Мясо

???????????????? ?? ????????? ?????????????????? ???????? ??????????. ???? ??? ??? ?? ??????????? 18, ?????????? ???????? ????.



Посвящается Миттас


Джойс оставил на гражданке заплаканную от гордости мать и кудрявую Джози, которая обещала дождаться, обязательно дождаться, когда он вернется героем. Они все собирались возвращаться героями – разве могло быть иначе?

Но когда после долгого пути их нес над джунглями вертолет, и джунгли все не кончались, час за часом стелились внизу, и только изредка мелькали сторожевые вышки над кронами, Джойс впервые с пугающей ясностью осознал, что может не вернуться вообще.

Их забросили в совершеннейшую глушь, в маленький лагерь посреди леса, с какими-то дикими хижинами вместо бараков, и невероятным сюром смотрелись электрические лампочки на фоне крыш из пальмовых листьев. Новичков привезли на замену тем, кто погиб. А тех тоже привозили на замену, это был какой-то конвеер смерти, а выжившие смотрели волками и им, похоже, так же охота было выть на огромную луну. Гребаная война.

Первое время Джойс не мог думать ни о чем, кроме жары. Духота размазывала его по койке ночами, вода из крана текла тошнотворно теплая, не приносила ни облегчения, ни свежести. Через пять минут после душа он снова становился липким точно подогретый пластилин. Ничего не происходило, день за днем, неделя за неделей, они торчали в этой гребаной дыре месяц с лишним и маялись дурью. Им ничего не объясняли. Сержант Бентен, самый хмурый и раздражительный из всех старожилов, был в лагере главным, но и ему, похоже, сверху не скидывали никаких информационных крох. Джойс пару раз сталкивался с ним за карточным столом, играли не на деньги, конечно, просто надо было чем-то убить время, чтобы не сойти с ума. Он пытался разговорить сержанта, но на все свои вопросы получал один ответ: выполняй приказы, ни о чем не думай и не пытайся понять, что происходит. Впрочем, Бентен прозрачно намекал, что был бы дружелюбнее на нетрезвую голову, и что-то даже упоминал о заначенной бутылке, которой готов поделиться. У него был хищный взгляд, Джойс сказал это приятелям, но его не поняли. Только старожилы переглянулись и потом кто-то сказал ему - гляди, Джойс, аккуратно там, а то Бентен, судя по всему, на тебя уже передергивает затвор. До него даже не сразу дошло, это прозвучало так дико. Он подумал, что они пошутили, в компании похабные сплетни были чем-то вроде хобби, правда, говорили в основном о своих женщинах, оставшихся где-то там на другом конце света, но иногда и друг друга подкалывали, потому что от безделья дрочили много и часто, а толком уединиться было негде, и вся эта незатейливая интимная жизнь была не интимной ни разу, просто частью общей повседневности, как еда. Но однажды Бентен за какие-то там заслуги пообещал вознаградить его стаканчиком виски, и за этой сомнительной наградой пришлось идти в штаб, которым сержант владел в гордом одиночестве. Виски оказался плохоньким, хотя за неимением лучшего пошел отлично, пощекотал горло и преисполнил благодарности к сержанту, а тот вдруг оказался неприлично близко к Джойсу, почти вплотную, и спросил:

- Тебя как зовут, цыпленок?

- Дилан, - машинально ответил Джойс, пытаясь осмыслить нелепое обращение. Ничего хорошего в голову не шло. По всему выходило, что парни были правы и джойсова задница находилась в опасности.

Бентен взял его лицо в ладони, и Джойс не ко времени понял, что рядом с плечистым сержантом он и впрямь мелковат, и тому, в общем, нагнуть его не составило бы особого труда, стало неуютно и он попятился.

- Сэр, я... не по этой части... – пробормотал он. Сержант не преследовал его, и Джойс продолжил уже спокойнее: - Извините, сэр, но я не могу, это против моих убеждений!

