколько дверей.

- Где мы находимся, о Наджи? – спросили монаха его спутники.

- Под шахским дворцом, - ответил тот, - слушайте же: в давние времена, когда прадед нынешнего шаха строил этот дворец, он повелел сделать потайные коридоры в стенах, чтобы можно было слушать, что говорят о нем за его спиною. Также сделали лаз, чтобы шах мог тайком выйти в город. Все, кому об этом было известно, исчезли без следа; лишь своему сыну шах рассказал о тайных ходах, да своему палачу, а тот рассказал своему преемнику. Мне известно о них от моего учителя; вот эта дверь приведет нас туда, куда нам нужно попасть.

С этими словами он указал на одну из дверей. Ханджар опустился на колено, разглядывая замок в тусклом свете факела, затем снял свой заплечный мешок и достал из него воровские инструменты. Вскоре ему удалось открыть дверь, и за ней был коридор, подобный тому, из которого они пришли. Войдя в него, они увидели лестницу и начали по ней подниматься; по пути встречалось им множество маленьких окошек, через которые можно было заглянуть в жилые комнаты. В коридоре было не так затхло, как в подземном лазе, лестница протянулась вдоль наружной стены, и узкие отверстия в ней впускали свежий воздух. Наконец лестница уперлась в небольшую дверь. Тогда монах сделал знак молчать и прошептал:

- За этой дверью – спальня шаха Башары. Сегодня день рождения его старшей жены, и шах по обыкновению проводит ночь с ней, однако если он поссорился с нею или она больна, то он может спать и в своей постели. Нам надлежит войти к нему бесшумно, взять то, за чем мы пришли, и поскорее вернуться сюда, прежде чем нас обнаружат.

Ханджар кивнул и знаком велел ему отойти в сторону. Осмотрев замок, он снова достал свои инструменты и принялся за дело, стараясь не издавать ни звука. Открываясь, замок все же щелкнул, и на несколько мгновений все трое замерли, вслушиваясь в тишину. Затем Ханджар затушил факелы и потянул дверь на себя, и она отворилась; с другой стороны к ней была приделана резная мраморная доска, делавшая дверь незаметной в стене, а для пущей скрытности стена завешена была ковром. Откинув его, Ханджар и его спутники вошли в покои шаха.

В спальне было темно и пусто. Шах не нарушил своего обыкновения и в эту ночь почтил визитом старшую жену, вместе с ним спальню покинули все слуги, ожидая его приказаний там, в башне Певчих Птиц. Таким образом все складывалось удачно для похитителей.

Ханджар мимоходом сунул к себе за пазуху перстень, забытый шахом на широком подоконнике возле блюда со сладостями, да сдернул расшитый жемчугом шнурок с балдахина, помня о прекрасном юноше по прозванию Зирьяб, которому обещал щедро заплатить за ласки. Шафран же тем временем отдернул шелковую занавеску и искал что-то в изголовье.

- Проклятие! – воскликнул он спустя некоторое время. - Не сплю ли я? Вот в руках моих тюрбан шаха, лежавший в изголовье, и другого такого быть не может, но где же Слеза Пророка?!

- Как?! – вскричал монах. - Сапфира нет на тюрбане?

Ханджар же призвал их к осторожности:

- Тише, вы оба, я, мне кажется, слышал какой-то шорох. Скорее поищите среди подушек, камень мог ведь и выпасть, а я проверю, не спрятался ли кто-то из невольников в прилегающих комнатах.

Ханджар прокрался в комнату, где хранились предметы, необходимые для утреннего омовения шаха, курильницы и подсвечники, а также прочая утварь, и где слуги, по обыкновению, ожидали пробуждения своего господина, но никого не нашел в ней. Однако слух его вновь уловил шорох, и Ханджар прошел дальше. Узкий коридор привел его в боковой неф залы Доброго Утра, а зал этот был прекрасен и своим убранством мог затмить разум. Лунный свет сочился через узорчатые окна, украшая орнаментом пятен мраморный пол, сотни тонких колонн возносились к потолку, отбрасывая тени. Ханджар, очарованный подобной красотой, позабыл обо всем, но тут одна из теней, имевшая форму человеческой фигуры, перебежала от одной колонны к другой, выдавая себя движением.

Фигура была закутана в плащ, и Ханджар сразу понял, что перед ним не стража и не прислуга: то, как скрытно двигался этот человек, выдавало в нем злоумышленника. «Если в шахском дворце в одну ночь появился вор и пропал драгоценный сапфир, то не может быть никаких сомнений, что между этими происшествиями существует связь, - подумал про себя Ханджар. – Во имя всех печалей, это не дворец, а проходной двор!» И подумав так, он бросился в погоню.

Поняв, что его обнаружили, человек пустился бегом, ловко огибая колонны. Это происходило в полном молчании, лишь подтверждая догадку: ни одному не хотелось привлечь внимание стражи. Ханджар почти настиг беглеца еще в середине зала, но тот вдруг, не замедляя бега, что-то швырнул ему под ноги, под сапогами покатилось, и Ханджар с грохотом растянулся на полу. Эхо пронеслось меж колонн, ухнуло в куполе. Лежа на полу, Ханджар разглядел в лунном свете голубые бусины, фальшивую бирюзу.

Озарение посетило его, смутив разум.

На шум прибежали его друзья, и Ханджар крикнул им:

- Этой ночью мы не единственные грабители во дворце! Здесь тот мальчишка из чайханы!

- В таком случае все ясно, не иначе как сапфир у него! – пробасил монах, помогая Ханджару подняться с пола.

- Клянусь Тысячей Печалей, он мне сразу показался подозрительным! – воскликнул Шафран и бросился вслед за беглецом.

Его спутники последовали за ним.

Зал Доброго Утра заканчивался балконом, с которого открывался восхитительный вид на залитый лунным светом двор с прудом, окруженным апельсиновыми деревьями; прямо под балконом располагалась крытая аркада, обрамляющая двор.

- Он спрыгнул на крышу! – воскликнул Шафран и перемахнул через перила.

Мальчишка мчался подобно ветру, преследователи не отставали. В мгновение ока все они очутились на другой стороне двора.

Тем временем луна скрылась за облаком, и ночной сумрак укрыл Башару. Бегать по крышам в темноте было не слишком-то легко, и преследование замедлилось.

- Будь прокляты твои ноющие раны, Наджи! – проворчал Ханджар. - Накликал непогоду в самый худший час!

Шафран ответил на это:

- Не печалься, брат, наш маленький воришка точно так же, как мы, ничего не видит. Далеко ему не уйти.

И верно: продвигаясь на ощупь, Ханджар вскоре услышал шорох ткани о черепицу, и в темно-синей ночи очертился черный силуэт. Подобравшись, как лев, Ханджар прыгнул и опрокинул беглеца навзничь, прижимая его к черепице своим весом.

- Ты!.. – простонал юноша, узнавая его. - Умоляю, отпусти меня...

- Отпущу, мой прекрасный, как только ты отдашь мне Слезу Пророка, - прошептал Ханджар ему на ухо.

Мальчишка вдруг извернулся змеей, и их сплетенные тела покатились по скату крыши. Перевалившись через край, Ханджар успел выпрямиться за короткий миг падения и приземлился на ноги. Не медля, он схватил негодника в охапку и уже собрался было разразиться пламенной речью, как вдруг послышался топот, замелькали огни факелов. Ханджар со своей добычей вжался в ближайшую нишу. Юноша тут же перестал брыкаться и застыл, едва дыша. Мимо пробежали четверо стражников. Ханджар перевел дух.

- Если будем спорить – все здесь пропадем, - шепнул он юноше. Тот кивнул, признавая его правоту.

- Ханджар! – шепотом позвали с крыши.

- Я здесь, - отозвался он.

Шафран спустил ему веревку, и Ханджар отправил вперед себя юношу, после чего залез на крышу и сам. Друзья его выглядели не на шутку встревоженными.

- Взгляни! – сказали они, и Ханджар обернулся туда, откуда все они явились.

- Проклятие!

В зале Доброго Утра виден был свет многих факелов и люди, бегающие туда-сюда. Очевидно, пропажа была обнаружена, или же стража сбежалась на шум; так или иначе, дороги назад не было. Выбраться из дворца через потайной ход было невозможно.

Ханджар спросил юношу:

- Как ты пробрался сюда?

И тот ответил:

- Меня впустили в кухню. Я притворился торговцем пряностями и принес горшочек с травкой аль-басиль, которая, как известно, исцеляет от яда скорпионов и ценится дороже золота; покуда побежали будить главного повара, чтобы отведал ее и сказал, нет ли здесь подделки, я ускользнул.

- Не выпустят четверых там, где впустили одного, да и тебя задержат, раз поднялся шум.

- Добраться бы до дворцовой стены! – воскликнул Шафран. - Мы набросим веревку на зубцы и перелезем в город!

- Возле башни Певчих Птиц стена проходит совсем близко, - сказал монах.

Они осторожно двинулись по крыше, то и дело пригибаясь к самой кровле, когда внизу, во дворике, пробегали стражники, а случалось это все чаще и чаще. Сонные воды пруда умножали свет факелов. Беглецы пробрались на другую сторону двора и не без труда перелезли на купол, венчавший соседствовавшие с дворцом шахские бани. Оттуда путь лежал по крышам построек вокруг двора Восьми Львов, к самой северной башне.

Однако здесь удача оставила беглецов. Предательница-луна выглянула из-под чадры туч, будто говоря: «Вот я! Не вы ли призывали меня?» И немедленно с балкона дворца Восьми Львов грозно закричал стражник, созывая собратьев. Не таясь более, беглецы кинулись бегом, надеясь добраться до башни и спуститься в сад, отделявший ее от спасительной стены. Однако сад тем временем наполнился огнями факелов.

- Мы в ловушке! – воскликнул юноша по прозвищу Зирьяб. - О, будь вы прокляты, нас всех убьют! А ведь попадись я им один, меня всего лишь пустили бы по кругу и наутро вышвырнули бы на улицу, живым!

Ханджар ничего не ответил ему.

- На башню! – вскричал он, раскрутив веревку с крюком на конце и ловко забрасывая ее таким образом, что крюк надежно зацепился за шпиль.

- Нас собьют стрелами, да к тому же, с башни нам и вовсе некуда деться, - возразил Наджи.

- Взгляни! Вон там, за дворцовой стеной, возвышается купол общественных бань. Если с башни протянуть до него веревку, а длины веревки нам хватит, то мы сможем перебраться над стеной!