Бентен со всей дури ахнул об пол стакан, осколки разлетелись по полу хижины. «Выебет», - пронеслось в голове.

- Салага, - процедил сержант, - Вали спать, рядовой Дилан Джойс, пока я тебя не изнасиловал! Чтоб через тридцать секунд я твоей задницы здесь не видел, твою мать, бегом!!!

Джойс пулей вылетел из штаба и перевел дыхание только у тростниковой казармы, поклявшись себе ни под каким предлогом больше не оставаться с Бентеном наедине. Впрочем, он быстро успокоился – сержант оказался хоть и пидором, но все ж еще нормальным мужиком, мог ведь и споить до бесчувственности, хотя, наверное, не было, чем. Или правда изнасиловать, что ему. Из этой дыры было так мало шансов выбраться живьем, что отдать насильника под трибунал когда-то там после войны, когда наконец вспомнят о том, что солдаты – живые люди и у них есть какие-то там права, было дохлым номером, они оба это понимали прекрасно. Доживет ли до суда сержант Бентен? Доживет ли рядовой Джойс? Поверят ли ему судьи? Джойс махнул рукой на эпизод в штабе, тем более что дни шли, а Бентен больше не пытался познакомиться поближе.

С какой-то стороны Джойс его понимал, с сексом в лагере был полный бардак. Все массово дрочили, не стесняясь друг друга, потому что здоровые парни в самом расцвете сил, буйство тестостерона, да еще и скучно вусмерть. Здоровяк Ковальски, из старичков, знавший округу, сваливал в самоволку к местным шлюхам, рискуя попасть в плен к лесным чертям. Пять километров по джунглям, это ж как должно яйца печь у этой бешеной собаки, чтобы ломиться через лес ебать этих страшных местных баб, которых он сам людьми не считал, чертов зоофил. Потом, вернувшись, доставал из-под подушки фотографию жены и детей, гладил кончиками пальцев и наверняка чувствовал себя дерьмово. Джойс долго не мог понять, нафига так себя мучить, если результат предсказуем, и не лучше ли вздрочнуть на ночь, раз уж не помогает бром или что там за херню клали им в еду. Но Ковальски был здесь дольше и понимал что-то такое, что новичкам было еще недоступно, а спросить было страшно.

Недели через три Джойс понял тоже. Однажды все вокруг забегало, мгновенно нацепило на себя оружие и ломанулось в леса. Задача проста – найти и убить, не дать врагу переступить через незримую черту между двумя лагерями: как в игре. Только это нихрена не похоже было на игру. Враг был где-то там, впереди, живой, у него были две ноги, две руки, голова с мыслями, и где-то рядом с сердцем наверное тоже фотография семьи. Джойс несся по джунглям и еще не думал об этом – это пришло позже.

Боя он не видел. Маска запотела мгновенно, и он все время молился, чтобы не подстрелить кого-то из своих. Нарушая все инструкции, подцеплял ее пальцем, впуская воздух, но помогало слабо. Рвался вперед, и хлестали по очкам ветки, окончательно сбивая с толку. Пару раз валился в грязь, и каждый раз холодело в желудке: тех, кто воевал на территории врага, часто находили в ямах-ловушках нанизанными на колья, как оливка на зубочистку. Ему встречалась только грязь, он раз за разом вставал, протирал маску не менее измазанным рукавом и несся дальше. Его больше несло по инерции – в полной аммуниции целенаправленно бежать было тяжко. Глаза щипало от едкого пота. Спина была взмокшей, да всю одежду можно было выжимать. Потом что-то прошипело в рации, грязно выругался искаженный частотами Бентен, и кроме ругани там наверняка было что-то важное, но слышно было хреново. А в следующий момент из кустов прямо перед ним ломанулись враги, и он начал стрелять, отчаянно молотить куда попало, сквозь туман видя только сплошное кровавое месиво, маску залепило какими-то ошметками, затошнило, а потом очень быстро вокруг все стихло и голос Бентена приказал возвращаться на базу. Уже на территории, стянув маску и протерев глаза грязной рукой, он увидел, как надрывно блюет у стены крепыш Ковальски. Он смотрел на это с ужасом, потому что собственная слабость в коленях казалась ему недостойной – но если циника и пофигиста Ковальски так проняло, значит, все еще чудовищнее, чем показалось... Джойс снимал с себя заскорузлую от чужой крови форму, потом быстро деловито мылся, вспенивая на коже земляничное мыло, долбанное земляничное мыло в этой чертовой дыре, откуда оно вообще там взялось, а остальные, ждавшие своей очереди, угрюмо молчали, и никто не прикалывался и не ржал, как обычно, страшная тишина, подавленные люди. Он сидел в столовой под навесом из огромных пальмовых листьев и хлебал суп алюминиевой ложкой, и в голове было пусто, только всякая чушь вспыхивала будто огоньком зажигалки, вроде того что на второе тушеная морковь и опять вся казарма будет ночью бегать в туалет. А потом на лагерь обрушились сумерки и вместе с ними – мысли.