Кряхтя, монах карабкался вслед за своими спутниками, говоря при этом:

- Ни одна стрела не долетит так далеко, а если и долетит, то не пробьет камня...

- Терпение, о почтенный монах! – рассмеялся Шафран. - Терпение, и увидишь, что лук мой не прост, и стрелы мои – из железа...

Добравшись до самого шпиля, Шафран устроился поудобнее и раскрыл свой заплечный мешок, и достал из него лук и стрелы; глядя на это, дивился монах, ибо лук этот был необычной формы и странной конструкции, стрелы же были короткими, толстыми и тяжелыми. Видя его сомнения, Ханджар поспешил их развеять:

- Это лук-самострел, какие в ходу за морем. Стрелы его, называемые болтами, летят дальше и с большей силой; ударяясь же, они выпускают шипы, превращаясь в подобие крючьев. Брат мой – хороший стрелок, и думается мне, что не все еще потеряно.

Совершив все необходимые приготовления, Шафран привязал конец веревки к болту и выстрелил, и железный наконечник прошел сквозь отверстие в узорчатой резьбе купола, раскрылся от удара и зацепился намертво. Тогда, подергав веревку, Шафран убедился, что план его удался. Беглецы издали вопль ликования; снизу же, в саду, взвыли стражники, поняв, что враг, казавшийся загнанным в безвыходное положение, может вот-вот ускользнуть. Принесли приставную лестницу, и несколько храбрецов полезли на купол; Ханджар толкнул ее, опрокидывая в пруд, и воскликнул, обращаясь к своим спутникам:

- Торопитесь, пока они не добыли луки и стрелы!

Первым двинулся по веревке Шафран, следом за ним отправили юношу. Стражники, находившиеся в саду, принялись швырять камни и неспелые лимоны, пытаясь сбить беглецов с веревки, но тщетно. Дождавшись, пока остальные достигнут спасительного купола, Ханджар ухватился за веревку, не доверяя прочности шпиля, и велел перебираться тяжелому монаху. Тем временем к куполу снова приставили лестницу, и Ханджар не мог ее оттолкнуть, так как удерживал веревку; по лестнице вскарабкались сразу трое стражников, и устремились к Ханджару, однако тот, видя, что монах уже почти достиг цели, ускользнул из их лап тем же путем, что его спутники. Острый кинжал одного из стражников, черного как сама ночь нугийца, обрубил веревку, надеясь, что беглец упадет, и при падении ударится о дворцовую стену, и, оглушенный ударом, свалится на землю; однако Ханджар был проворен, а руки его – крепки, и когда увидел он, как навстречу несется стена, то вытянул впереди себя сильные ноги и не ушибся; стража в саду пыталась сдернуть его вниз, но Ханджар вскарабкался по веревке, перемахнул через стену и спустился на улицу, где уже ждали его спутники.

Воссоединившись, беглецы устремились в сторону базарной площади, благодаря Всевышнего, что очутились далеко от дворцовых ворот и опередили стражу; вокруг площади же было несчетное число узких улочек и тупиков, где легко было скрыться.

Ускользнув таким образом от стражи, беглецы вернулись в караван-сарай, где велели юноше отдать им Слезу Пророка, но тот лишь презрительно улыбался и не говорил ни слова. Тогда Ханджар снял с него плащ и отдал монаху со словами:

- Поищи в швах, Наджи, не за подкладкой ли он спрятал камень?

Затем он развязал на мальчишке пояс и передал Шафрану, сказав:

- Поищи в складках, брат, не за поясом ли он спрятал сапфир?

Юноша лишь смеялся над ними, всем своим видом будто бы говоря: «Неужели вы не видите, что поиски ваши тщетны?» Тогда Ханджар снял с него остальную одежду, но и в ней не было похищенного камня. Шафран и Наджи ощупали каждый шов и каждую складку ткани, но ничего не нашли.

- Не держит ли он его во рту? – спросил монах, и Ханджар заглянул юноше в рот, и проверил за щеками и под языком, но не нашел камня.

- Не спрятал ли он его под волосами? – спросил северянин, и Ханджар прочесал пальцами шелковую золотистую гриву, но и эти поиски были напрасны. Все тело юноши подвергнуто было осмотру, но камня простыл и след.

- Может, он его проглотил?.. – произнес Шафран в задумчивости.

- Камень размером с голубиное яйцо? Сомнительно, если не сказать – невозможно, - отозвался монах.

- Значит, где-то спрятал. Но где? Я не спускал с него глаз от самого дворца! Он не отлучался и ни с кем не говорил.

Ханджар же сказал, глядя на мальчишку:

- Только одно из двух может быть правдой. Либо этот негодник приходил за чем-то иным, а камень остался во дворце, и тогда мы остолопы, что бросились за маленьким воришкой, не поискав получше... Либо камень у него.

- Где, брат?! – вскричал Шафран. - Если только он не сделался невидимым, его здесь нет. О горе мне, твоя сестра никогда не возляжет со мной...

Юноша глядел хитро, всем своим видом говоря, что не выдаст тайны. Ханджар же подумал, что если бы тот приходил во дворец за чем-то другим, то они уже нашли бы это; если же вылазка его была столь же бесплодна, то красавец выглядел бы скорее разочарованным, нежели довольным.

- Есть еще одно местечко, - сказал он, - и сдается мне, что этому шустрому малому не в новинку его использовать...

Тут юный воришка занервничал. Ханджар уселся на ложе и притянул мальчишку к себе, укладывая животом себе на колени. Оказавшись в таком постыдном положении, кверху задом, тот принялся изгибаться и брыкаться, пытаясь вырваться, и вскричал:

- Вы не посмеете! Мерзавцы! Скоты!

Ханджар же, получив таким образом подтверждение, что догадка его верна, сказал Шафрану:

- Ну-ка, придержи его, брат.

Северянин послушался и сжал руками запястья отчаянно мечущегося пленника, растерянно хлопая глазами и переводя взгляд с него на своих товарищей.

- Что он делает, Наджи? – спросил он монаха, но тот лишь фыркнул в ответ и направился в галерею, где принялся истово молиться.

Хаджар же смочил слюной пальцы и аккуратно втиснул их в укромное местечко, издавна любимое южанами для дел, Всевышним не предписанных.

- Чтоб вы сдохли, нечестивые псы!!! Ооууу... Грязные кобели... Проклятые отродья шайтана, рожденные от шлюх и гиен... Похотливые шакалыыы... - взвыл пленник, извиваясь, точно змея.

Очень скоро Ханджар просветлел лицом - поиски его оказались успешны, и Шафран с ужасом и трепетом увидел, как сверкающий синий камень покидает эту невероятную сокровищницу.

- Ловко, а? - расхохотался Ханджар.

Мальчишка изрыгал проклятия, каким позавидовали бы в порту. Шафран отпустил его, и Зирьяб повернулся лицом вверх.

- Насильники и негодяи, - всхлипнул он, - не оставите же вы меня в подобном состоянии?

Шафран перевел взгляд ниже и поспешно отвернулся. Юный негодник, вопреки ругани и проклятиям, получил немалое удовольствия от такого тщательного обыска и, как видно, страстно желал продолжения, судя по его мужскому орудию, отвердевшему и вздымавшемуся к расписному потолку.

- Пойду-ка я отнесу камень Наджи, - пробормотал Шафран.

- Иди, иди, брат, - отозвался Ханджар, плотоядно скалясь, - я поищу пока поглубже, не стащил ли наш воришка еще каких сокровищ...

Шафран, заткнув пальцами уши, сбежал из комнаты в галерею, задергивая за собой тяжелую занавеску, но и в отдалении отчетливо слышны были протяжные стоны и похабные шлепки плоти о плоть.

Торопливо утолив голод страсти, к великому удовольствию лукавого юноши, Ханджар пришел в умиротворенное расположение духа и более не удерживал своего пленника, вместо этого обнимая и лаская его. Тот же, расслабившись в любовной неге, уже и не пытался высвободиться. Между ними зашел разговор, и Ханджар стал выспрашивать, как зовут того, чье прозвание – Зирьяб; юноша же на этот раз не стал таиться и ответил, что имя его – Джамиль, и означает оно «красавчик». Ханджар покачал головой:

- Сколь бы тебе ни подходило это имя, я все же нахожу сомнительным, что оно было дано тебе при рождении.

Джамиль возразил на это:

- Ты ошибаешься, я родился здесь, в Башаре. Моя мать - наложница одного знатного вельможи, чье имя я не стану называть, ибо стены имеют уши. От нее мне досталась белая кожа и золотые волосы, за которые меня прозвали Зирьяб. От отца же, да отсохнут его паскудные яйца, не досталось мне ничего. Я сбежал из этого проклятого дома, как только научился бегать достаточно быстро, и вырос на улицах Башары. Но скажи мне, как называть тебя и кто эти двое, которых ты именуешь друзьями?

- Мое имя - Ханджар. Что до тех двоих, то один из них - северянин, я зову его своим братом. Я повстречал его много лет назад, и с тех пор не раз убеждался в его смелости, доблести и верности; столько раз он спасал мою жизнь, что стал мне родным, и в знак моей дружбы я пообещал отдать за него свою сестру, красота которой спорит с полной луной, а ум - со звездочетом или иным мудрецом. Едва увидев ее, он воспылал страстью к ней, и сестра моя испытывает склонность к нему, однако отказывает, находя все новые и новые причины. Воистину женщины непостижимы! Сначала она решила, что имя его неблагозвучно, и придумала ему сотню прозвищ, одно другого обиднее. Он стерпел это, и она стала звать его Шафраном - оттого, что волосы его цветом походят на пряность. Имя же его и впрямь чудное: дома, на севере, звали его Гилливрэй. Затем сестра моя сказала, что невозможно было бы жить с тем, на кого показывают пальцами все соседи; а брат мой носил одеяние, принятое у него на родине, и более всего походящее на одеяло, обмотанное вокруг чресл и перетянутое ремнем. Покорившись ей, он надел штаны, как подобает мужчине. Тогда сестра моя сказала, что нельзя ей выйти замуж за человека иной веры, и он отрекся от своих богов. Сестра велела доказать это, совершив благое деяние во имя веры; надобно сказать, что эта женщина молится за нас двоих и ходит плакать на гору Тысячи Печалей. На горе же, в пещере, которую Плачущие называют храмом, царит печаль и запустение с тех пор, как шелудивый пес, зовущийся шахом Башары, похитил Слезу Пророка. Сестра моя велела вернуть святыню, и Шафран вознамерился это совершить, а я вызвался помочь ему в этом. Видя, что мы собираемся в дорогу, как много раз до того, сестра моя уговорила служителя храма отправиться с нами вместе, якобы удостовериться в подлинности камня, когда он попадет к нам в руки; на деле же для того, чтобы мы не пропили его и не отправились искать приключений, как это случалось обычно. Тот служитель храма - мой второй спутник, и имя его Наджи, то есть «спасенный». Прошлое его никому не ведомо, хотя наружность в нем выдает головореза; возможно, что был он пиратом или же солдатом-наемником. Говорят также, что давным-давно он был башарским палачом, и в пользу этих слухов свидетельствует то, сколь многое ему известно о шахском дворце. Однако сам он ведет счет своих дней от того времени, когда стал Плачущим и получил свое имя, позабыв прежнее.