Он корчился на раскладушке, крепко зажмурившись, и силился уснуть, но перед глазами вставало запотевшее стекло маски и за ним – мясо, еще минуту назад бывшее человеком. Он помнил, что говорил когда-то Ковальски – что они не люди, что нельзя о них думать, как о людях, но фиг у него что получалось. Он сегодня убил кого-то. Даже, наверное, не одного. И от этого было так дико, так страшно и тошно... Джойс промучился полночи, под утро пробовал даже молиться, но ни хрена не помогало, ни-хре-на. До рассвета оставалось пару часов, башка была ясная как лунная ночь зимой в его родном городе, просто удивительно, по идее в от такой бессонницы он должен был чувствавоть себя как с бодуна. Он встал, натянул штаны и вышел из хижины. Было просто невыносимо думать об этом долбаном дне, об ошметках мяса на стеклах, ведь война же, никуда не денешься, это был приказ. Глядя на мутную луну за облаками, тонкими словно дым, он яростно пытался не думать. Переключиться на что-нибудь другое, вспомнить что-то хорошее, или глупое, какое-нибудь долбаное стихотворение, которые зубрили в школе. Нельзя было думать. Приказы не обсуждаются, так было надо, война ведь, гребаная война, это не на твоей совести, думать вредно, так можно запросто себя свести в могилу.

У Бентена горел свет. Тоже, видать, не спится, да сегодня всем небось кошмары снятся, всему этому долбаному лагерю. Джойс постучался в дверь, отчаянно молясь, чтобы Бентен не спросил «что тебе надо».

Тот не спросил, по лицу понял. И что, и зачем... Подтолкнул в сторону душевой, и дневные кошмары снесло как шквалом. В голове заметалось – что я делаю, это неправильно, это ж трибунал и вообще мерзость какая-то, какого хрена и как вообще Бентен может хотеть такого, хотя конечно трахаться здесь всем охота, но не друг с другом же, и что сказала бы мама, и, господи, лучше даже не думать, что сказал бы папа, и какое счастье, что наконец-то, наконец-то есть о чем подумать и чем забить себе башку... Пока он мылся, Бентен успел побриться – как к девке на свидание собрался, твою ж налево, но целоваться с ним оказалось неплохо, и трахаться с ним тоже было, сказать по совести, классно, хоть натертая задница и зудела потом весь день... Встав из-под Бентена, он еле доковылял до хижины и заснул мертвым сном, едва упал на раскладушку. А утром думать о вчерашней бойне в лесах было уже недосуг: схватившись за голову, Джойс с ума сходил от того, что он теперь бентенова подстилка и что с этой ночи каждый, кто в запале или в шутку обзовет его пидарасом, будет фактически прав.