В то время, как Ханджар говорил, юноша стал ласкать его, обнимать и целовать, и ластиться к нему, давая понять, что любовный голод его еще не утолен, и он желает нового соития; и при этом спрашивал:

- Скажи мне, о Ханджар, кто такие Плачущие, и отчего сапфир с шахского тюрбана зовется Слезой Пророка?

- Слушай же, о жемчужина моего сердца. В те времена, когда Пророк ходил по земле и благославлял ее своими шагами, в пещере неподалеку от Башары жил мудрый дервиш. Был он так стар, что никто уже не помнил его имени, и жил так незаметно, что позабыли его самого. Лишь звери и птицы жалели его и прислуживали ему; сердце его было столь добрым, что отзывалось на каждую печаль, и дервиш целыми днями лил слезы, сидя у ручья, ибо печалей в мире было тысяча тысяч. Однажды же Пророк проходил мимо тех мест, а день был жаркий, и Пророк мучился жаждой. Увидя ручей, он возрадовался, но испив воды, отметил, что она соленая. Удивившись, он отправился вверх по течению ручья и нашел старого дервиша, который лил слезы в воду. Пророк воскликнул: «Уважаемый! Отчего ты так горько плачешь, что от слез твоих сделалась соленой вода в ручье?» И дервиш ответил ему: «Я плачу о тысяче тысяч людских печалей и об одной своей». Услышав это, Пророк вскричал: «Заклинаю тебя, поведай мне, что же за печаль у тебя?» И дервиш ответил: «Мне давно уже пора предстать перед Господом, но когда я умру, некому будет пролить и слезинки над моими костями». И Пророк сказал ему: «Я поплачу над тобой». Обрадовавшись, дервиш лег на землю и немедленно умер. Пророк зачерпнул горстью воды из ручья и омыл лицо умершему, затем прочитал над ним должные суры, а после, как обещал, заплакал и обронил слезу над умершим, и слеза его была столь чиста и полна печали, что прекратилась в драгоценный сапфир. Весть об этом чуде разнеслась по округе, и многие приходили посмотреть на Слезу Пророка, и многие оставались, чтобы плакать над костями дервиша о тысяче тысяч печалей. И когда истлело тело умершего, увидели, что лицо его не подверглось разложению, и поняли, что плоть его превратилась в золото там, где коснулась рука Пророка. Весть об этом разнеслась еще дальше, и многие приходили посмотреть, и многие оставались плакать. Стали прибираться в пещере и приносить туда свечи и благовония, и назвали это место храмом Тысячи Печалей. Те же, кто жил при храме, стали называться Плачущими и монахами. И заметили, что печали проходят, если плакать о них над ручьем; заметили также, что на золотом лице дервиша выступают слезы. Весть об этом разнеслась так далеко, что достигла ушей жадного и коварного шаха Башары. Прослышав про Слезу Пророка, шах возжелал украсить ею свой тюрбан и разорил храм Тысячи Печалей. По дороге обратно в Башару на его пути встали добрые люди, и в руках они держали колья и вилы, и спрашивали: «За что ты притесняешь этих правоверных?» Но подлый шах обманул их, сказав, что не могут быть правоверными те, кто поклоняются золотому изваянию. Тогда эти люди пришли в храм и отобрали лик дервиша. Так Плачущие потеряли две святыни в один день...

Услышав это, Джамиль удивился и воскликнул, оторвавшись от искусных ласк, препятствующих речи:

- Так значит, вы трое собирались похитить Слезу Пророка не ради вознаграждения?!

- Нет, о радость, - отвечал Ханджар, - ни динара ни один из нас не увидит, но Шафран обретет счастье, женившись на моей сестре, а Наджи послужит вере, вернув Плачущим их главную реликвию. Я же, глупец из глупцов, обойдусь радостью за моего брата.

И, сказав так, он притянул к себе юношу и стал целовать его в губы; и тот, лаская его руками, воскликнул:

- Снова готов к бою? Где ты был всю мою жизнь, о любимый!

Ханджар рассмеялся, лег на него сверху и сказал:

- Напрасны твои старания, я не отдам тебе камня; но постараюсь утешить, чтобы ты не покидал нас, затаив обиду.

Прекрасный Джамиль изогнулся под ним, чтобы прижаться плотнее. Тогда Ханджар послал свой ятаган в ножны, и затем, вынув, сделал это снова, и продолжал до тех пор, пока наслаждение не исказило лица юноши и тот не воскликнул:

- О Ханджар, не хорошо ли, когда двое радуются тому, что могут получить друг от друга!

- Истина в твоих словах, мой прекрасный.

- Не следует ли нам поступить так же с камнем? Ведь есть способ нам обоим получить то, чего мы желаем!

- Слова твои – как роса для умирающего от жажды... Заклинаю тебя, верни свою ладонь туда, где только что прикасался...

- Слушай же... На окраине Башары живет один купец, он хитер, как шайтан, и богат, как сам шах. Много лет он достает всевозможные диковины для одного колдуна-маграбийца. Купца этого зовут Дахдах ибн Дави, он пообещал мне сто динаров за сапфир с тюрбана шаха. Надо нам отдать ему этот камень, да получить, что причитается, а после выкрасть Слезу Пророка из его сокровищницы, да сверх того взять оттуда золота, сколько сможем унести.

- Слова твои сладки как мед, да только горше полыни то, о чем ты молчишь, негодник. Не был бы тот купец ни богат, ни хитер, если бы в его сокровищницу залезть было столь же легко, как увести кошель у деревенщины на базаре.

Джамиль оттолкнул его, опрокидывая на спину, и оседлал его бедра, как норовистого скакуна, и таким образом они продолжили наслаждаться друг другом.

- Истина в твоих словах, о любимый! Знай же, что дом купца обнесен высокой стеной, ворота запирают на ночь, а во двор выпускают диких барсов, и охраняет этот дом девять свирепых маграбийцев, главный же над ними – Гариб по прозванию Черный Лев. Но довелось мне прознать, о благоразумный, что у Черного Льва есть слабость к белым ягнятам. Надо пообещать ему то, чего он от меня хочет, и он сам отошлет слуг, запрет барсов и откроет мне ворота. Я отвлеку его своим любовным искусством, в котором, как ты видишь, я силен, а вы трое тем временем совершите остальное.

- Что ж, если это правда, то сделать это возможно, - ответил ему Ханджар.

Придя таким образом к согласию, оба вскричали от радости и наслаждения, и обронили семя. Затем Ханджар поведал своим друзьям о том, что сказал ему прекрасный юноша, и завязался между ними спор о том, стоит ли это делать; и Ханджар сказал им:

- Я отправился с вами не ради награды, но из любви к вам; теперь же ваш черед идти со мной из любви ко мне.

Спор их длился до самого утра, на рассвете же решено было отправиться в путь.

Джамиль отвел их на окраину Башары и показал им дом, где жил купец Дахдах ибн Дави. Он взял сапфир и вошел во двор, а Ханджар и его спутники остались ждать в условленном месте. Во дворе встретили юношу маграбийцы, рослые и черные, как ночь, и похожие, будто братья, но у каждого было что-то, что отличало его от других: один был рябой, другой – косой, третий – с заячьей губой, а еще один – без уха, а другой – чрезвычайно лопоухий, а третий же – без языка, и еще один – с зобом, а другой – шестипалый, а последний был Гариб по прозвищу Черный Лев. И у каждого из них было по огромному кинжалу в каждой руке и еще по одному за поясами. Гариб повел юношу к купцу, и тот, осмотрев сапфир, признал, что нет никакого обмана, и заплатил Джамилю обещанные сто динаров; и пока он осматривал полученное и отсчитывал вознаграждение, Джамиль улыбался Гарибу и делал ему знаки, выказывая интерес к нему. Когда купец отпустил их, Гариб стал приставать к юноше и обнимать его, и Джамиль позволил ему достаточно, чтобы раздразнить, но не достаточно, чтобы удовлетворить, и сказал ему так:

- О могучий Гариб, вижу я, что желания наши совпадают, и надобно нам встретиться этой ночью. Оставь же запертыми барсов, отошли своих людей и отопри мне ворота, как стемнеет. Я приду к тебе и мы станем наслаждаться друг другом до утра.

Гариб согласился и отпустил юношу. Тогда Джамиль увидел, что маграбиец возбудился, и что в шароварах его словно вздулся огромный кол, толщиною в руку и длиною едва не до колена; юноша покинул дом купца в смятении и испуге.

Вернувшись к друзьям, он поел и лег отдохнуть, но сон не шел к нему. Тогда юноша позвал Ханджара и сказал ему:

- О Ханджар, полежи со мной, ибо сон нейдет ко мне.

Ханджар лег с ним рядом и стал гладить его и играть с ним, но не снимал с себя одежд.

- Отчего ты не разденешься? – спросил у него юноша.

- Оттого, что сегодня ночью ты будешь принадлежать Черному Льву, и перед этим тебе необходимо как следует отдохнуть.

И едва он это произнес, как потемнел лицом Джамиль, задрожал, вспомнив о маграбийце.

- Отчего ты загрустил, о радость? – спросил Ханджар.

- Дошло до меня, о Ханджар, что Гариб Черный Лев щедро одарен Всевышним как мужчина, и носит длинный шамшир там, где у других – джамбия. Оттого загрустил я, что под ним буду все равно что жемчужина несверленая и кобылица необъезженная, а после него ни один мужчина не сможет получить от меня наслаждения.

Засмеялся на это Ханджар и сказал ему:

- Не печалься, о прекрасный! Как перед боем разминают и разогревают мышцы, так и тебе следует подготовиться к тому, что ожидает.

С этими словами он взял немного масла из светильника, и смазал этим маслом, где подобает, а после был нетороплив и осторожен; и масло поначалу скользило, а затем впиталось в кожу, смягчив ее. И было между ними томное и жаркое, со стонами и вскриками, и Ханджар оставил семя там, куда не дотянулся, чтобы оставить масло.