Потом обнаружилось, что один из новичков повесился, не выдержал испытания убийством, конопатый такой парень, Джойс с ним летел в одном вертолете. Бентен заливисто ругался, через слово поминая чью-то мать, и вместе с Ковальски снимал труп с балки. В тот день все матюгались, от страха, потому что смерть была не только там, в джунглях, но и в лагере, затаившись под соседней раскладушкой. Все они на этой войне были просто мясом, и даже до самых упертых патриотов наконец дошло, что родина продала их с потрохами, послала к черту в пекло из-за каких-то там политических игр, без отрыва от минета секретарши придуманных чистенькими мальчиками из престижных колледжей, никогда не нюхавшими пороха и крови, в их белых рубашечках и галстуках, твою же ж мать. И вернуться домой светит только в цинковом гробу.

Еще неделю было тихо, опять играли в карты и трепались о бабах, а потом снова неслись по лесу с единственной четкой мыслью: найти и уничтожить, и истерически хрипели голоса в рации, а по глазам били ветки. И вечером, хорошенько вымывшись под душем, Джойс опять стучался к сержанту, потом прятал лицо в подушку и поскуливал на особо глубоких толчках. Бентен, кончив, не отпустил его, стал лапать и добился в конце концов того, что джойсов хрен стоял вполне себе устойчиво, хоть и в мужских руках. Потом сержант лег на живот, кивком поманил:

- Ну давай что ли?

От смены диспозиции Джойс порядком офонарел, засадил ему резковато, и Бентен выматерился, не подымая головы, но все равно подался навстречу, и было классно, не хуже и не лучше чем с девчонкой, а совершенно иначе.

До конца войны оставалось полгода.

В следующий раз они по-дружески надрались и уснули, даже не раздевшись, а утром как-то очень хорошо потрахались перед построением. Потом Джойс таскался к сержанту каждую третью ночь, вне зависимости от того, была ли перед тем операция или опять беспросветный застой, каких становилось все больше, и даже не загадывал, кто кому сегодня вставит, и уж тем более не думал о том, что сказала бы мама. Было наплевать на все, да всем было наплевать, парни шутили про них с Бентеном, незло и по-дружески, и это было нормально, потому что по эту сторону колючей проволоки они все были друг за друга, а враги – враги были там, в лесу.

Потом враги кончились. Очень торопливо кончился лагерь с тростниковыми хижинами, снова вертолет поднимал ветер в кронах, бесконечное зеленое море осталось позади, и оказалось, что войну они проиграли, господи, что за нелепое слово, будто это была игра. Что мальчики в правительстве приносят свои извинения врагу и смущенно ковыряют лаковым ботиночком пол, и все это было зря, все эти люди, превращенные в мясо, погибли не за родину, не за идею и не за правду, а так, ни за что.

А потом была гражданка, беленькие и темненькие, рыженькие, голубоглазые, кареглазые, третий размер, четвертый, под настроение и пятый, на заднем сидении, в мотеле, в бассейне, на вечеринке, и все это было охренительно пусто и бессмысленно. Внутри стыла горечь, которую не перебить было ни сладковатыми духами, ни маминым черничным пирогом, ни ароматом теплой свежей стружки в мастерской, а в новостях каждый божий день мелькали знакомые лица – в хронике самоубийств.

Джози вышла замуж за худого очкарика из колледжа. Джойс стал искать сержанта Бентена по спискам живых и мертвых.

Они встретились в августе посреди огромного желтого поля, недалеко от фермы, твою мать, Бентен жил на ферме, он грузил ароматное сено на несуразно маленький пикап. Они трахнулись прямо там, в кузове, Джойс ржал как ненормальный и чесал исколотые травой яйца, а Бентен сказал – останься. Он остался на ночь. Рядом с Бентеном, как и раньше, не думалось о плохом. На секс уже не было сил, и всю ночь они просто держались друг за друга, а утром Бентен повторил:

- Останься, Дилан.

Джойс ответил:

- Есть, сэр.

И тогда изнутри начала уходить горечь от никому не нужной войны, благодаря и вопреки, и откуда ни возьмись объявились маки в полях золотой пшеницы.


22 декабря 2009