Едва они закончили, как Джамиля настиг сон, и спал он без памяти до самого вечера. Тогда Ханджар разбудил его и сказал:

- Вот тебе комок банджа, возьми его с собой и брось маграбийцу в вино, да смотри, сам не пей. Он выпьет и тотчас заснет.

Собравшись, отправились в путь, потому что уже темнело; Джамиль подошел к воротам и нашел их незапертыми, как и было уговорено, и вошел, а Ханджар и его друзья остались снаружи. Дождавшись полной темноты, они прокрались следом за ним во двор Дахдаха ибн Дави и увидели, что по двору не бродят свирепые барсы, а в доме тихо и пустынно, и лишь в одном окне горит свет – в сторожевой постройке, где жил Гариб Черный Лев. Обрадовавшись, они влезли в дом и стали искать сокровищницу, открывая по одной двери, а у Дахдаха ибн Дави было много комнат и много разных сокровищ. В одной комнате были роскошные перкидские ковры и узорчатые бербекские коврики, а в другой – ткани одна другой прекраснее, от грубого верблюжьего войлока до заморских шелков и парчи, а в третьей были благовония и курения, распространявшие ароматы алоэ и сандала, и еще в одной – кувшины с маслом, а в другой – медные светильники и горшки, а в третьей – серебряная посуда, а еще в одной – блюда из чистого золота, и на блюдах тех лежали груды самоцветов и драгоценных каменьев. Войдя в эту комнату, Ханджар и его спутники набрали камней, сколько поместилось в карманы, насыпая без счету и без разбору рубины, топазы, изумруды и опалы. И увидели, что в середине этой комнаты на роскошном ковре стоит резной столик из серебра, а на столике на золотом блюде лежит Слеза Пророка.

Обрадовавшись, они взяли сапфир и вышли из комнаты. Дело было сделано, и нужно было скорее покинуть дом, но вдруг Ханджар увидел еще одну дверь. Любопытство охватило его, и он заглянул внутрь.

Он увидел, что комната эта отличается от других, как луна – от солнца. В ней были и ковры, и резные столики, и кувшины, и светильники, но все это было грязным и закопченным, вместо золотых слитков валялись повсюду человеческие кости, на блюдах лежали всяческие диковины, а вместо аромата сандала стоял смрад паленой шерсти и горелого мяса. И среди грязи сидел на полу черный человек, и был он страшен, как сам шайтан: морщинистая кожа его свисала складками с узловатых костей, был он тощ, но с выпирающим животом, волосы его торчали клочьями, зубы были желтые и кривые, губы – точно башмаки, в носу – золотое кольцо, а глаза были маленькие и злобные. С одного взгляда становилось ясно, что человек этот – колдун. В одной руке он держал длинную кость и помешивал ею отвратительное варево, булькавшее в горшке перед ним. В другой руке он сжимал хвост зебры, который то и дело окунал в горшок и окроплял какой-то предмет, блестевший золотом в свете камфарных свеч. Приглядевшись, Ханджар ахнул от изумления – перед колдуном лежал Лик Дервиша, вторая из утерянных Храмом Тысячи Печалей святынь.

Колдун услышал его возглас и уставился на незваного гостя, буравя его пронзительным взглядом. Поняв, что перед ним чужой, он завращал глазами, затряс головой на кочерыжке-шее и дико заверещал. Ханджар застыл от ужаса, поняв, что на звук сбежится весь дом, но визг прекратился, едва начавшись, после короткого хруста.

Ханджар увидел, что колдун лежит на полу со свернутой шеей. Монах, Наджи, вытер руки о штаны и с величайшим почтением и осторожностью взял Лик Дервиша.

- Да простит мне Всемилостивый это убийство, - сказал он, - я лишь очистил мир от порождения шайтана, зачатого гиеной.

Сказав это, он направился к выходу, и друзья поспешили следом. И случилось так, что проходя мимо сторожевой постройки, Ханджар заглянул в окно, где горел свет, а заглянув, застыл на месте. Друзья его спросили:

- В чем дело? Отчего ты встал, как соляной столб, и не двигаешься с места?

И Ханджар ответил:

- Как же я могу уйти, если друг мой в беде?

- Что тебе до него? – спросили они. - Мы тебе друзья, а мальчишка обманет нас и предаст, если ему это будет выгодно.

Ханджар возразил на это:

- Грязные псы, дети шлюх, согрешивших с шайтаном! Разве предал он нас этим утром, имея возможность сбежать от нас с сотней динаров в кармане и отречься от своих обязательств? Не обманщик он, но тот, кого обманули!

С этими словами он указал на окно, и друзья его заглянули внутрь, и увидели они прекрасного Джамиля в комнате не с Гарибом Черным Львом, но со всеми девятью страшными маграбийцами, стоявшими над ним без одежд и ожидавшими своей очереди насладиться им. И последним в очереди был Гариб, и свисал у него между бедер самый огромный таран, какой когда-либо даровали мужчине.

При виде этого друзья пришли в смятение и смущение, и согласились, что необходимо выручить Джамиля из этой беды. Шафран взял свой чудесный лук-самострел и выстрелил в окно, и попал в горло одному из маграбийцев. Тут же остальные бросили юношу и похватали оружие, и выбежали во двор. А у Ханджара был с собой острый кинжал, да у монаха – тесак, и первых двоих они зарезали сразу, а с прочими вступили в бой. И одному они отрубили руку, другому же – ногу, третьему – голову, а Гарибу отсекли его мужское орудие, которое еще не опустилось и торчало вперед. Тем временем Шафран снова взвел свой самострел и выстрелил, и пробил голову еще одному врагу, попав в глаз. Последнего же положил Джамиль, опустив ему на темя полный вина кувшин.

Ханджар кинулся к нему и прижал юношу к своей груди. Гариб же тем временем, истекая кровью, дополз до тяжелой двери в каменный сарай, открыл ее и спустил барсов с цепи. Видя это, монах метнул свой тесак, желая остановить Гариба, и попал ему в грудь, но было поздно – барсы уже вырвались на свободу. Обезумевшие от запаха крови, они бросились на монаха, и тот, оставшись безоружным, вскинул руки, не надеясь защититься, но вдруг барсы отшатнулись от него; и вместо того, чтобы разорвать чужака, они обратили свои взоры на раненых и принялись терзать их плоть. И пока они увлеклись этим мерзким занятием, Ханджар и его друзья ускользнули из дома Дахдаха ибн Дави.

- Хвала Всевышнему и Пророку! – воскликнул Джамиль, едва они очутились в безопасном месте. - Вовремя же вы подоспели! Клянусь, мне пришлось бы тяжко.

- Отчего же ты не подложил в вино банджа, как я тебе велел? – спросил у него Ханджар.

- Оттого, что вино уж было разлито по кружкам, и я не мог выбрать, кто из девяти мне наиболее неприятен, и решил бросить бандж в кувшин, чтобы вторая кружка усыпила каждого из них. Но они так увлеклись мною, что и вовсе забыли про вино! Но скажи мне, о Наджи, - обратился он к монаху, - как же вышло, что барсы не разорвали тебя?

Монах засмеялся и напустил на себя важный вид, и ответил ему:

- Пророку известно, что я пришел в этот дом с добрым намерением вызволить святыни из лап того, кто желал обладать ими ради наживы и богатства. Потому он защитил меня, чтобы я мог вернуть похищенные ценности туда, где им место.

- Не слушай этого лжеца, - сказал Шафран, - он свернул шею колдуну в доме, и когда он коснулся колдуна, на руках его остались следы вонючей мази, которой мерзкий старикашка мазал свою плешь. Этот едкий запах и отпугнул барсов.

- Это ли не означает, что Всевышний простил мне сие убийство! – рассмеялся монах.

- Как бы то ни было, нам удалось задуманное, да сверх того в чертогах колдуна нашелся Лик Дервиша, который считали навсегда утерянным.

Джамиль возрадовался вместе с ними, и хотел уйти, забрав свои сто динаров, потому что более его участие не требовалось, но Ханджар стал просить его остаться на ночь, и юноша согласился. Вернувшись в караван-сарай, они кликнули прислужника, разменяли динар и дали прислужнику денег, велев принести еды и питья, и всю ночь ели, пили и веселились, пока не сморил их сон.

Назавтра же, выспавшись, Ханджар и его спутники стали собираться домой, к горе Тысячи Печалей. Джамиль же подошел к Ханджару, и взял его за руку, и отвел в комнату, где сбросил с себя одежды и сказал ему:

- О Ханджар, насладимся же друг другом в последний раз, прежде чем расстаться.

- С радостью и охотой, - ответил Ханджар и стал обнимать юношу и целовать его, и овладел им, как должно, и наслаждался им долгое время без усталости и в различных положениях, таким образом, что юноша успел дважды обронить семя и был удовлетворен без остатка.

А Ханджару жаль было расставаться с прелестным Джамилем, потому что сердце его полюбило этого юношу, и он сказал такие слова:
- Не сосчитать нам, смертным, песчинок в пустыне
Не сосчитать нам звезд в ночной вышине
Не сосчитать шерстинок на шкуре верблюда
Не сосчитать также в море капель воды
Не сосчитать нам стихов, любовь воспевающих
Как же я дни сочту до того, как снова увижу тебя?
Джамиль рассмеялся и спросил его:

- Скажи, что теперь будет делать твой друг Наджи?

- Полагаю, что он вернется к своим обязанностям при храме, - ответил Ханджар.

- А твой друг Шафран, которого ты зовешь братом?

- Он женится на моей сестре и окажется у нее под пятой, конечно же.

- Ну а ты?

Ханджар ничего не ответил, и тогда юноша обнял его и заглянул в его глаза.

- Если я хоть немного узнал тебя за эти дни и ночи, то тебе сидеть дома быстро наскучит, и когда это случится, ты вернешься в Башару и найдешь себе самое опасное и самое интересное дело, наподобие кражи сапфира из дворца самого шаха. И если Всевышнему это угодно, то мы еще не раз столкнемся, будто враги, и расстанемся, как возлюбленные. Иди с миром, о Ханджар, и помни, что тебе всегда найдется, с кем разделить опасности, добычу и ложе.

Ханджару понравились эти слова, и он перестал печалиться и простился с юношей, на прощание подарив тому горсть драгоценных камней из дома Дахдаха ибн Дави, которых у него были полные карманы. Когда же солнце залило своим светом белоснежные арки города, маленький караван отправился в путь, и Ханджар покидал Башару с легким сердцем.




Май 2012